– Мичман Егоркин, вы бессовестный вымогатель! Разве так можно? Да еще у гостей? Где же ваше хваленное кубанское, и, такое-сякое, казачье, гостеприимство! Ай-ай – ай! Однако, старый пират, я по хитрым глазам вижу, что ты что-то придумал, чтобы англичанам сделать "два – ноль"? Один – ноль уже есть, верно? – смеясь, спросил меня кэп.
– Да хоть тут, товарищ командир, раз в футболе с этим всегда – облом! Да и опять же – скучно! И для подъема боевого духа экипажа оно не вредно…
– Скучно ему… вымогатель!
– Да ладно, Алексей, если что дельное, я не только вино, я ему еще и лучших консервов на закуску дам, а уж если дело вообще выгорит – "масандровскими" винами в лёжку упою, когда он к нам в гости в Севастополь заявится!
Я изложил офицерам свой коварный план. В красках и деталях, с элементами садизма – в плане мести англичанам за наш футбол и вообще… Например, за многовековое угнетение народа да за десант в Архангельске и Мурманске в 19-том году. Офицеры недоверчиво похмыкали.
– Что-то в этом роде проделывали уже американцы, в годы мировой войны на Тихокеанском ТВД – с сомнением протянул подводник. – Эти могут вспомнить и сами допереть! Все хорошо только в первый раз!
– А ты попробуй!
– Одна вон попробовала…
– А вот если бы не попробовала – так бы и окочурилась старой девой!
– И старой дурой – тоже! – вставил я.
– Вон, "наперстночники", у них каждый раз один и тот же прием, однако, никто из них с голоду еще не помер, даже наоборот! А может, они по ИВМИ были непроходимыми двоечниками?
– А без шума и пыли, вы это сделать сможете?
Это уже вопрос ко мне.
– Да как два пальца под базальт!
– Слушай, – рассвирепел мой командир, решительно становясь на мою сторону: – Что это я тебя, как девку у вас на "Примбуле" уговариваю? Ты мне скажи, что ты теряешь? Не выйдет – потом что-то из твоих "подводницких" трюков применишь! В конце концов, учись – пока взаправду не бомбят и ракетами не стреляют. Начнут ведь когда – вот тогда второй попытки уже не дадут!
Необходимо кое-что пояснить – мне эти самые бутылки вина – собственно, до лампады. Если пить нельзя или совсем нечего, так я о выпивке и не вспомню. Подумаешь, потеря! Да здоровее буду! Кстати, их вино с нашим домашним – ни в какое сравнение, пусть даже и массандровское, да! Вон, Коромыслин и Рюмин не дадут соврать – сколько раз пробовали, я каждый раз из отпуска привозил! А чача дедовская? Да виски рядом не валялся! Отвечаю! А вы говорите…
Рюмин и Коромыслин согласно кивнули, остальные не возражали – тоже приходилось причащаться у Егоркина. Тот победно оглядел согласную публику.
Палыч продолжал: – Но интерес в любом деле должен быть – для куража и азарта. Кроме того, тогда, при материальном интересе в успехе дела, есть два залога и две ответственности – получателя и плательщика! Кстати, сам читал где-то, это принципиально – для уверенного успеха!
Тут дело пошло! Скоро, по команде, загрохотали все три могучие дизеля подлодки, завыли вентиляторы – и в ее усталые, истощенные аккумуляторные батареи пошла энергия. Максимальная плотность электролита – это первое, что нужно лодке в задуманной игре. Конечно, время не военное, но в "мужские игры водного спорта" тогда играли очень всерьез, без "дураков" и "поддавков"!
Наши и их трюмные машинисты разматывали свои толстые шланги-удавы. Мы сейчас – как доноры, которые делятся своей кровью с попавшим в беду. Без воды много не наплаваешь! Только тот, кто бывал подолгу в южном море, в состоянии оценить ценность пресной воды – даже теплой, даже плохо опресненной, даже отдающей ржавчиной цистерн и вкусом хлорки, но – воды! Поэтому, сравнивая пресную воду с кровью, я уверен – в этих условиях делаю лишь небольшую натяжку!
Кроме того, уже запарил вспомогательный котел, механик, скрепя свое рвущееся сердце стальной скобой, сам предложил организовать горячий душ для соскучившихся по нему подводников. У них, на такой лодке, можно было кое-как помыться лишь забортной водой от охлаждения дизелей, на ходу в надводном положении, или при зарядке батарей, да еще специальным мылом или шампунем – обычные-то не мылятся в морской воде!
Командир вслух удивился его необычайной щедрости. Механик обиженно поджал губы: – Ну уж вы совсем меня в Гобсеки записали! Я, что – по-вашему – вообще без понятия? Да пошли вы строем… – и сам вышел с ходового поста, обиженно хлопнув дверью. Офицеры прыснули смехом – такого механика они еще не видели! – Аттракцион невиданной щедрости! – прокомментировал старпом.
Тем временем, я собрал свою команду и коротко поставил им задачу. Поступило несколько дельных предложений. Командир электротехнической группы и его "бойцы" уже возились со своим хозяйством. Как стемнеет, мы подготовим им еще кое-какой "сюрприз".
Я уже дал задание одному недоучившемуся художнику, своему командиру отделения, веселому одесситу Остросаблину, по прозвищу Крамской.
Это прозвище он заработал за тягу к портретной живописи. Его портреты пользовались большой популярностью в народе – даже, говорят, его раза два били! Это те, чьи карикатуры получались особенно удачно – я так думаю!
– Крепись, Остросаблин! – говорил ему замполит капитан-лейтенант Слоников – Ты подумай, как тебе повезло, что инквизицию отменили! А то, представляешь, попалась бы иезуитам твоя папка с эскизами, и – на шашлык! А они его всегда пережаривали до угольев!
– И чего страшного? Ну, обменялись парой плюх, подумаешь! Синяки украшают мужчину!" – успокаивали его друзья – сослуживцы. А сейчас он умело и старательно загрунтовывал зеленой краской лист фанеры под цвет уголкового отражателя, в просторечье – "уголка".
– Остросаблин, а ты из самой Одессы? – спросил его кто-то из электриков.
– А что?
– Да ты просто первый встреченный мной одессит, который не еврей!
– Тогда половинный!
– А это как?
– Очень просто, у меня только мать – еврейка. Так что ты встретил лишь половину не-еврея!
– Ну, извини, я ничего такого…
– Все нормально, ибо еврей – это не ругательство, это положительная характеристика!
– Ты бы, Котов и сам догадаться бы мог! – вмешался Петрюк, наблюдавший за нами.
– Как это?
– Да он тебе вопросом на вопрос каждый раз отвечает!
Из своего камбуза, насыщенного парами горячей пищи, как черт из недр вулкана, вылез кок классической профкомплекции – круглый, румяный, добродушно улыбающийся и жмурящийся на вечернее солнце, как откормленный, довольный сытой жизнью, кот. Он, с видимым наслаждением, вытирал свое потное лицо белым "разовым" полотенцем, как грешник, выскользнувший на время из ворот ада.
– Варенуха, дай кружечку компота, ананасовый компот – моя слабость!
– Ни, Остросаблин, та это у всих слабость, а у меня – норма!
– А ну принеси сюда компот и угости всех – вмешался Петрюк, – а не то я тебе твою собственную норму урежу – вона, гляньте, добрые люди, рожа – то, скоро уже треснет, а что я тогда твоей маме скажу? Доброжелатели говорят, что она, в смысле твоя довольная морда, уже в "амбразуру" камбузной двери не помещается!
– Та ни, товарищ старший мичман, врут завистники! Нагло клевещут! – искренне возмутился кок: – Еще иногда выглядываю! И в коже на лице есть еще место для роста! – и кок смешно оттянул щеку, демонстрируя, что кожа на его лице вполне может еще некоторое время выдерживать такую сытую жизнь.
– Товарищ старший мичман – заговорщицки подмигнул Остросаблин, пусть этот Ламме Гудзак ест себе от пуза! Вот танкер с припасами еще раз опоздает на пару дней – мы его заколем, зажарим, съедим, а на акул спишем!
– Нет, Остросаблин, да Бог с тобой! Да где же я тебе такую акулу-то найду в Средиземном море, в которую поместится наш Варенуха? Таких здесь не бывает, одни заморыши! Так и будет он за нами вечно числиться – на балансе. И хрен его когда спишешь… – деланно возмутился Петрюк.
Меж тем, начало темнеть. А темнеет, я вам доложу, в Средиземке, не так, как у нас. Здесь, на Севере, как будто лампы реостатом гасят – не спеша, потихонечку. А там – бац, рубанули, и минут через двадцать – хоть глаз коли, как у негра в ж… в же… в желудке, да! Двадцать минут после заката и ты – как Верещагин в бочке с мазутом! А вот тогда я сразу же разбудил свою команду – пора действовать! Офицеры уже давно собрались на сигнальном мостике.
Мы в два счета тихо сделали то, что давно заранее готовили, еще раз тщательно проверив.
Тем временем, совершенно без команд и шума, обычных швартовочных криков и суеты, лодка отдала швартовы, подводники быстро подготовили надстройки к погружению. Как только смолкли дизеля подлодки, резко усилился грохот наших дизель – генераторов. Это запустили все имеющиеся наши ДГ-ешки.
– Эх, тон чуть-чуть не тот, как бы чего не почуяли англичане! – забеспокоился наш штурман, обладавший очень неплохим музыкальным слухом. Лишь он один мог играть на нашем давно расстроенном пианино что-то еще, кроме "собачьего вальса". И даже, на мой вкус, – неплохо! Правда, у меня со вкусом и слухом не очень большая дружба – спохватившись, добавил Палыч из любви к справедливости.
Огни на лодке враз погасли, а на нашем борту, аккуратно против каждого из якорных и палубных огней лодки, зажглись, в том же количестве и той же яркости лампы "гирлянды", специально к этому случаю изготовленной корабельными электриками.
И вот, лодка тихо – тихо, самым малым ходом, на гребных электромоторах погрузилась с небольшим дифферентом на нос почти у самого нашего борта. Только вспенились волны от воздуха вырвавшегося из клапанов вентиляции ее цистерн. А на месте стоянки, у самого борта, зашипел и мгновенно раздулся надувной уголковый отражатель – такая штуковина из металлизированной резины – ложная цель для ракет с радиолокационным каналом самонаведения.
Теперь на экране локатора у "англичанина" – те же две светящиеся отметки, как и раньше, рядом друг с другом. Вот на этом-то "уголке" Остросаблин и укрепил заказанный мною большой плакат. Изображенное на нем должны были увидеть на рассвете с фрегата или с вертолета – по моему замыслу. Впрочем, для вертолета заготовлено было еще кое-что – если подлетит опять. Только бы подлетел, а тоя расстроюсь! Но пока на фрегате стояла тишина, лишь ветер, дувший с их стороны, иногда доносил до нас глухое урчание двигателей их генераторов.
Старший лейтенант Дериков, командир группы электриков, протянул своему матросу из старослужащих пачку "Столичных". Именно он так вовремя включил "гирлянду" на борту корабля.
– Вот тебе, служивый, целковый, выпей за мое здоровье! – сказал Дериков, явно кому-то подражая.
– Рад стараться, ваш-бродь! – в тон ему, дурачась, отвечал матрос фразой героя из вчерашнего кинофильма.
Оставалось ждать. До рассвета было еще времени уйма – минимум часа три. Спать не хотелось, сказывалось возбужденное ожидание. Не спал командир, на ходовом посту заливаясь "по горловину" черным кофе, который он закусывал бутербродами с соленой рыбой. Вторая по счету тарелка с такими бутербродами тоже уже заметно опустела.
– Это я от нервов – флегматично пояснил он кому-то свой повышенный аппетит.
Наконец, начало светать. Мы все с нетерпением ждали представления. От дальнего берега потянуло утренней туманной дымкой, но взлетающее с востока южное солнце быстро с ней справилось.
Мы погасили наши огни. А с фрегата увидели… наш чистый борт, вместо ожидаемого черного силуэта лодки на его шаровом фоне. Через несколько минут в плотном утреннем воздухе над поверхностью морской пучины разнеслись истошные сигналы боевой тревоги на фрегате Ее Величества! На его юте команда срочно готовила к вылету знакомый вертолет, грохотала экстренно выбираемая якорь-цепь…
– Отменная выучка у "супостата"! Моряки, ничего не скажешь! Но и у нас не хуже" – ревниво проворчал старпом.
Мы ожидали "второй части Марлезонского балета"! Вот сейчас они подлетят поближе и еще кое-что увидят!
Обормоты – сигнальщики, дурачась у себя на мостике, в лицах разыгрывали момент, когда их коллеги убедились в своем "прохлопе".
– Опять мы про… это самое… ту сра… среднюю русскую лодку! – якобы докладывал один, другой обормот изображал английского командира и что-то говорил, размахивая руками. – Не верю! – заливался смехом третий, – английский офицер таких слов просто не может знать!
На сигнальщиков дружно цыкнули и они словно испарились с глаз долой – на всякий случай. А то старпом сразу вспомнит, что и где у нас загажено, а это – бандитизм.
Меж тем, фрегат дал ход. Густой, сиреневый с черным, дым повалил изо всех его газовыхлопов не прогретых, экстренно запущенных машин. Под форштевнем вспух упругий кипящий бурун. Корабль начал сближаться с нами, намереваясь пройти у нас где-то по корме на близком расстоянии, всего в паре кабельтовых.
– Ищи ветра в поле! – злорадно засмеялся командир и скомандовал: – Вахтенный офицер! Пусть штурман пожелает англичанину на 16-том канале доброго утра и счастливого плавания!
Штурман, вполне сносно владевший разговорным английским, так и сделал, в ответ получил тоже вежливое: – Наилучшие пожелания! И удачи, тоже!
– Молодец англичанин! – одобрил командир, – умеет держать фасон!
И тут с их корабля заметили плакат на "уголке". Британские матросы на верхней палубе фрегата стали показывать на "уголок" руками, смеяться, а некоторые даже с фотоаппаратами прибежали, стали ими щелкать, увлеченно фотографируя наш борт.
– Ну, никакой дисциплины на флоте "владычицы морей"! – искренне возмутился старпом: – Боевая тревога сыграна, а они ведут себя, как туристы на пароме!
– А чего там они, на "уголке" – то, увидели? – подозрительно спросил командир, вдруг обеспокоившись…
– А там, товарищ командир, я заставил Остросаблина нарисовать голову Буратино, дразнящего англичан "носом"! Хотели было "фигу" свернутую изобразить, да художник отговорил, мол, могут не понять – мало ли что у англичан такая фигура обозначает! А Пиноккио или Буратино, по – нашему, все читали! – ответил я со знанием дела. Но в это самое время волной, разбегавшейся от острого форштевня фрегата наш "уголок" развернуло в сторону сигнального мостика. И тут мы увидели шедевр этого нашего Крамского-недоучки.
– Это – но-о-о-с? – спросил, взрыднув, замполит и захохотал. Потом заржали все! Даже командир. Но – кроме меня и боцмана. Даже старпом невинно молвил: – Я, конечно, не большой специалист по художественной пластике, может быть, надо с доктором посоветоваться? Только мне кажется, что это не совсем, чтобы буратинный нос… отя размеры – да,… но все равно – это не нос!
Нет, конечно, рисунок был выполнен на хорошем техническом уровне, в классическом стиле, со знанием пластики. Безо всякого там сюрреализма – тут я кое-что понимаю. Чувствовалась школа и профподготовка!
Очень натурально, крупно, в деталях на загрунтованной доске, прикрепленной к одной из поверхностей отражателя, была любовно и со знанием предмета выписана… здоровенная передняя подвеска к мужскому телу в боевом расчехленном состоянии, со всеми складками, жилками и морщинками, да еще и раскрашенная в нужном месте вызывающей пожарно – яркой "аварийной" краской! Да-а-а, понимаю, англичанам было, на что посмотреть!
– Не, ну правильно! Что там англичанам гадать, что эта фигура вашего творчества может означать? Так вы сразу – чтобы, так сказать, разрешить – раз и навсегда, "математическую неоднозначнось". Нет, замполит, молодцы наши орлы, а?
– Остросаблин, урод, гад, сволочь, убью! – заорал я, сразу забыв о командире, и, как пьяный зулус перед атакой, издал непередаваемый боевой клич. Трактовка моего задания у него вышла уж слишком вольной! Полет его художественной фантазии мог выйти мне боком!
– Нет, Егоркин, встанешь в очередь! – мстительно прошипел боцман – Он извел мою последнюю заначку "аварийки"! Это ж такой дефицит, а он, гад… Короче, ищите себе нового "комода"! Если сейчас его первым поймаю – считай эту должность вакантной! – боцман уже раскраснелся и пошел пятнами, срываясь с места. Черт с ним, с этим британским-то юмором, но где я возьму теперь аварийки?! – тут он расстегнул свою тесноватую тропичку и проревел:
– Ну, одесская твоя морда, кто не спрятался – я не виноват! – и ловко и быстро слетел вниз по трапу – на поиски художника. Только напрасно!
В это время над нами кружил вертолет, а Остросаблин с другого борта сигнального мостика показывал его пилотам большой плакат с лаконичной надписью: "2: 0".
– А подать мне сюда Егоркина вместе с его бандой! – прозвучал голос командира по трансляции. Команда, была, конечно, неуставная, нестандартная, но пришлось идти… Но вопреки вполне оправданным ожиданиям, нам объявили благодарность – за проявленную военную хитрость и смекалку.
– Я строг, но справедлив! – шутливо изрек командир.
"Правильно, правильно! Да хвали сам себя, а чтобы ругать – других завсегда хватит!" – ответил я, но это уже мысленно, где-то глубоко про себя.
А командир вызвал к себе в салон командира группы электриков, боцмана и меня, достал из шкафа две бутылки вина, редкие деликатесные консервы.
– Вот! сказал он и обвел этот натюрморт рукой: – Дар подводников! – лаконично пояснил свою щедрость.
Сам открыл бутылки, налил по большому стакану.
– Молодцы, за вас, орлы! Не посрамили мои седины! – он отхлебнул для приличия немного из своего стакана. Мы выпили до дна и закусили.
– А теперь – спать! Шесть часов! – он сделал паузу и хмыкнул, закончив фразой из известного кинофильма: – Все, что могу! Вот скоро уже танкер долгожданный уже подойдет, зальемся, загрузимся и сразу снимаемся. Пойдем "Лосей" и прочую импортную подводную шелупонь гонять. Может быть – повезет нам больше, чем тому фрегату? Скучно долго теперь не будет, вот это я обещаю, а вашу неуемную энергию вы впредь будете использовать исключительно в мирных, служебных целях!
Остросаблина боцман простил, но художник все равно еще долго обходил его по другому борту. А вдруг тот забудет о своей доброте в припадке плохого настроения? Вот так вот – знай наших!
Командира наши сверхбдительные начальники хотели было привлечь за наше "хулиганство". Как это бывает, заложили, добрые люди, конечно, Однако сам командир эскадры вступился: – Его "уголок"? Его! Вот и рисует что хочет! А если кому не нравится – так не у всех художественный вкус и чувство прекрасного развито! П-а-а-а-думаешь, эстеты! Зато поднял своему личному составу боевой дух, что и надо периодически делать, и не одними политзанятиями! А супостату нос так он вообще классически утер, долго их командир теперь будет страдать уязвленным самолюбием! Кто у нас служит? Народ! А народ он не всегда делает, говорит и поступает точно так, как пишут в газетах стилем социалистического реализма!
Про меня – ни слова, конечно, за все командир и отвечает, и получает! Но, если честно, я лавровый лист не люблю ни в супе, ни на голове!
Вот, значит, такой "футбол" у нас и получился! Эх, вроде я еще не старый, вот говорят часто – все еще впереди. Может быть, а вот моря и кораблей больше в моей жизни уже не будет! Разве только если во сне…