Вытащив из сундука бархатный халат, принадлежащий Сиобряну (сердце больно кольнуло при мысли о покойном муже, но я велела совести заткнуться), я кинула одежду Миарону:
– Прикройся.
Он ловко поймал халат на лету. Одежда так и льнула к мускулистому гибкому телу.
Перехватив мой взгляд, оборотень понимающе ухмыльнулся:
– Что ж, я особо и не рассчитывал, что удастся раскрутить тебя на ночь любви вот так, с ходу. Досадно. В прошлый раз нас прервали на самом интересном месте, – он прихватил поясом халат, оборачивая его вокруг стройной талии.
В v-образном вырезе гладко поблескивала кожа на груди.
Я отвела взгляд, не зная злиться на эту вспышку вожделения или смеяться.
Столько лет моё тело было словно немое. Я не чувствовала ни к кому и ничего. Случайные прикосновения заставляли лишь отпрянуть, отгораживаясь от людей закрытыми, в пол и под горло, одеждами. Ну и броней королевского достоинства, конечно же, не позволяющего приближаться ко мне ближе, чем на десяток шагов.
– Время для любви и впрямь неподходящее. Я в глубоком трауре, вся в заботах и совершенно без сил, – в тон ему, деловито и насмешливо, ответила я, усаживаясь на кровать.
– Ничто так не подкрепляет сила, Огненная Ведьмочка, как хороший трах.
– Довольно.
Мне не нравились хамство и грубость.
Никогда.
А уж теперь, когда я успела привыкнуть к глубочайшему уважению, зиждущемуся на страхе, и подавно.
– Я не собираюсь говорить с тобой о морали, так как прекрасно помню, во что ты её ставишь.
При слове "мораль" брови Миарона взлетели вверх, с весёлым недоверием.
– Ни во что.
– Верно. При слове "мораль" меня охватывает скука. Наверное, потому, что чаще всего в одежды праведников любят рядиться лицемерные и трусливые грешники, у которых не хватает храбрости посмотреть в лицо собственным желаниям. Равно как и силы воли, чтобы своим грешным желаниям противостоять.
Его слова были как масло в огонь.
– Ты считаешь меня лицемерной? Трусливой? Грешной? Полагаю, именно такой все эти годы ты рисовал меня моему ребёнку? Бездушной тварью, променявшей его на корону?!
– О чём ты?
– Не притворяйся.
Я всё-таки не сдержалась и перешла на крик:
– Не притворяйся, что всё эти годы ты не имел никакого отношения к пропаже моего сына! Ты похитил его!!! А теперь заставил напасть на меня! Ты… ты…
Слова ругательств застыли на губах.
Ярость опала, подобно волне, откатывающейся после прилива.
Я не хотела видеть перед собой это лицо. Лицо демона, преследующего меня столько лет.
Двуликие! Если бы вы мне хоть на ненависть дали силы?
Но я не могла его ненавидеть.
Может быть, потом, когда привыкну к мысли, что он жив, и при мысли об этом не буду чувствовать дикую радость и горячую обиду.
Глаза начало щипать, и я с ужасом поняла, что на них наворачиваются слёзы.
Нет-нет-нет-нет!
Я не стану плакать ни перед ним, нм перед кем-либо ещё. Я не позволю себе такой роскоши, такой слабости.
Вонзив ногти в ладони и на миг зажмурившись, я заставила слёзы испариться:
– Ты ударил в спину и не промахнулся. Ты ведь никогда не промахиваешься? Самый меткий стрелок из всех, кого я знаю, – с горьким презрением протянула я. – Какая ирония? Все до одного мужчины, которым я доверяла меня предавали: отец, ты, Теи, Эллоиссент. Только Сиобрян…
– Но он не то чтобы прям уж совсем мужчина, – насмешливо закончил Миарон.
Как у него это получается? Одна вскользь брошенная фраза и я чувствую себя словно девчонка-школьница, впервые вставшая на каблуки и изо всех сил стремящаяся казаться взрослее и значимее, чем есть на самом деле.
Что делать? Кидаться защищать Сиобряна и наши отношения?
Так они и впрямь были не ахти какими горячими. Особенно в последние годы супружества.
Мало счастливцев, вступивших в брак по любви, сохраняет свежесть чувств разменяв второй десяток совместной жизни.
А наш брак никогда страстным не был.
– Ты говоришь о моём муже, отце моих детей, – выдохнула я гневно. – Пока он был жив, никто из вас, наглецов, не смел приходить и голышом заваливаться в мою постель. Докучать ненужными воспоминаниями о бурно прожитой молодости. Все вы, такие храбрые, сильные, независимые, прятались по углам, словно мокрицы, ни хвоста, ни носа не смея высунуть.
Почему ты не пришёл раньше, Миарон?
Со всеми своими дурно пахнущими сентенциями о красоте порока и разврата? Со своей дурной местью?
Ты был тише воды, ниже травы, потому что мой муж был силён. Ты далеко не так безумен, как хочешь казаться. Ты – разумная, расчётливая, бессовестная тварь.
Я не смогла сдержать горькой усмешки:
– Теперь мой король мёртв. Теперь вы все, словно стая голодных гиен, набросились, не дожидаясь, пока остынет его тело, зарясь каждый на своё – кто на власть, кто на казну, кто на вдову. Конечно, я не стану до конца дней моих хранить целибат. Возможно, ты даже получишь продолжение того, что тебе когда-то так тебе понравилось, моя наглая киса.
Я подошла к нему вплотную, проведя ладонью по его щеке.
– Но, чтобы не случилось, не смей оскорблять память Темного Властелина. Возможно, я не любила его так, как должна была любить жена мужа, зато уважала так, как только может женщина уважать мужчину.
Я была его королевой. Он подарил мне этот мир. Подарил с самого начала, когда разрушил клетку Ада, выпустив на свободу. А всё, что смогли подарить вы с Эллоиссентом это боль и предательство.
– Ну, не только. Вместе мы подарили тебе ещё кое-что – Лейриана. Предлагаю поговорить о твоём сыне, кукол… о, прости! – издевался он. – Старые привычки не так легко сходят с языка. Постараюсь приучить свой язык к словосочетанию "ваше величество". Присядь, милая. Разговор будет долгим. Вино у тебя есть? Горло перед монологом промочить?
Я кивнула в сторону подноса, стоявшего на столе.
Миарон наполнил два бокала.
Один сунул мне в руку, со вторым вальяжно растянулся на прежнем месте, подсунув подушку под правую руку.
– С чего же начать? Пожалуй, начну с конца.
Подняв на меня глаза, он улыбнулся, словно маньяк, наконец-то настигший жертву:
– Не стану отрицать, что, отыскав Лейриана я решил оставить его себе в память о той слабости, что питал к его матери. Я был не прав, дорогая. Двуликие, как же я был не прав! Совершил третью колоссальную ошибку в моей жизни. Ну как было не подумать о том, что за гремучая смесь может получиться, если сочетать твой характер со склонностями Чеаррэ?
Пригубив бокал, Миарон деланно тяжело вздохнул:
– Моя дорогая, я не посылал твоего сынишку-засранца тебя убивать. Забегая немного вперёд, скажу, что если бы ондействительнохотел тебя прикончить, то прикончил бы. Я воспитывал тебе чуть больше полугода, а тебе этого хватило на всю жизнь. Лейриана же я воспитывал со младых ногтей. Уж что-что, а убивать он умеет.
Я вопросительно посмотрела на Миарона.
Он показательно тяжело вздохнул:
– Этот своевольный, наглый, никчемный мальчишка кара за все мои грехи. Он намеренно создал мне новые проблемы. Ты ведь могла прибить его не разбираясь, кто он? И только чудом этого не сделала.
На этот раз ярость Миарона была искренней.
– Одиффэ, твой сын меня достал. Так что как только мы вытащим его задницу из очередной передряги, забирай его себе. Знать его больше не желаю.
Глава 11. Тревоги нового дня
По авторской задумке Миарона следующая реплика, судя по затянувшей паузе, была за мной.
Он по-прежнему любил играть с людьми, точно кошка с мышкой.
Что поделаешь? Такова его натура.
А я терпеть не могу играть по чужим правилам – такова моя суть.
Поставив бокал вина на место нетронутым, я села в кресло, пододвинув его таким образом, чтобы видеть лицо моего… хм? Собеседника?
Друг он мне или враг ещё предстоит выяснить.
– Как тебе удалось выжить?
Он растянул губы в усмешке, обнажая кончики острых кошачьих резцов:
– С трудом. Использовать "волчий камень" было весьма хитро. Ты умница. Но – коварная умница.
– Идея использовать "волчий камень" принадлежала Таните, да хранят Двуликие её грешную душу, а вовсе не мне.
– Сильно сомневаюсь, что её душа достигла порога Благих богов. Скорее она попала в тенёта к Слепому Ткачу.
– Все там будем.
– Самокритично.
– Признаться, на данный момент вечность меня волнует мало. Повторю свой вопрос: как тебе удалось выжить?
– Повторю ответ – с трудом. Вы, девочки, основательно подошли к моему уничтожению.
– Я не пыталась тебя уничтожить.
– Ну, а с моей стороны выглядело так, будто бы очень даже "да". Ладно, кто в прошлое глядит будущего не увидит. А у меня на него большие планы. – Насмешливые звериные глаза резали взглядом лицо. – Как, впрочем, и на тебя, – добавил он с усмешкой.
– Зачем ты выкрал моего сына? Чего хотел? Мести?
– Первоначально я вообще не собирался затягивать нашу с тобой разлуку. Планировал эффектно воскреснув быстро завоевать сердце девушки. А лучшее оружие, как известно, то, что стреляет метко.
– Значит Лейриана ты хотел использовать против меня?
– Зачем ты всё усложняешь? – поморщился Миарон. – Я не собирался с тобой воевать. Просто решил, что с Лейрианом на руках ты встретишь меня гораздо приветливее, чем без него.
– Я была бы рада вам обоим. Но ты, почему-то, не спешил.
– Действительно – почему? Ведь это же проще простого – зайти между делом в королевский дворец, по-приятельски завернуть к королеве – жене человека, который за радость увидеть мою голову на плахе готов был отдать пару лет жизни. И всучить ей в руки младенца. Конечно же, так было бы лучше для всех нас, правда?
– Я сбилась с ног, разыскивая сына! – голос против воли взлетел вверх.
Но, вспомнив про стражу у дверей, чья защита могла прийтись совсем некстати, я заставила себя говорить тише:
– Тебе не приходило в голову хотя бы весточку послать?
– Приходила. И не раз. Ведь она могла заставить тебя думать обо мне, а мне всегда хотелось занимать в твоих мыслях почётное первое место. Но весточки, как ты знаешь, передаются либо через людей, либо магическим путём.
Людям я никогда особенно не доверял. Дворец же находится под колпаком у придворных магов. Стоило рыпнуться, и Его Темнейшее Величество плотно село бы мне на хвост.
А ещё меня терзали смутные сомнения: зачем Его Величеству байстрюк Чеаррэ?
Появление твоего первенца омрачило или, того хуже, вовсе расшатало бы равновесие, установившееся между королевской четой.
Вопрос: оно ему это надо? Ответ однозначен – нет.
Поэтому, скорее всего, Лейриана бы тебе в любом случае было не видать. А так… я заботился о мальчишке, как о собственном сыне.
Слепой Ткач! Я заботился о нём лучше, чем в своё время о моём ребёнке! Я привязался к нему. Мне не хотелось терять мальчишку.
Не стану утверждать, что Сиобрян уничтожил бы его. Откровенно говоря, я даже уверен, что нет. Сложно приходить изо дня в день и глядеть в глаза матери своих детей зная, что на твоих руках кровь их брата.
Скорее всего, он просто нашёл бы мальчишке приёмную семью и тогда шансов узнать о сыне у тебя стало бы ещё меньше.
– Если бы ты знал, как я устала от всех твоих рациональных поступков, не берущих в расчёт мои чувства.
– Я действовал из интересов ребёнка, Одиффэ, – твёрдо ответил оборотень.
– Отлично ты действовал! – с досады всплеснула я руками. – Половина столицы видела, как этот человек покушался на жизнь королевы! Вытащить его голову с плахи сейчас непосильная задача!
– Потому я и обратился к тебе.
На мгновение в глазах Миарона промелькнула растерянность. Он понял, что выдал себя.
– То есть, – я изо всех сил старалась держать себя в руках, – если бы не эта дикая выхода, ты не планировал рассказать мне о сыне?
– Нет, я бы, конечно, всё тебе рассказал. Позже.
– Миарон?!
– Хватит с меня оправданий! Сейчас не до политеса. Ситуация сложная. Ты, как пострадавшая сторона, можешь требовать помилования у своего сына-короля.
– Риан меня не послушает. "Торопись миловать, а не карать", – это не про него. Стану настаивать – начнёт задавать вопросы. А что мне ему сказать?
– В крайнем случае – правду.
Только представив себе такую картину я уже ощутила дурноту.
Признаться в грехах молодости Риану, категоричному максималисту, сухому в выражении чувств и не прощающему грехов ни врагам, ни друзьям, значило утратить ту часть влияния, которую я пока ещё на него имела.
– Я не могу рассказать правду, – покачала я головой.
– А смотреть, как казнят твоего второго сына можешь? – холодно спросил Миарон.
Я тяжело вздохнула:
– Это тоже исключено.
Усталость не просто навалилась – она душила как удав.
– Как ты мог допустить, чтобы мы оказались в таком положении? – покачала я головой. – Почему Лейриан хотел убить меня?
На лицо Миарон тоже легла тень:
– Да не хотел он тебя убивать – хотел привлечь твоё внимание. Ну и меня заодно побесить. Мы повздорили. В последнее время мы часто так делаем. На этот раз в очередной не сошлись во мнениях.
– Во мнениях о чём?
– Лучше не спрашивай. Ответ тебе не понравится.
– И всё же? – настаивала я.
– Паршивец слишком любит играть с огнём. Не мудрено, правда? С учетом наследственности и воспитания. Но закрутить роман с сыном одного из главарей оборотнического клана, а потом бросить его – это было слишком.
К сожалению, Лейриан унаследовал куда больше от своего отца, чем от меня.
Мне захотелось отвернуться от белого света и попросту на него не смотреть.
– Жаль, что моему сыну не нравятся девушки.
– Ну, девушки ему нравятся. Даже больше юношей. В результате такой вот любвеобильности отсиживаться дальше в Синих Горах не было никакой возможности. Пришлось всё бросать и нестись Ткач знает куда. А тут он выкинул фортель похлеще прежних.
– Соболезную.
Миарон замолчал и долго и пристально глядел на меня.
– Сколько времени ты не питалась?
– Не помню.
– А сколько энергии потратила?
– Много.
– Спала-то ты хоть нормально в последний раз когда?
– Нормально? Да почти никогда.
– Давай меняться местами. Иначе рискуешь заснуть прямо в кресле.
Оборотни передвигаются быстро.
Я не успела ответить, как Миарон, исчезнув у меня перед глазами, возник за спиной, легко подхватил на руки и уложил на кровать.
Растянувшись рядом, прижал меня к себе, обволакивая теплом, уверенностью, силой.
Шепнул:
– Спи.
– Если завтра тебя найдут в моей постели, то казнят, – уже сквозь подбирающийся сон прошептала я. – И меня, возможно, тоже.
– Всё будет хорошо. Я найду способ выкрутиться. Отдыхай, любовь моя.
Возможно, это магия? Или извращённая привычка – верить ему?
Так много лет назад, подобрав на улице, потерянную, замерзающую и голодную, Миарон заставил меня поверить – дальше всё будет хорошо.
Как и прежде, он внушал уверенность в том, что, если он рядом – я в безопасности.
В его объятиях было легко и спокойно.
– Я рада, что ты жив. Все эти годы сознание твоей смерти так угнетало, – прошептала я в полудрёме.
– Рад это слышать.
***
Проснулась я от непонятного чувства блаженства.
Тело охватила истома. Хотелось потянуться и застонать.
Ночь ещё не кончилась. Под балдахином было темно и жарко.
Меня держали в объятиях властно и в то же время – нежно.
Не открывая глаз, я сама потянулась, обнимая Миарона за плечи, позволяя себе раствориться в жадном, жарком поцелуе.
За много лет целомудренного супружества, в котором Сиобрян редко вспоминал о супружеском долге, я успела забыть, какое наслаждение могут дарить мужские руки, губы, тело.
А теперь глубже и глубже погружалась в волны страсти.
Жилистые руки Миарона зажимали мои ладони, словно в замке, над головой.
Наши ноги переплетались, тела льнули друг к другу.
Всё было как во сне.
В объятиях Миарона я была словно уже и не я. Будто перестала быть расчётливой королевой, благоразумной матерью, уважаемой госпожой и превратилась в горячий язык пламени, танцующий на остром фитильке.
Я так истосковалась по мужской ласке, по обыкновенному человеческому теплу, по желанию, словно навсегда покинувшему моё тело, что даже и не думала сопротивляться пробудившейся страсти.
Взять то, что хочется сегодня и пусть завтра само о себе позаботиться.
В накатывающих волнах чувственного наслаждения мы плыли рядом. С каждой новой лаской оно становилось острее.
Напор, с которым Миарон увлекал меня в огненный водоворот, делался всё решительнее.
Прижимая к себе так, будто намерен был никогда не отпускать, он целовал меня снова и снова, то легко прикусывая губы, то искушая языком, дразня отступлением, словно приглашая на танец.
В голове шумело. Сердце болезненно колотилось в предвкушении того, что должно было случиться и к чему стремилось всё моё существо.
Я чувствовала, как под моими ладонями перекатываются тугие мышцы на груди и плечах Миарона.
Какой горячей, как печь, и гладкой, как шёлк, была на ощупь его упругая кожа.
Словно цветок под солнечными лучами я раскрывалась ему навстречу, содрогаясь под единым натиском силы и страсти.
Как и в тот, незабываемо первый и единственный раз, его движения были мощными, толчки сильными, вырывающими у меня стоны.
Он не желал отступать, пока не довёл меня до экстаза.
Зарычав, как зверь, Миарон с такой силой в последний раз вошёл в меня, что в какой-то момент мне казалось, что я попросту сломаюсь в его руках, как тонкая ветка.
Но вместо боли тело пронзило острое наслаждение, и я обмякла, тяжело дыша.
Проникнув лбом к моему лбу, он прошептал:
– Ты самая сладкая огненная ведьма на свете.
Я хотела отстраниться, но Миарон, поймав мои запястья, не позволил.
Чуть подвинувшись, заставил улечься рядом.
Я подчинилась, потому что хотела подчиниться.
Он смотрел на меня серьёзно и внимательно.
Я так давно не видела его лица – пятнадцать долгих лет. Но он не изменился. Всё те же круто изогнутые брови над синими глазами, вызывающе тёмными. Похожие на открытую рану, губы, почти непристойные в своей болезненной чувственности.
Не мудрено, что, когда я была молоденькой девочкой, он меня пугал.
Я не хотела попадать в зависимость от своих эмоций. Я не была к ним готова. Их для меня, маленькой и глупой, было слишком много.
Он не переставал пугать меня и сейчас.
Потихоньку начинало светать – реальный мир возвращался.
Вспомнив о сыновьях – о том, который почти на троне и о том, который почти на плахе, – я забеспокоилась.
Стоило только представить, чем может обернуться это полное безрассудной чувственности утро, как всё тепло в момент улетучилось.
Я медленно поднялась, потянувшись за халатом.