В первую очередь Нави разработал свой коварный план, затем подкупом, шантажом и угрозами обрел союзников в лице кое-кого из слуг моего отца. Разумеется, никакой силой мысли он не переносился в отцовскую спальню. К чему, если у тебя в кармане лежат ключи от всех покоев замка? Никто не травил Каспара, кроме самого Нави, регулярно подмешивавшего в еду и питье неизвестные снадобья. Когда это требовалось проходимцу, отец испытывал возбуждение, легкость, прилив сил. В иных случаях подлец тайно потчевал его своими средствами, вызывавшими слабость, сон или даже паралич. Демонстрируя свои якобы магические практики, он травил Каспара сборами ягод, грибов и каких-то запретных трав, при вдыхании дыма от которых человек испытывает сильнейшие галлюцинации.
Наконец, когда Нави втерся в доверие, и воля моего незадачливого батюшки была подавлена, полностью подчинена нуждам мошенника, план мага перешел в финальную стадию. Нави завладел всем имуществом Рейхенштейнов, по сути единолично, ведь отец со всем соглашался, а того, с чем мог не согласиться, попросту не замечал.
От имени Каспара Рейхенштейна Нави ссужал деньги, отбирал и перераспределял наделы, отдавал в управление, закладывал, повышал сборы для одних и отменял для своих ставленников. Представьте себе, это ничем не прикрываемое воровство длилось почти полгода, из которых мой милый родитель помнил от силы месяц. Остальное время он пребывал в состоянии сомнамбулы, неосознанно, но собственными действиями направляясь к неизбежной своей гибели.
Двух правил не учел Нави: нельзя обижать подельников, когда делишь награбленное, и нельзя отпихивать от кормушки того, кто слишком многое знает, кто во многое посвящен.
Повар отца, который был в курсе всех дел афериста едва ли не с первого дня появления Нави в пределах владений Рейхенштейнов, потребовал большей доли. Вполне логично. Еще бы, быть главным пособником и вторым лицом в столь грандиозном обмане, но при этом не иметь возможности урвать кусок покрупнее.
К тому моменту Нави окончательно зарвался и уверовал в свою безнаказанность, а потому без сожалений и сомнений изгнал повара. У него даже не промелькнуло мысли устранить повара, как досадную помеху, докучливую мошку, и этим обезопаситься. Очень скоро Нави в этом раскаялся.
Повар, надо отметить, не блистал сообразительностью, не предвидел последствий своих шагов. Намереваясь любым доступным способом напакостить своему обидчику и нисколько не заботясь о собственной безопасности, он сразу же направился к тем, кто в его глазах олицетворял власть куда большую, чем Каспар Рейхенштейн. Да, он выложил все козыри, излил душу, во всем сознался, вывел всех на чистую воду, но он же и пострадал первым. Его удавили еще до того, как схватили Нави.
Все то, о чем порассказал повар, заинтересовало многих, и каждый, кто был осведомлен об истории, мечтал извлечь из нее собственную выгоду. И так с подачи влиятельных светских и духовных лиц было организовано церковное расследование, которое поручили аббату Отто Шульце.
Вы спросите, почему расследование было именно церковным, хотя касалось разбирательства элементарной авантюры? Дело в том, что наше княжество стояло в те времена на краю гражданской междоусобицы. Католики с одной стороны, протестанты - с другой. И первые несли поражение за поражением по всем фронтам: именитые владетели открыто переходили на сторону протестантов, не говоря уже о простом люде, которым идеи Лютера казались ближе других воззрений. Кое-кто из господ-лютеран поспешил отпраздновать полную победу и успел секуляризировать церковные земли и имущество. Империя не желала этого допускать и прощать, но не имела даже флага, под который со всей готовностью встали бы последние из сторонников нереформированного католицизма.
И вдруг Империи и Церкви преподносится этот дар в лице моего злосчастного предка и тех бедственных событий, что свалились на его голову. Нельзя было не воспользоваться. Тем более что Империя и Церковь ничего не теряли, ничем не рисковали. С одинаковой легкостью и достоверностью они могли объявить Каспара Рейхенштейна отступником и сторонником Лютера, чернокнижником, пожирателем детей, назначить ему ужасную кару и сжечь или же назвать его святым, мучимым дьяволом, однако не предавшим истинной веры и тем спасшимся. Их интересам в равной степени отвечали оба варианта.
Мой отец остановил свой выбор на том, что гарантировало ему жизнь. Ему и, безусловно, мне.
Незавидная участь постигла Нави, полагавшего, что умело играет с судьбой, а на самом деле рывшего себе могильную яму. Лично меня никто не убедит, что он не заслужил кары, которая ему была в конце концов определена. Его обвинили во всех тяжких грехах, которые только можно себе представить. Даже мелкие его поступки, никому фактически вреда не причинившие, были тысячекратно усилены, очернены до невозможности. И все его действия так или иначе связывались с кознями дьявола и, естественно, предательством протестантов.
Имя Нави прочно стало ассоциироваться с дьяволом и вероотступниками. Любой, кто хотя бы видел этого мошенника, неминуемо попадал под подозрение, был вынужден оправдываться и всеми способами доказывать, что не имеет отношения к дьявольским интригам и предателям Веры. Пожалуй, вся Империя пережила новый виток охоты на ведьм.
Со временем из имевшего место инцидента была полностью вымарана основная ее нить, и теперь каждому добропорядочному гражданину ясно, что Нави не хотел обогатиться за чужой счет, а был никем иным, как самим дьяволом. Мой родитель при этом в глазах людей превратился в мученика, спасенного Верой, молитвой и решительностью Церкви в борьбе с силами тьмы.
Однажды рожденный миф изменил все и всех. В конечном итоге, как мы все прекрасно знаем, протестанты потерпели поражение, а Каспара Рейхенштейна вынудили отказаться от всего, кроме титула, обязав проживать вдали от людей, запретив с кем бы то ни было общаться и порекомендовав забыть пережитое, не вспоминать столь важный эпизод из его жизни. В результате аббатство Вессберг, некогда занимавшее всего-то маленькую улочку в одноименном городке, заполучило значительную часть владений моих предков.
Так нотариус закончил свой рассказ и затих, положив подбородок на сжатые кулаки. Никто не проронил ни слова, только Николаус фон Граусбург и Михаэль Бреверн переглянулись. В истории Пауля некоторые утверждения никак не давали им покоя, просто подталкивая задать два вопроса: что это за аббатство Вессберг, и какое поражение могли потерпеть протестанты на едва ли не полностью протестантском севере Империи?
Глава двенадцатая
Думая каждый о своем, путники долгое время хранили молчание, пока Эльза после тяжелого вздоха наконец-то не обратилась к Паулю:
- Ваш отец глубоко несчастный человек. Пережить такое было бы очень трудно.
- Будь папа жив, он бы с вами категорически не согласился, Эльза. Он считал себя счастливейшим человеком в мире. Жил он уединенно, на полном содержании монастырской братии, женился на женщине, которая грамотно вела домашнее хозяйство, обстирывала его и изумительно готовила. А в чем-то ином отец и не нуждался. Свою часть договора с Церковью он исполнял крайне ответственно: никому и никогда ни слова, ни полслова, ни пространного намека.
- Даже вам? - изумился Виллем.
- Представьте себе, даже мне. Все, что я рассказал вам, мне самому стало известно из бесед с матерью да от одного старого монаха. Мою маму аббат Отто Шульце по сути нанял, чтобы иметь возможность всюду и всегда приглядывать за отцом, поэтому она обладала кое-какой информацией, а монах участвовал в том церковном расследовании и располагал сведениями, что называется из первых уст, - Пауль потер переносицу, тихонько постанывая, потом обвел взглядом всех собравшихся и спросил: - Знаете, почему я решился поведать вам историю падения рода Рейхенштейнов? Потому что сегодня я внезапно напомнил себе собственного отца. Я этого боялся всю жизнь. Боялся больше всего на свете.
- Напомнили? - переспросил Николаус. - И чем же?
- Его безумием. Да, мой отец, Каспар Рейхенштейн, был, пожалуй, самым счастливым человеком, но только потому, что он не сумел перенести навалившихся на него невзгод и помешался рассудком. Он не справился с обманом, с шантажом, с угрозами. Представляете, он даже не сделал своего осознанного выбора, перед которым был поставлен аббатом Шульце?! Он просто рехнулся - убежал единственным доступным для него способом.
И похоже, что сегодня помешался я сам. Эти волки с их лютым воем, разорванный возница около опрокинутой кареты! Эти чудеса с пустым постоялым двором, вещами баронессы и ее дочери в карете, в которой я ехал! Голова не выдерживает! Знаете, все то время, что я рассказывал вам об отце, постоянно думал, а не грезитесь ли вы мне, вы все. Может быть, я лежу с перерезанным горлом у трупа возницы? Может быть, умер или еще продолжаю медленно умирать? А вдруг на самом деле я и не покидал Адденбахского аббатства и брежу, как самый обыкновенный безумец, связанным по рукам и ногам в темной келье, запертой со стороны коридора? Господа, что думаете по этому поводу? Чудитесь вы мне или нет?
Взглядом и поведением нотариус не походил на буйно помешанного, но на всякий случай Михаэль Бреверн поднялся предельно медленно, пристально наблюдая за реакцией Пауля. Тот оставался адекватным, конечно, подавленным, но нормальным. Михаэль положил свою крепкую руку на плечо Пауля:
- Не знаю, сгодятся ли вам в качестве доказательств реальности происходящего мои заверения на словах, однако хочу на это надеяться. Дорогой Пауль, лично я не сомневаюсь, что вы находитесь в здравом уме. И сразу же желаю принести вам извинения по поводу своего прежнего недостойного поведения. Извините, с моей стороны впредь не последует никаких нападок.
- А по поводу постели, которая застилается сама собой? - без какой-либо обиды спросил нотариус.
- Вам может показаться странным, но теперь я вам абсолютно верю. Я убежден, что вокруг нас творится нечто невразумительное. Не буду никого пугать, к тому же среди нас дама, и не стану посвящать вас в ход своих размышлений.
- Почему же? - с претензией поинтересовалась Эльза.
- Во-первых, размышлений как таковых и нет. Просто рожденные наблюдательностью наметки, которые мне и самому себе изложить затруднительно. Я не смогу их внятно сформулировать, а пытаясь изложить вам, лишь еще больше запутаюсь, - Михаэль поджал губы, наморщил лоб. - Во-вторых, эти мысли настолько невероятны по своей сути, что я бы предпочел вообще в этом направлении не думать.
Нотариус как-то механически потрогал лоб говорившего, чем вызвал легкие смешки у всех собравшихся, включая Михаэля Бреверна.
- Вы в порядке, друг мой? Судя по температуре, да, однако течение ваших мыслей вызывает опасения.
Бреверн гоготнул, похлопал Пауля по плечу и предложил:
- Мы все серьезно утомились. И раз так, не пора ли лечь спать? Во-первых, мы зависим от погоды и времени суток; во-вторых, самостоятельно все равно ничего не решим.
Коротко обсудив идею, путники пришли к выводу, что Михаэль совершенно прав. Виллем выразил полное согласие, указав, что утро прочистит их мозг, а молодой фон Граусбург справедливо подметил, что ночью не стоит ждать ни возвращения запропастившихся невесть где хозяев, ни появления новых постояльцев. Вопрос вызвала необходимость отапливать трактир в то время, как все будут спать. Виллем оказался знаком с устройством печи, расположенной здесь, от которой по всем помещениям расходились кирпичные рукава и трубы, несущие тепло. Всего-то нужно было определить дежурных, чтобы за всю ночь два-три раза наполнить печь дровами. Нести дежурство первым вызвались все мужчины, и пришлось бросать жребий.
Путники поднялись из-за стола и гуськом направились к лестнице, спрашивая друг у друга, кто какую комнату присмотрел, какую выберет, имеются ли запоры на дверях. Эльза проверила мужа и, удостоверившись, что тот крепко спит, и состояние его не вызывает никаких опасений, поднялась наверх, обогнав задержавшихся Михаэля и Николауса.
- Спокойной ночи, фрау Келлер, - учтиво произнес юноша, когда Бреверн ухватил его за полу камзола и этим заставил обернуться.
- Во время рассказа господина Рейхенштейна вы, Николаус, частенько смотрели на него с изумлением. Могу я узнать, почему?
- Господин Бреверн, никому из нас вы не раскрыли своих мыслей. Я говорю это не в упрек, а только потому, что мотив вашей скрытности мне очень хорошо понятен. Я в таком же, как и вы, затруднительном положении, мешающем толково изложить мысли.
- Хорошо, - согласился Михаэль, - Но тогда давайте попробуем вместе? Если хотите, я начну первым.
- Пожалуйста. К тому же сам я не знаю, как и с чего начать.
В глазах Бреверна мелькнул огонек, ясно дающий понять степень его возбуждения. Он говорил тихо, почти шепотом, но говорил быстро, с напряжением и напором, словно адвокат по сложному делу, раздосадованный тем, что нежданно-негаданно осип перед самым процессом:
- Пауль высказался о протестантах и их поражении в нашем герцогстве так, словно это факт, и сомневаться в нем нет причин. Сперва меня просто подмывало спросить его, знает ли церковный нотариус, что герцог Мекленбургский благочестивый протестант, родившийся в семье благочестивых протестантов.
- Меня ввело в некий ступор само утверждение Пауля, что он является церковным нотариусом Адденбаха - дополнил Николаус. - Признаться, я никогда не был там, но осведомлен, что там нет католического монастыря.
- Конечно. Здесь может быть лишь одна непреложная истина: старый герцог Мекленбургский отобрал монастырские владения в Адденбахе, и такое положение вещей сохраняется неизменным до настоящих дней лет тридцать, по крайней мере.
- А Веллесберг? Какое, скажите мне, аббатство в Вессберге?
- Разумеется, никакого, - ответил Михаэль, сжав кулаки. - Шведы в Вессберге постарались на славу.
- Но с другой стороны, - едва дослушав Михаэля, продолжил юный фон Граусбург, - я не могу уличить Пауля во лжи. Да, он говорит несусветные вещи, утверждая, кроме прочего, что старые католики одержали победу в Империи, но - и я в замешательстве от такого несоответствия - Пауль говорит правду. Не могу толком объяснить этого. Пауль не обманывает нас, и он явно не сумасшедший. Я с детских лет помешан на всякого рода историях, рассказах о приключениях, анекдотичных случаях и с течением времени научился довольно легко угадывать, обманывает человек или говорит правду. У одних рассказы получаются дырявыми и рваными. А это указывает на то, что не все продумано в их байках. У других истории изобилуют ненужными уточнениями и деталями. Это говорит о том, что рассказчик хорошо продумал сказку, но, убеждая слушателей в достоверности, он украшает ее излишними подробностями, как старьевщик покрывает декоративным лаком неказистую безделушку, желая выдать ее за произведение искусства. Да и сумасшедших я повидал достаточно, причем самых разных. Я родился и вырос на пересечении множества дорог, на нашу ярмарку всегда приходило огромное количество самых разных людей из самых разных местностей, и в поисках новых историй мне приходилось общаться со многими. Так что, опираясь на опыт, я не могу назвать господина Рейхенштейна сумасшедшим.
- Согласен с вами, Николаус. И здесь у меня есть кое-какой вывод. Думаю, что Пауль Рейхенштейн по какой-то пока неясной нам причине сам свято верит в свой рассказ.
В коридоре второго этажа трактира негромко скрипнула половица, мужчины на лестнице резко обернулись на приглушенные, едва ли не крадущиеся шаги и увидели Виллема. Он тут же остановился в недоумении:
- Вы разве не спите?
- Уже расходимся, - откликнулся Николаус. - Решали, кто из нас будет дежурить у печи следующим.
- А вы отчего не спите? - полюбопытствовал Михаэль.
Заметно застеснявшийся Виллем опустил взор и виновато заулыбался, но не заставил долго ждать ответа:
- Вспомнил, что на столе оставался хороший кусок свиного окорока и решил не дать ему испортиться.
Все трое рассмеялись, и Михаэль, отойдя, чтобы не мешать проходу, сделал приглашающий жест в сторону стола, где действительно оставался нарезанный окорок.
- Конечно-конечно, Виллем. Проходите и не думайте нас стесняться.
- Ну, в моем положении стесняться вредно и чревато серьезными волнениями в животе, - продолжал улыбаться Виллем, направляясь к столу. - Неизвестно, где в следующий раз удастся перекусить и вкусно, и бесплатно.
Тем временем Николаус изменился в лице. Его посетила некая мысль, продолжая следовать которой, он спросил:
- Виллем, будьте добры, скажите, что вы слышали об аббатстве Вессберг?
- Да ничего, - коротко отозвался тот, наливая себе вина в кружку.
Николаус торжествующе обратился к Михаэлю, намереваясь подчеркнуть, что никакого аббатства в известном ему Вессберге нет, однако Виллем неожиданно продолжил:
- Монастырь как монастырь. Обычный. Земельные владения у аббатства и вправду внушительные. Насчет этого господин Рейхенштейн не преувеличил. Кстати, очень жаль его отца, да и его самого тоже жаль.
- Какой монастырь? - поперхнулся Михаэль. - В Вессберге?
Виллем часто закивал, не придав значения интонациям в вопросах Бреверна:
- Я пытался там получить хоть какую-то работу, но никого из местных мои навыки не впечатлили.
- Да что вы такое говорите? - буквально взорвался Михаэль, от чего Виллем чуть не подавился, а фон Граусбург испуганно посмотрел на купца. - Вессберг был уничтожен девять лет назад! Шведы не оставили от него камня на камне!
- Простите? - удивленно переспросил Николаус. - Уничтожен? Как может быть уничтожен город, в котором мой род на протяжении нескольких лет и до сего дня ведет дела? Да, никакого монастыря там нет, но Вессберг не уничтожен. Здание монастыря было отнято у Церкви, и герцог передал его для нужд университета. И никаких шведов там в помине не было!
На этом Михаэль на какое-то время впал в ступор и ухватился за перила лестницы, будто опасался упасть. Он прикрыл глаза и, тяжело опускаясь на ступени, еле слышно прошептал:
- Что за бред творится на этом дьявольском перекрестке?!
Высказавшись и теперь уже не обращая ни на кого внимания, Виллем увлеченно жевал окорок, не забывая отхлебывать вино, вкус и сладость которого хотел запомнить на всю жизнь.
"Не самый плохой день, - думал бродяга-писарь. - Ведь имел все шансы погибнуть, а вот теперь в тепле, уюте и отличной компании набиваю брюхо".
Глава тринадцатая
Рассказ нотариуса не смог полностью завладеть Эльзой Келлер, поскольку ее мысли то и дело сбивались, а взгляд сам собой скользил в сторону мужа, мирно посапывавшего на лавке. Она испытывала смущение и досаду, полагая, что предала Хорста, не объяснившись с ним в свое время, не признавшись, а теперь еще и опоив. Впрочем, поведанная Паулем Рейхенштейном история помогла Эльзе немного забыться, отвлечься от терзавших ее сердце чувств. На душе стало спокойнее, самую малость. Но гнетущее волнение вновь накатывало и теперь грозило быть непреодолимым.
Женщина вошла в комнату, которую давно определила за собой в качестве места для ночлега. Судя по отсутствию вещей, застеленной постели и тонкому слою пыли на полу, спальня пустовала достаточно долго.
Усевшись на край кровати, Эльза прикрыла лицо руками и тихо заплакала.