- И правда, - согласился с рыжебородым Хольмгер Кнутссон. - Что нам мнение какого-то святоши? Он ведь мечом махать не станет, за нашими спинами отсидится. Пусть в церкви командует, а не в походе воинском.
- Его нам в епископы прочат, - наиболее правдоподобно оправдался стурман. - Не хочу ссориться.
- Тогда давайте выпьем! - потянулся к кувшину с вином Дидрик.
Это предложение устроило всех. Воины наполнили кубки, осушили, наполнили еще раз. Настроение главы войска несколько улучшилось, и он снова потянулся к цыпленку.
- Что это там за топот? - внезапно насторожился Пиггинг Длинный. - Мы вроде коней с собой не везли?
Биргер, оторвав цыпленку грудку, запихал ее себе в рот - но тут с улицы донеслись крики ужаса, вопли боли, стоны. Стурман замер, прислушиваясь и боясь поверить своим ушам, потом вскочил, метнулся к пологу шатра, откинул его в сторону - и недожеванный кусок вывалился на траву из растерянно открывшегося рта…
Вдоль самой кромки воды неслась кованая конница: островерхие шлемы, низко опущенные копья, щиты со вставшими на дыбы львами, отливающая на солнце сталь плотно облегающих тело кольчуг и зерцал. Куски торфа и глины взлетали из-под копыт выше голов всадников, и так же высоко вскидывались тяжелые сходни: под прикрытием ударных сотен по берегу мчались всадники, которые цепляли сходни боевыми топориками на длинных рукоятях и волочащимися по воде железными "кошками". Еще один отряд, смяв растущий по краю наволока ивняк, молча выметывался на открытое пространство - и это зловещее молчание вселяло в душу мертвенный ужас.
- А-а-а… - Одна за другой в голове стурмана проносились команды, которые требуется отдать, но, еще не успевая их произнести, он понимал, что уже поздно, безнадежно поздно. Строиться к бою? Те кнехты, что находятся в лагере, уже рассеяны, а те, что на палубах - не выберутся без сходен на берег. Переколят их, как лягушат, завязших в тине. Лучники? Пока они схватятся за оружие и изготовятся к стрельбе, все уже смешается, и невозможно будет различить своих и чужих, выстрелить по врагу, не рискуя задеть шведов. К оружию? Поздно сбираться - сеча в разгаре!
Кованая рать, сотня за сотней выплескиваясь из кустарника, мчалась по лагерю, затаптывая шипастыми подковами тех, кто не успел вскочить или споткнулся на скользкой траве; широкие рогатины кололи шведов в спины, вырывали ребра, пробивали насквозь еще живых, но уже безнадежно мертвых людей. Шведы - опытные, отважные воины; многие из них хватались за топоры, вырывали из ножен мечи и пытались сойтись с врагом лицом к лицу, но встречали только смерть. Разве может пеший боец - без строя, без копья, без рожна - хоть что-то противопоставить мчащейся на всем скаку многопудовой махине? Кто успевал закрыться щитом - рогатина прободала насквозь вместе со щитом, кто отбивал наконечник копья - того сшибала с ног конская грудь, а потом на руки, на ноги, на мягкий живот и ребра опускались, дробя кости, тяжелые копыта. Застигнутые врасплох шведы могли только кричать, кричать от боли и предчувствия смерти - или бежать, надеясь на чудо.
Биргер закрыл глаза, снова открыл - но ничего не изменилось. Его храбрую, способную покорить любое государство Европы, рать просто истребляли - быстро, деловито и безжалостно. Шведы ложились под копыта, безоружные и бездоспешные - кто же станет валяться у костра на травке и пить вино в шлеме и с алебардой или копьем, луком на боку, топориком за ремнем или шестопером на поясе, кто станет в такую жару таскать на себе железо без особой нужды? И единственная польза, которую принесла пятнадцатитысячная армия своему командиру - так это то, что русская конница завязла в ее окровавленной массе, которую требовалось рубить и колоть, колоть и рубить. Закованные в железо всадники уже не мчались во весь опор - они двигались неспешным шагом, истребляя тех, кто пытался сопротивляться.
- К оружию! - Стурман вернулся в шатер, снял со столба перевязь с мечом, перекинул через плечо, заткнул за пояс топорик, взял овальный щит с родовым гербом, нахлобучил подшлемник, сверху нацепил шлем - надеть прочие доспехи он просто не успевал. Рядом так же торопливо расхватывали мечи и щиты гости. - К оружию! Трубач, сбор играй!
Трубача поблизости не нашлось, но громкие призывы Биргера сделали свое дело: к нему подтянулись пять-шесть десятков воинов, что оказались поблизости, а также остановились несколько улепетывающих, перепрыгивающих костры, кнехтов.
- Копейщики - вперед! У кого щиты на руках? В первый ряд становись!
В ближних шатрах нашлось полтора десятка копий, три алебарды - и маленький прямоугольник, выстроившись в плотную стену, ощетинился жалами. Неожиданную крохотную армию с ходу попытались разметать несколько дружинников, но одному копье пробило ногу, и он вылетел из седла, у второго стальной наконечник пробил грудь коня, третьему скакуну опытный кнехт рубанул мечом по ноздрям - тот встал на дыбы и скинул всадника. Стурман перевел дух, огляделся, громко закричал:
- Ко мне! Все ко мне! Швеция! Швеция!
Если собрать под знамя хотя бы пару сотен бойцов, отойти к берегу, прикрыть корабли, дать им возможность навести сходни и спустить подкрепление… Русских от силы тысячи три, не больше. Силы, оставшейся на кораблях, вполне хватит, чтобы разметать их и вырвать победу.
Между тем свалившийся с коня дружинник вскочил на ноги, обежал шатер, рубанул веревки, удерживающие центральный столб - и огромная, шитая золотом палатка, взмахнув, словно парусами, белым пологом, стала заваливаться на шведов.
- Ко мне! Новгород, Новгород! - На этот раз соратников сзывал юный князь. Он увидел подрубленный Саввой шатер, падающий на свенов, и отлично понял, что это самый лучший, а может, и единственный шанс сломить остатки сопротивления. - Ур-ра-а!!!
Не дожидаясь подмоги, Александр дал шпоры коню и опустил рогатину, разгоняясь на десятке саженей свободного пространства.
Стурман отскочил на несколько шагов, с ненавистью глядя на собственную палатку, так легко развалившую прочное боевое построение, краем глаза ощутил движение, развернулся, увидел налетающего всадника с развевающимся за плечами алым плащом, пронзительно-голубой взгляд, безусое лицо.
"Юнец!" - облегченно мелькнуло в голове, тело наполнилось спокойствием: сейчас он убьет этого мальчишку, и в отряде появится еще одно копье. Рогатина метилась в грудь - Биргер повернулся правым боком, выдвинул вперед меч, готовясь отпихнуть смертоносный наконечник в сторону, чтобы обратным ударом перерубить коню горло. Однако князя не зря обучали лучшие дружинники и воеводы - в последний момент он поддернул копье чуть-чуть вверх, и оно оказалось на вершок перед переносицей врага. Тот дернул головой в сторону, не успевая вскинуть тяжелые меч и щит, - наконечник чиркнул свена по щеке, резанул ухо и ударил во внутреннюю сторону шлема. Страшный рывок швырнул голову врага назад - так, что хрустнули, подобно ломаемой лучине, позвонки. Ремень под подбородком лопнул, шлем сорвался и отлетел к самой Неве, но воина все равно откинуло на несколько шагов назад, да так, что он сбил с ног двух кнехтов.
- Швеция!!! - Слева на князя кинулся долговязый схизматик. Александр, спасая ногу, подставил под удар клинка свой щит, рванул поводья, пытаясь повернуть скакуна для копейного удара.
- Умри! - Яков наконец нагнал князя, наклонился с седла, пытаясь вонзить свой меч в обманчивую беззащитность бархата. Пиггинг чуть повернулся, и остро отточенный булат, распоров ткань, бессильно скользнул по спрятанным под ним стальным пластинкам.
Русский ратник, не ожидавший, что оружие так легко провалится вперед, потерял равновесие, начал заваливаться с седла, и швед с удовольствием добил его, рубанув чуть ниже шеи. Однако потерянных на быстротечную схватку мгновений хватило, чтобы князь повернул коня и со всей силы ткнул врага рогатиной. Прямого копейного удара бригантина не выдержала, и холодная сталь вошла Пиггингу Длинному в сердце.
Александр отпустил засевшую во вражеском доспехе рогатину, выхватил меч.
- Ой, мама, мамочка… - воя от боли, крючился на земле полоцкий ловчий.
- Живой?! - обрадовался князь и принялся рубить последних кнехтов, все еще путающихся в ткани шатра.
Тем временем Дидрик, подхватив раненого стурмана на руки, понес его к ближайшему кораблю. Прикрывая толстяка, к берегу медленно пятились, выставив копья, последние полтора десятка сохранивших выдержку шведов. Заметив это безобразие, в погоню кинулся Миша, но никто из новгородцев его порыва не заметил и не поддержал. Всадника благополучно опрокинули в воду, и пока он, отчаянно ругаясь, барахтался в вязком иле, воины забрались на борт. Шнек с раненым военачальником тут же отошел от берега, а следом за ним стали отваливать от залитого кровью наволока и остальные корабли.
Провожая их, князь с окровавленным мечом в руках въехал в реку почти по брюхо коня, словно боялся от пришедших из-за моря разбойников какого-нибудь подвоха. И лишь когда последний шнек скрылся за излучиной реки, он снова выбрался на берег, спешился, опустился на колени и поцеловал освобожденную землю.
* * *
Кардинала Гемонда шведы подобрали немного ниже Охты, впадающей в Неву с северной стороны. Священник поднялся на борт, окинул взглядом окровавленных людей, что отдыхали на скамьях для гребцов, и, не задавая никаких вопросов, встал на носу корабля.
- Швеция! - простонал стурман Биргер, качнул головой из стороны в сторону. - Швеция, вперед!
Он взмахнул рукой, ударился ею о лавку и открыл глаза.
- Слава Господу, ты жив, брат мой, - перекрестился Дидрик и с силой дернул себя за бороду. - Клянусь святой Бригиттой, твои позвонки трещали так, что я не надеялся снова увидеть твою голову на плечах.
- Что случилось? - Сын Миннешельда приподнялся на локтях, оглядываясь.
- Русский князь едва не оторвал тебе голову, - охотно сообщил рыжебородый, - но Бог оказался на твоей стороне, и все обошлось парой царапин.
- Куда мы плывем?
- Русские разбили нас, брат, - пожал плечами Дидрик. - Приходится драпать. Хорошо хоть, они пришли без ладей, и нас никто не преследует.
- А-а-а! - Стурман разглядел на носу фигуру кардинала, вскочил, выдернул меч из ножен своего рыжебородого друга, подбежал к монаху и со всего размаха снес ему голову…
Не снес - в последний момент рука подвернулась, клинок прошел чуть выше головы. Биргер ударил еще, со всей силы, меж лопаток - но опять сталь отклонилась и проскочила мимо. Он рубанул вновь - и вновь промахнулся. Казалось, что папский посланец окружен неким коконом, по которому соскальзывает оружие, опасное для кардинала.
- Хватит прыгать, - повернул голову Изекиль. - Свалишься за борт.
- Ты знал, - в бессилии опустился на скамью стурман. - Ты знал все с самого начала, колдун. Заманил меня королевским титулом и превратил в посмешище.
- Ты наивен, как все смертные, сын Миннешельда. Какой прок в знании будущего? Ты знаешь, что добьешься успеха, - перестаешь стараться и терпишь поражение. Ты знаешь, что проиграешь, - опускаешь руки и теряешь даже то, что имел. Знание будущего не приносит ничего, кроме беды, смертный, и даже самые точные из пророчеств еще не принесли удачи тем, кому посчастливилось их услышать. Не надо гадать о будущем. Будущее дoлжно делать. Поэтому ты станешь королем, смертный. Я хочу, чтобы ты передал тайну, которую я открыл тебе, своим детям и внукам. А они - своим потомкам. Киев стар, он дряхлеет с каждым годом. А вместе с ним дряхлеет и Русь. Еще одно-два поколения - и она падет. Нельзя дать ей возродиться снова. Вы должны отобрать у русских Неву и построить здесь столицу. Иначе… Иначе мне придется вас наказать. - Изекиль отвернулся от стурмана и зловеще улыбнулся. - И поверь мне, от моего наказания вас не сможет укрыть даже смерть.
* * *
Колдун сдержал свое слово: стурман Биргер стал сперва ярлом, а потом и королем Швеции. Он оказался мудрым и дальновидным правителем, расширил и укрепил границы страны, построил много городов и новую столицу, ныне известную как Стокгольм, он постоянно и очень много жертвовал церкви, словно пытался загладить некий тайный грех, он провел много удачных и не очень военных походов. Но ни в одном из них он не допустил столь позорных ошибок, как при походе на Неву. Может быть, потому, что рядом с ним больше не появлялся советчик в длинной черной сутане и в красной шапочке кардинала.
Глава четвертая
Любек, гостиница "Рыбий хвост",
12 января 1521 года. Ранние сумерки
Густав Эриксон Ваза, усевшись за темный потертый стол, выложил на него все три своих кошелька и вывернул наизнанку. Оба кожаных были пусты, а из бархатного, с вышитым золотой нитью родовым вензелем Ваза, выпала маленькая медная монета. Последний пфенниг, чудом застрявший где-то в матерчатых складках. Хватит, чтобы последний раз поужинать внизу копченой селедкой и запить ее кружкой жиденького дешевого пива. И на этом - все.
Худощавый дворянин с тонкими усиками и коротенькой бородкой, оставленной только на самом кончике подбородка, встал, подошел к затянутому промасленной парусиной окну, толкнул створки, впуская в комнату холодный уличный воздух. Снаружи, падая с хмурого неба, кружились крупные, белые, пушистые снежинки. Это было единственным его утешением: в Любек пришел мороз. Холод сковал залитые помоями, усыпанные конским навозом улицы, на которые горожане каждое утро, а то и среди дня выплескивали содержимое ночных ваз, не дал растаять чистому покрывалу, выпавшему поверх многовековой грязи из низких туч, и впервые за два года шведскому дворянину удалось вдохнуть полной грудью чистый, свежий воздух, а не гнилостную помоечную вонь. Но Густав Эриксон не мог порадоваться этому чудесному вечеру, который стал самым безнадежным во всей его жизни. Еще никогда, никогда за свои двадцать пять лет он не ощущал подобной тоски и уныния, не смотрел в будущее с таким страхом. Даже находясь в плену у датчан, даже во время бегства, он всегда знал: можно рассчитывать на помощь отца, на поддержку родственников и друзей.
Однако после кровавой бани, устроенной шведскому дворянству королем Кристианом Вторым, все изменилось самым печальным образом. Отец мертв, друзья мертвы, родственники мертвы. Если же кто и уцелел - то предпочитает прятаться в укромных поместьях или в чужих странах. Теперь никто не пришлет ни единого цехина, чтобы беглый дворянин не умер с голоду, не похлопочет перед датчанами о помиловании за былую неверность. Все…
- А ведь я теперь стурман, - внезапно сообразил Густав. - Глава дворянского рода Ваза. Умереть от голода, став владельцем всего наследного имущества. Смешно.
В голове промелькнуло шальное желание качнуться вперед, вывалиться из окна и разбиться вдребезги о мерзлую грязь, покончив разом со всеми проблемами, но стурман удержался. И не потому, что убоялся греха самоубийства или безвременной смерти - просто, выпав со второго этажа, он рисковал разве что покалечиться, и ничем более.
- Надеюсь, хоть трактирщик в ближайшие дни не придет требовать плату за комнату, - вздохнул он, поворачиваясь спиной к окну. - Может, чего-нибудь продать?
Однако за время плена, а затем - двухлетнего бегства молодой дворянин не успел обзавестись лишним имуществом. Каждый день он надеялся, что его позовут назад, домой. Либо король проявит милость, помиловав бывших противников, либо умрет, уступив место более доброжелательному наследнику, либо у отца появится успех в его начинаниях и он сможет защитить Густава хотя бы в собственном замке. Но время шло, а ничего не менялось. Позором было бы заложить свой меч, но мечом Густав Ваза на чужбине не обзавелся. Приемлемо было бы пожертвовать дублетом, но теплая ватная куртка, отороченная лисицей, в такую погоду требовалась ему самому. И единственное, что мог бы продать Густав Эриксон Ваза - так это свою душу.
- Продал бы, - согласился дворянин. - Да только кто ее купит?
- Я, - прозвучал ответ со стороны дверей.
Густав вздрогнул от неожиданности, перевел взгляд с темной фигуры опоясанного тонким кожаным ремешком, непривычно худощавого монаха в темной рясе на дверь. Толстый засов пребывал в том же положении, что и раньше: задвинут на всю длину на случай, если внутрь ввалится пьяный заблудившийся моряк или внезапно появится хозяин с требованием платы.
- Как вы сюда вошли?
- Ты не о том спрашиваешь, смертный, - подошел к столу монах, остановившись напротив дворянина. - Ты должен спросить, какую плату я предложу тебе за твою жалкую душонку.
- Она не жалкая! - моментально вскинулся родовитый дворянин.
- Может быть, может быть, - в голосе гостя прозвучала усмешка. - Это хороший вопрос для торга. Так она продается или нет?
- Ты демон-искуситель?
- Я тот, кто может уйти, если ты не прекратишь задавать глупые вопросы. Так ты желаешь заключать сделку, смертный, или нет?
- Во имя Отца, и Сына, и Святого духа, - торопливо перекрестился дворянин, после чего начертал крест в направлении гостя: - Сгинь, сгинь, нечистый!
- Да, пожалуй, ты прав, - клокочуще рассмеялся монах, откидывая капюшон, - тебе нужно как-то ко мне обращаться. Ты можешь называть меня "святой отец". Можешь - "ваше преосвященство". А можешь - просто Изекиль. И перестань скликать имена распятого каждую минуту. Если бы не я, его первоапостольской церкви не существовало бы уже лет этак семьсот.
- Если ты священник, то зачем тебе моя душа?
- А разве ты забыл, смертный, что все мы есть пастыри душ человеческих? - Бледные губы, почти не выделяющиеся на фоне белого, как пергамент, лица, растянулись в улыбке. - Так ты готов заключить сделку?
- Чего ты хочешь от меня, монах?
- Ну, наконец-то я услышал хоть один разумный вопрос, - заправил руки в рукава Изекиль. - Я хочу, чтобы ты начал войну с Россией, захватил у нее земли Невской губы, саму реку и все острова на ней. Я хочу, чтобы ты основал там крепости, а затем построил столицу в указанном мною месте и признал меня главой церкви своей страны.
- Я? - горько рассмеялся Густав. - И как, по-твоему, я смогу это сделать?