- Как правдой есть, что Иисус Христос сошел со своего мученического креста, дабы покарать грешников, так правдой есть, что Захарий Клингбайл убил Паулину, - торжественно произнёс Гриффо, кладя руку на сердце.
Я поразился, поскольку в его словах не почувствовал даже капли лжи. Разумеется, он мог просто уверовать в то, чего не было на самом деле. Конечно, я, неопытный инквизитор, мог ошибаться в оценке утверждения изворотливого купца, однако в его словах не прозвучало ничего иного, кроме страстной веры в истину высказанных обвинений.
Мы приступили к богатой трапезе и щедро оросили её вином. Еда оказалась исключительно вкусной, а красные и белые вина были урожаев годов, может не знаменитых, но и так слишком хороших для жалкого нёба божьего слуги. К сдобе, пряникам и марципанам же подали алхамру - сладкую, густую словно мёд, благоухающую пряностями. Я вздохнул. Хорошо живётся дворянским бастардам, подумал я. Меня могли утешать лишь слова нашего Господа, который ведь пообещал богачам, что раньше верблюд пройдет через игольное ушко, чем богатый войдёт в Царствие Небесное. А всякий человек как я, именующийся убогим, верил, что важнейшим есть факт, что его сердце находится в любви "у Бога".
Насыщаясь, мы беседовали обо всем и ни о чём, а Гриффо рассказывал, помимо прочего, о трудностях выращивания лошадей благородных кровей, а также о том, как подарил буланую кобылу одной известной певице, Рите Златовласой.
- Жаль только, что взамен посвятила мне лишь одну из своих баллад, хотя я рассчитывал на большее, - добавил он, подмигивая мне.
- Хоть красивая?
- О, прекрасная, - произнёс он мечтательно.
- У кого из нас не стучит сердце при виде прелестной женщины? - я поднял кубок. - За их здоровье, господин Фрагенштайн!
- Они как бедствие для мира, но ведь без этого бедствия не хотелось бы жить, - он стукнул своим кубком о мой, очень легко, чтобы не повредить камни на нём.
Мы выпили, и я перевёл дух и погладил себя по животу.
- Благодарю вас за занимательную беседу, а также превосходное угощение, - сказал я. - Позвольте, однако, с вашего разрешения сейчас удалиться, чтобы допросить Клингбайла.
- Обильный завтрак, выбор напитков, а вы хотите идти в подземелье? - поразился он. - Лучше сознайтесь, что бы вы сказали о визите к неким прекрасным дамам?
- Может позже. - Я встал со стула. - Хоть вы сами понимаете, что этот выбор я делаю вопреки собственному сердцу. - Я улыбнулся. - Соблаговолите выписать мне бумаги?
- Раз такова ваша воля, - сказал он. - Впрочем, я сам отведу вас и присмотрю, чтобы приняли вас так, как подобает.
Я не имел ничего против общества Гриффо, тем более зная, что когда дойдёт до допроса, то просто попрошу его покинуть камеру. Он мог быть важной шишкой в этом городе, но никто не будет присутствовать при следствии без приглашения инквизитора.
Выражение "нижняя башня" наводило на мысль, что тюрьма находится в здании, состоящем из соответствующего помещения, расположенного на первом этаже, верхней башни и самой нижней башни. Кто-то мог бы даже вообразить себе стрельчатое строение, где в поднебесных камерах отчаявшиеся узники высматривали орлов, которые унесут их из неволи. Ничего более ошибочного, дети мои! Строительство добротной башни требовало найма опытных архитекторов, хороших каменщиков, заготовки качественных камней или кирпичей и подготовки раствора настолько крепкого, чтобы гарантировал, что вся конструкция не развалится через несколько лет. А это стоило денег. Так зачем же городскому совету было тратить большие суммы на тюрьму? Это здание прилегало к ратуше и было обычным одноэтажным строением. Приговор "верхняя башня" означал, что узники будут находиться в сухих камерах с окнами, позволяющими им видеть мир божий и наслаждаться солнечным светом. Приговор "нижняя башня" означал, что будут они прозябять в подвалах, лишенные свежего воздуха, а также погруженные в вечную тьму.
Но я не предполагал, что регенвалдские подземелья имеют аж два уровня. Потом я узнал, что ещё сто с лишним лет назад на этом месте стояла крепость. Но во время войны город был сожжён, а твердыню сравняли с землей. Зато подземелья остались почти целыми.
Сначала мы спустились в подвал, потом извилистая, длинная лестница привела нас в караульную. Караульная - это громко сказано, поскольку в маленькой коморке сидело два пьяных стражника, которые, увидев Фрагенштайна, попытались как можно быстрее спрятать под стол бутылку. В результате её разбили. Гриффо великодушно притворился, что ничего не заметил.
- Как там Клингбайл? - заговорил он.
- Того, милсдарь! - отозвался младший из стражников. - Как же я ему врезал, господин, тудыть!
- Что такое? - я увидел, что глаза Гриффо сузились в щёлки. На месте стражника я бы задумался над этим фактом.
- Орал, господин, тудыть. - Мужчина замахал руками. - Дык, пошел и ему, бл…дь, того, вмазал и, того, ему сказал, чтоб заткнулся и не булькал! - Он рассмеялся довольным, пьяным смехом. - Хорошо, тудыть, сказал, нет?
Фрагенштайн посмотрел на старшего из стражников.
- Кто это?! Не знаю его.
В его голосе я услышал интонации, которые, - если бы я был младшим стражником, - заставили бы меня взять ноги в руки. Конечно, при условии, что у младшего стражника была хоть капля ума в башке, полной выпивки.
- Я ему пинок, а потом палкой по рылу и, того, снова пинок…
- Господин советник, я уезжал. - Старший караульный несомненно знал, чем это светит. - Я первый день. Неделю меня не было и его не знаю, Богом клянусь. Это новенький…
Гриффо был бледным от бешенства. Челюсти у него ходили, как у охотящегося кота. Он протянул руку.
Старший стражник понял жест и подал окованную железом палку, которая до этого времени стояла, опёртая о стену.
- С первой пи…юлины, того, я ему нос свернул, вторым, того, въе…ал в глаз, а третьим… - хвастался юнец, разгибая в счёте пальцы.
Когда-то я имел честь наблюдать, как епископ Хез-хезрона забавляется игрой в лапту. Его Преосвященство удивил меня метким и мощным ударом битой точно по мячику. Но это было ничто по сравнению с ударом, нанесённым Гриффо. Одним ловким движением палки он сломал стражнику все три вытянутых пальца. Потом двинул с левой и угодил точно в колено. Лишь тогда мужчина начал душераздирающе выть.
- Идём, - приказал я старшему стражнику и потянул его за рукав.
Он послушно пошёл за мной, и когда мы уходили, не слышали ни сопенья, ни стука палки, бьющей по телу, лишь полный боли рёв истязаемого человека. Было любопытно, когда Гриффо утомится и "оно" решит присоединиться к нам. И столь же любопытно было, что останется от стражника. Хоть трудно было не согласиться с тезисом, что он получает лишь то, что в полной мере заслужил.
* * *
В камеру Клингбайла вели дверцы, по покрытому ржавчиной замку я понял, что ими давно не пользуются. Узнику подавали воду и еду через маленькое окошко в стене. Никто не задал себе труда, чтобы его обрешетить, так как даже ребенок не смог бы пролезть через этот проём. Я заглянул и увидел человека, лежащего на каменном помосте у противоположной стены камеры. Помост был шириной едва ли в локоть, поэтому узник, чтобы удержаться на нём, выцарапал дыры между кирпичами, и я видел, что сейчас, во сне, он цепляется ногтями за эти отверстия. Почему он так отчаянно старался удержаться на каменной полке? А потому, что в камере не было пола. А, точнее, наверняка был, но невидимый, покрытый слоем бурого месива. Настолько зловонного, что в какой-то момент мне хотелось отпрянуть от окошка. Месиво состояло из никогда не убиравшихся испражнений приговорённого и сочащейся со стен воды. Благодаря царящей вокруг меня тишине я слышал мерное "кап-кап" капель, стекающих по стенам.
Сын купца Клингбайла лежал, повернувшись лицом к стене, поэтому я видел лишь его спину с выпирающими мослами лопаток и тощие ягодицы, покрытые глубоко въевшейся под кожу грязью. Вдруг он застонал и повернулся. Это порывистое движение привело к тому, что он с плеском упал в отвратительное месиво. Он вскочил почти мгновенно. Нечистоты доходили ему до колен, но я обратил внимание на нечто другое. Так вот, лицо Захария было не просто обезображенным и помеченным сеткой давних шрамов. Через левую щеку, от уголка глаза до подбородка, тянулась отвратительная, воспалённая рана, а нос казался размозжённым. Очевидно, это были следы побоев, которыми хвастался молодой стражник (и за которые как раз получал соразмерную награду от Гриффо).
Молодой Клингбайл качнулся в сторону двери, расплёскивая вокруг вонючую грязь, потом подскользнулся и упал. Скрылся под поверхностью.
- А вот и искупался! - Стоящий рядом со мной мужчина рассмеялся искренним смехом кретина.
- Пошёл! - я оторвался от окошка и подтолкнул стражника. - Вытягивай его!
- Что вы, господин?! - он посмотрел на меня взглядом таким возмущённым, будто я предложил ему заняться содомией с собственным отцом.
Потерявший сознание человек не выдержит без дыхания дольше, чем хватает времени, чтобы произнести три-четыре раза "Отче наш". А я не хотел, чтобы Захарий умер. Он был моей надеждой на полторы тысячи крон. Поэтому Мордимер Маддердин решил позаботиться о своей и так не слишком надежной инвестиции. Одним движением я вывернул стражнику руку, так что он согнулся до самой земли. Он заорал и что-то хрустнуло у него в плече. Я выхватил нож и уколол его в шею.
- Я начну читать "Отче наш". Если после третьего "аминь" здесь не будет узника, то ты умрёшь… - предупредил я.
Я отпустил его, и он отшатнулся к стене.
- Но сапоги, штаны, господин… Провоняют…
- Отче наш, сущий на небесах..! - начал я.
- Уже, уже! - он подскочил к дверям и на кольце с ключами начал искать нужный.
Наконец, железо заскрежетало в замке.
- Осторожно, не сломай, - посоветовал я.
Он проскулил что-то невнятное, повозился ещё немного, а потом вырвал ключ.
- Не тот! - простонал он, глядя на меня с ужасом. Его грубо отёсанное, тупое лицо было преисполнено отчаяния.
- Первый "аминь" минул, - хмыкнул я. - Серебряная крона, если тебе удастся, - добавил я, поскольку старое, доброе правило гласит: "Позволь людям выбирать между палкой и морковкой". Правда, некоторые считали, что достаточно предложить палку либо много палок, но в данном случае я счёл, что стражник достаточно напуган.
Очередной ключ заскрежетал в замке и на этот раз с натугой, но всё-таки повернулся. Раз, и второй. Двери, дёрнутые сильной рукой, пронзительно завизжали. Мужчина соскочил в камеру, разбрызгивая вонючую жижу (я предусмотрительно отступил на шаг), поскользнулся, опрокинулся и окунулся с головой. Вскочил, наверное, ещё быстрее, чем упал, после чего грязно выругался длинной и замысловатой тирадой, фыркая и отплёвываясь одновременно. Он нащупал лежащее на полу тело и вытянул его. Крепко обхватил и перебросил себе через плечо. Донёс до дверей и уронил к моим ногам. В последний момент я подставил ступню, чтобы череп молодого Клингбайла не ударился о камни, а задержался на моем сапоге.
- Получилось, господин. - Стражник с чувством сплюнул чем-то густым и коричневым, а затем обильно высморкался на камни.
Сначала я хотел ему приказать, чтобы он привёл узника в чувство, но решил, что сам сделаю это намного лучше. Я присел на корточки над телом и приложил пальцы к шее Захария. Артерия пульсировала. Пусть слабо, но, всё-таки, пульсировала. Я поразводил его руки, нажал на грудную клетку, а когда его стошнило, и я услышал судорожное дыхание, понял, что все в порядке. Конечно, в порядке, если дело лишь в захлёбании. Но с остальным всё было хуже. Особенно меня беспокоила грязная, огромная рана на лице. Узник искупался в нечистотах и ужасно вонял, поэтому пока я не мог определить, начало ли гнить тело. Если да - дни Захария были сочтены. А из этого следует, что у меня никогда не будет случая пересчитать обещанные полторы тысячи крон. Кроме того, сына купца в камере заморили голодом почти насмерть. Несмотря на то, что он был намного выше меня (и поверьте мне, ваш покорный слуга не относится к карликам), я был почти уверен, что поднял бы его одной рукой.
- Берись, - велел я стражнику, указывая на лежащее на камнях тело.
И тут появился Гриффо. На его обычно бледном лице был кирпичный румянец, а на лбу выступил пот.
- Что с ним? - бросил он.
- Если умрёт, то умрёт, а если выживёт, то жить будет, - я припомнил шутку, когда-то услышанную от студиозов лекарской школы. Хотя - Воистину! - мне было не до смеха, потому что мои полторы тысячи крон как раз валялись и подыхали.
- Я вызову лекаря с Равенсбурга, - пообещал побледневший Фрагенштайн. - Сейчас велю послать за ним.
- А что там, милостивый государь, с молодым? - стражник робким, тихим голосом спросил об участи дружка.
- Упал с лестницы, - холодно сообщил Гриффо. - Да так неудачно, что разбил себе череп.
Мужчина громко сглотнул слюну, а я подумал, что быть подчиненным Фрагенстайна, это действительно нелёгкий кусок хлеба. Не то чтобы я не осуждал неоправданно жестокого поведения стражника, но безжалостность действий Гриффо меня, однако, мягко говоря, поразила. Кроме того, было видно, насколько сильные позиции он занимал в городе, если мог позволить себе безнаказанно убить человека. И это не первого попавшегося нищего или бродягу, а городского стражника при исполнении.
В тюрьме не было лазарета. Я подумал, что мы, инквизиторы, обычно лучше заботимся о задержанных. Но, ведь, часто всё сводится к тому, чтобы заботливо их выходить - с мыслью об очередных допросах. Смерть обвиняемого вследствие пыток или плохого обращения была признаком некомпетентности. Во-первых, тогда закрывался доступ к сведениям, которые он мог бы нам дать, а, во-вторых, дело инквизиторов состояло, всё-таки, не в замучивании допрашиваемого, а в предоставлении ему шанса на спасение и очищение разума от грязи ереси. Верьте мне, я сам видел многих приговорённых, которые со слезами на глазах благодарили инквизиторов за то, что позволили им сохранить надежду на вечную жизнь у небесного алтаря Господа. А цена пронизывающей боли пыток и огненной купели в пламени костра казалась им более чем уместной.
В случае Клингбайла, однако, речь о пытках не шла. Этот человек был истощённым, ослабевшим, больным и полыхающим жаром. Для него нашли маленькую клетушку с лежанкой, и я велел стражникам принести ведро теплой воды, бинты и позвать лекаря (поскольку не хотел терять время, ожидая вызванного Гриффо врача, который мог добраться не ранее, чем через два дня). Прежде чем доктор успел появиться, я обмыл лицо Захария. И то, что я увидел под коркой грязи, мне крайне не понравилось.
Лекарь, как каждый лекарь, был самонадеянным и убежденным в собственной непогрешимости. Кроме того, стражники вытащили его с какой-то попойки, поэтому от него явственно отдавало вином.
- Этому человеку ничего не поможет, - заявил он авторитетным тоном, едва взглянув на лицо Клингбайла.
- Не думаю, - произнёс я.
- И кто же вы, чтобы не думать? - он иронически выделил произнесённые мною слова.
- Всего-навсего простой инквизитор, - ответил я. - Но меня учили основам анатомии человеческого тела, хотя, наверное, я здесь не ровня просвещённым докторам.
Лекарь побледнел. И сдалось мне, столь же мгновенно протрезвел.
- Простите, магистр, - вымолвил он уже не только вежливо, но прямо-таки смиренно. - Но учтите ужасное воспаление раны. Учтите нагноение. Понюхайте!
Мне не надо было приближаться к Захарию, чтобы ощутить тошнотворное зловоние разлагающегося тела. Может ли быть что-то ужаснее, чем гнить заживо в смраде гноя, сочащегося из ран?
- Я могу вырезать больную ткань, но, Бог мне свидетель, я при этом поврежу нервы! Не получится иначе! А если получится, это будет чудом божьим, а не искусством лекаря! Хотя, наверное, даже это не поможет…
- Не поминайте всуе имя Господа Бога нашего, - посоветовал я, и лекарь побледнел еще больше.
Действительно, он был прав. Левая щека Клингбайла была одной воспалённой, загноившейся, вонючей раной. Его можно было оперировать. Однако следствием каждого неосторожного движения ланцетом стал бы лицевой паралич. Впрочем, никогда не узнаешь, удалена ли гниющая плоть полностью, а если нет, тогда пациент, так или иначе, умер бы. А ведь этот самый пациент стоил полторы тысячи крон!
- Я слышал о верном методе, - начал я, - будто бы применяемом в случаях, когда человеческая рука не в состоянии уже ничем помочь.
- Имеете в виду усердную молитву? - подсказал он с энтузиазмом.