9
Чтобы немного перекусить, Абисогом-ага спустился вниз, но там он увидел нескольких, вероятно только что пришедших, визитёров и незаметно выскочил на улицу, иначе ему пришлось бы принять и этих посетителей, и тех, что пришли бы после, и тогда у него вовсе не было бы времени ни есть, ни спать…
Ещё до приезда в Константинополь, Абисогом-ага знал, что в Пера есть французский ресторан, куда ходят обедать преимущественно важные персоны, и поэтому, выйдя из дому, он решил прямо направиться в упомянутое заведение.
Едва он сделал несколько шагов, как перед ним вырос худой, лет пятидесяти человек в потрёпанном сюртуке.
- Сдаётся мне, что вы и есть Абисогом-ага? - сказал худой человек.
- Да.
- Не уделите ли мне несколько минут вашего времени?
- Да…
- Я, видите ли, издал ряд учебников, во многом изложенных мной в новом духе, и вот приблизительно штук сто из них, разумеется, сто экземпляров, я хотел бы предложить вам… Простите, что дерзаю… Однако до дерзости этой нас довела нация, которая не поддерживает своих преподавателей и позволяет им влачить жалкое существование. Ах, если мне не удастся сегодня же сбыть свои учебники, проклятый типограф бросит меня в тюрьму. Я ещё не расплатился ни за бумагу, ни за печать, и он грозится…
- Для чего мне учебники?
- Ну, подарите вашим друзьям, родственникам. Умоляю вас, уважьте мою просьбу, по шести пиастров это составит шестьсот пиастров, а такая сумма для вас ведь сущие пустяки.
- В какую сторону идти к французскому ресторану?
- Идти прямо. С удовольствием провожу вас туда.
- Буду благодарен.
- Как раз и побеседуем… У нас, ваша милость, преподавателей, можно сказать, ни в грош не ставят. Между тем, будучи слугами нации, они одновременно и отцы её. Это благодаря им она идёт вперёд и развивается. Но кто учитывает это? Никто!.. Да, тяжела у нас участь преподавателя. Сегодня определили его на должность, и он рад, счастлив, а через несколько дней, глядь, выпроводили из школы. Причина: попечителю поклонился не в пояс. Прослужи он несколько месяцев, не получая денег, и попроси потом в один прекрасный день хотя бы часть причитающегося ему жалованья, - его уволят. Причина: требовал денег… То и дело его ещё и попрекают куском хлеба: "Дармоеды! Сидите у нас на шее! Живёте на деньги нации!" Ах, Абисогом-ага, дорогой мой, нет, вы не знаете, как бедствуют преподаватели Константинополя! Наша бедность достигла своего апогея… Вот вы и выслушали меня, и я думаю, что после всего сказанного вы не откажетесь купить сто экземпляров моих учебников.
- Этот ресторан очень далеко?
- Нет, уже близко… Но в таком положении здесь не только преподаватели; а наши авторы, редактора, типографы, книготорговцы, все те, кто кормится печатным словом, разве они не так же нищенствуют?! Трубим о прогрессе, а сами идём назад, славословим свет, а сами идём во тьму, призываем идти направо, а сами идём налево, говорим о будущем, а сами идём в прошлое… О, когда же мы перестанем принимать слова за дела!
О, суесловие!.. О, высокопарные речи вместо высоких дел!..
- А в этом ресторане хорошие обеды?
- Отличные… Вам сто учебников послать домой?
- Через несколько дней… отвечу.
Разговаривая таким образом, собеседники добрались до ресторана.
- Пожалуйте, милости просим, Абисогом-ага, входите, - говорит учитель.
Абисогом-ага входит в ресторан и ничего, кроме зеркал, вокруг не видя, всплескивает руками:
- Мы не туда попали, здесь зеркала продают.
- Нет, нет, мы в ресторане.
Наконец оба приятеля садятся за свободный стол.
Гарсон приносит листок с перечнем кушаний.
Абисогом-ага берёт листок в руки, разглядывает его, переворачивает, разглядывает и обратную сторону и кладёт на стол.
- Что будем есть? - спрашивает учитель.
- Я - жареную баранину.
Учитель подзывает обслуживающего мальчика к столу и заказывает кушанья, как Абисогому-аге, так и себе.
- Скажите, Абисогом-ага… теперь, когда вы уже знаете, в каком они положении, учителя наши, вам не жалко их?
- Жалко.
- Тогда я спрашиваю: подобает ли целой нации безразлично взирать на то, как прозябают её учителя?
- Не подобает.
- Хотите, я сегодня же вечером доставлю вам мои учебники?
- Оставь их пока у себя, об этом поговорим после.
Гарсон приносит заказанные кушанья, Абисогом-ага, перекрестясь, съедает в два приёма своё жареное, потом, обратившись лицом к учителю, говорит:
- Кусочком мяса разве наешься? Скажи-ка этому мальчишке, чтоб мне побольше принёс.
Мальчик подбегает к столу, и учитель заказывает пилав.
В это время в ресторан входит полноватый, среднего роста молодой человек с пакетом в руке, и, оглядевшись, направляется к столу Абисогома-аги.
- Кажется, говорит непрошеный гость, - я имею честь видеть Абисогома-агу?
Абисогом-ага, недоумевая, молча смотрит на стоящего перед ним незнакомца. Молчит и сотрапезник.
- Кажется, - повторяет незнакомец, - имею удовольствие стоить перед тем большим человеком, который изволил посетить нашу столицу, дабы здесь… именовать себя меценатом?
Абисогом-ага, не осведомлённый в подобного рода тонких оборотах, берёт ложку и начинает уплетать только что принесённый ему пилав. Что же до учителя, то, полагая приход незнакомого краснобая обстоятельством, могущим расстроить его дело, он предпочитает помалкивать.
- Кажется, - в третий раз повторяет непрошеный гость, я имею счастье находиться в обществе благороднейшего лица, чьё имя третьего дня я прочитал в одной из наших газет?
Абисогом-ага, занятый своим пилавом, продолжает безмолвствовать, и тот вынужден выразиться яснее:
- Кажется, это вы, ваша честь, Абисогом-ага?
- Да.
Молодой человек садится.
Мальчик подбегает к столу и спрашивает у нового клиента, что подать.
- Яичницу, - отвечает новый клиент, положив свой пакет на свободный стул.
Абисогом-ага приканчивает и пилав и заказывает поджаренную па углях рыбу.
- Эх, Абисогом-ага, великим счастьем почитаю сидеть за одним столом с добрейшим из моих соотечественников. Ваш покорный слуга причисляется к представителям национальной интеллигенции, причём, пожалуй, и немного поэт… Я - автор ряда драм, и желал бы хоть по двадцать экземпляров каждой из них преподнести вам.
- О! Кого я вижу!.. - восклицает вдруг некто с улыбающимся лицом, устремляясь к Абисогому-аге. - Моё почтение! Добрый день!
- Добрый день.
- Я из наших отечественных адвокатов. Узнав о вашем приезде, поспешил засвидетельствовать… и сразу же попросить, чтобы вы все ваши тяжбы поручили мне…
- Тяжбы? У меня их нет.
- Если у вас нет никаких судебных дел, то зачем же вы приехали?
- Я по другому делу приехал.
- Нет, это представить себе невозможно! Вы, такой человек, и не имеете ни единой тяжбы? Это же не только немыслимо, но даже и, если угодно, бессовестно!.. Прошу прощения, однако полагаю, что у подобных вам лиц должны быть десятки, сотни судебных дел, ибо чем больше этих дел, тем меньше адвокатов, лишённых средств к существованию. Кому же как не вам затевать судебные дела?! Не нищим ли прикажете судиться?
- Я ни с кем не сужусь и не буду судиться.
- Удивительная вещь! Что, вы даже не намерены кого-нибудь отдать под суд?
- Ни за что! Никого упекать под суд не хочу, нет причины.
- Разве чтобы судиться, непременно нужна причина? Подайте какую-нибудь жалобу- и дело завертится.
- Ну, и что я от этого выиграю?
- Вы не выиграете, но ваш адвокат выиграет и будет бога молить за вас… Большие люди ныне поступают и так: дабы вспомоществовать адвокатам, на каждого, кто им чуть поперечит, подают в суд, требуя наказания за оскорбление личности.
- Я безобразий не люблю.
- Шучу, Абисогом-ага. Но шутки в сторону, - сказал адвокат, придав лицу серьёзное выражение. - Я слышал, что на пароходе вы с кем-то немного повздорили, и тот вас оскорбил, обругал обидными словами.
- Ничего этого не было.
- И что вы ему ответили не менее обидными словами.
- Я?
- И что потом вы оба от слов перешли к делу, и завязалась драка.
- Чушь!
- И что вы ударили его по голове.
- Неправда!
- А он дал вам пощёчину.
- Враньё!
- И что кто-то вмешался… значит, был и третий.
- Откуда же третий, коли и второго-то не было!
- Был и третий. И этот третий схватил вас за руку.
- Выдумка!
- И этот третий схватил и второго за руку.
- Чепуха!
- И, таким образом, ой вас разнял.
- Ерунда!
- Но вы не успокоились, вы решили подать в суд, так как недовольны, что вас разняли.
- Чушь!
- И, понятно, ищете искусного адвоката.
- Довольно врать!
- И, наконец, я слышал, что вы хотите видеть меня…
- Нет, не хочу!
- …Чтоб я согласился вести вашу тяжбу. Собственно, поэтому я и пришёл сюда.
- Ты всё это от себя выдумал.
Тут за стол присаживаются ещё двое: один - чтобы подарить Абисогому-аге свою книгу, другой - подписать его на какую-то газету, и они тоже заказывают себе наилучшие блюда и уписывают их за обе щеки.
Абисогом-ага, мысленно проклиная себя за то, что чёрт дёрнул его прийти в ресторан, подзывает мелькающего между столами мальчика и требует принести счёт.
Минута - и мальчик приносит счёт на сорок франков. Сотрапезники тут же хором переводят их на турецкие деньги и сообщают Абисогому-аге:
- Сто семьдесят шесть пиастров.
- Сто семьдесят и шесть? Нет, столько я не съел.
- Да, вы съели меньше, но ведь сидящие за столом ваши гости тоже пообедали, - сказал адвокат, машинально взяв на себя функции защиты.
- Мы очень унизились в мнении Абисогома-аги, - сказал второй сотрапезник, - за наш обед - подумать только! - платит он.
- Мне стыдно за всех нас, мы не выполнили святого долга хозяев перед гостем, - сказал третий.
- Мы приносим извинения за нашу невежливость, - сказал четвёртый, - но мы уж не преминем, Абисогом-ага, пригласить вас на днях на обед.
Абисогом-ага, не отзываясь, отсчитал сто семьдесят и шесть пиастров, отдал их мальчику и, мрачный, насупленный, кинулся к выходу. Очутившись на улице, он молча поклялся господом больше никогда в жизни ни в какой ресторан не заходить.
10
Последуем, значит, за Абисогомом-агой, с которым мы ни на минуту до сих под не расставались и не расстанемся впредь до конца нашей истории. Добросовестный читатель, видя в ней всё время почти одинаковые и никак не связанные друг с другом картины, несомненно, многажды уже задавался вопросом - почему это мы от Абисогома-аги ни на шаг, а про других персонажей, как только они исчезают из вида, тотчас забываем? Этот недостаток - впрочем, недостаток ли? - должно приписать не мне, а природе нашего материала, предмета изображения. У каждого такого предмета своя природа; природа одного - слёзы, природа другого - смех, этому свойственно убеждать, тому- волновать, и есть также предметы, которые могут быть выражены только прозой или, напротив, только стихами… Кроме того, каждый материал, помимо этой общей, присущей ему природы, имеет и свои особенные свойства. Но мы не намерены давать здесь урок риторики, и посему лишь весьма коротко поясним эту нашу мысль и затем вновь приступим к делу… "Мизантроп" Мольера - комедия, его "Докучные"- тоже. Но особенные свойства каждой из них до того различаются между собой, что Мольер не сделал бы Мизантропа, прибегнув к средствам, коими пользовался, создавая Докучных, и наоборот. Кстати сказать, с помощью средств, послуживших мне для создания моих других повествовательных сочинений, я тоже, естественно, не написал бы моих Попрошаек, природа которых - при появлении Абисогома-аги становиться невидимыми.
Должен сознаться, что из данного материала Горации сделал бы сатиру, а Мольер комедию, если б он оказался в их распоряжении, но мы, поскольку надобно же как-то жить, вынуждены, приноравливаясь к обстоятельствам, нередко переделывать панталоны в жилет, а комедию в повесть… Обратимся к Абисогому-аге.
Наш герой, как мы помним, возвращался восвояси в крайне возбуждённом состоянии. Придя домой, он сразу иЗвестился, что на его имя пришло около двадцати писем. Он поднялся к себе, перечитал все эти письма одно за другим, изорвал их в клочки и швырнул на пол. Затем, походив некоторое время по комнате, он вдруг остановился и стал кричать:
- Они хотят натянуть мне нос и обобрать меня! С той минуты, как я приехал в этот город, я ещё ни разу не был один. Кто-то уйдёт, сейчас приходит другой, и каждый просит денег. Или я приехал деньги свои раздавать? Что за нахальные люди живут в этом Константинополе! Не знаю, что и делать. Гнать их в шею? Но их же вон сколько! Были бы здесь мои слуги, вряд ли и они успевали бы закрывать перед ними двери… Кроме того, начни я выгонять этих негодяев, по всему юроду сплетни распустят, человек я, мол, неотёсанный, грубый, а впридачу даже и безденежный… Чего только не выдумают, ежели захотят! А я не хочу, чтобы в этом городе плохое обо мне говорили. Господи, помоги моему горю! Угораздило же меня сюда податься! Нет, задерживаться здесь больше нельзя, надо скорей найти себе девушку, сесть на пароход и удрать. Тут и разориться недолго… Я ведь приехал не для того, чтоб раздавать свои кровные деньги.
- Сегодня вы, кажется, чем-то расстроены? - сказал Манук-ага, тихонько приоткрыв дверь и войдя в комнату.
- Расстроены! Да другой на моём месте от злости лопнул бы!
- Что случилось, душа-человек?
- Разве ты не видишь - что? Нигде не дают мне покоя. Сижу дома, вваливаются, денег просят; выйду на улицу, обступают, денег просят… Скажи мне, бога ради, куда же мне деться от этих людей!
- Ты прав, прав, я понимаю тебя… Я вот никак не могу историю свою закончить, а это ведь тоже из-за них.
- Я только что изорвал двадцать писем.
- О чём же они говорили в этих письмах?
- Один - что хотел бы поехать со мной в Трабзон, учительствовать у меня дома, другой - что книгу свою подарить мне собирается… за двадцать золотых, третий - не соглашусь ли я подписаться на его газету два раза… Всего не перескажешь… Нет, я больше не могу!
- Все они нищие, вот в чём беда. Им тоже ведь надо чем-то жить?!
- Так пусть бы другим каким делом занимались, работать научились, или пускай хоть вовсе ничем не занимаются! Я-то не виноват, что они бедные? Или, может, всё своё богатство взять и отдать им, а?
- Зачем же?
- Ни стыда, ни совести у людей. Пойти к незнакомому человеку и сказать: здравствуй, дай мне немного денег… Ты мог бы так, Манук-ага?
- Упаси бог.
Дверь в который уж раз отворилась, и в комнату вошёл человек лет двадцати пяти. Он направился неверными шагами к Абисогому-аге и подал ему письмо, и Абисогом-ага, не распечатывая конверта, сердито спросил:
- Чего тебе надо?
- Там написано, - проронил молодой человек.
- Скажи сам.
- Завтра вечером я играю в бенефисном спектакле, сбор с которого пойдёт в мою пользу. И вот я самолично принёс вам, ваше степенство, билет в ложу.
- Не хочу! - отрубил Абисогом-ага и, скомкав письмо, бросил его в лицо бенефицианта.
- Принуждать нельзя, - сказал Манук-ага.
- Вот уже десять лет я хожу по сцене театра… - тоскливо проговорил молодой человек.
- А ты бы сидел! - вскричал Абисогом-ага.
- И служу нации
- А ты бы не служил, а сидел бы барином… И все эти речи твои- пустое.
- Он прав: пустое говоришь, - подтвердил Манук-аха.
- Вот уже десять лет, как на подмостках театра - этой школы нравственности - я учу нацию…
- Мне-то что?
- Ему-то что? - отозвался Манук-ага.
- И потому я вправе, кажется, пригласить на мой спектакль благороднейшего из наших соотечественников.
- Мне он не нужен.
- Ему спектакль не нужен, - подчеркнул Манук-ага.
- Если даже вы отказываетесь взять один билет, кому же я вручу все остальные билеты в ложу?
- Меня это не касается.
- Его это не касается, сын мой, - посочувствовал Манук-ага
- Умоляю, не откажите принять этот билет, в противном случае вы невольно выставите меня на позор.
- Вот привязался! Знал бы кто, как мне осточертели все эти слова!
- Ему осточертели все твои слова, - поддержал Манук-ага.
- Ах, если мне придётся уйти от вас с пустыми руками, я умру!
- У меня нет времени слушать тебя, пойми.
- Пойми, ему некогда слушать тебя, - сказал Манук-ага.
- Дело идёт всего-навсего об одном золотом, возьмите, умоляю вас, этот билет. Я шёл сюда с большой надеждой, и мне было бы горько уйти ни с чем.
- Выйди отсюда, уходи, ради бога. Долго мы ещё будем слушать тебя?
Дверь снова отворилась, и в комнате появился лет пятидесяти мужчина, плотный, с сединой в шевелюре, который, сразу же подступив к Абисогому-аге, спросил:
- И тебе не стыдно?
- Почему мне должно быть стыдно? - отвечал Абисогом-ага, опешив.
- Почему вот уже два часа ты не отпускаешь бедного юношу?
- Кто его здесь держит? Наоборот: гоню - не уходит.
- И никуда не уйдёт… пока не получит один золотой, который ты ему должен.
- Я ему должен?
- Да, должен! И если б он не сказал, что сегодня вечером возьмёт у тебя тот самый золотой, который ты занял, и отдаст его мне, я не напечатал бы ни афиш, ни билетов… Повторяю, вот уже два часа я жду не дождусь, когда же он спустится вниз и расплатится со мной за работу, а ты здесь изводишь его.
- Что это такое? Я- должен ему золотой? Ни в коем случае! Вот тебе и на!
- Вот тебе и на! - сказал и Манук-ага.
- Я вам не говорил, господин типограф, что имею получить долезая вил артист, - а сказал, что отдам один билет в ложу и получу один золотой.
- Зачем же ты обманул меня, обманщик?
- Чтоб афиши вовремя были расклеены.
- Значит, я тебе игрушка?
- Он тебе игрушка? - спросил и Манук-ага.
- Да нет, он типограф.
- Ах ты плут! Наглец! Жалкий мошенник!
- Вы сами! Ты сам!
- Нет, не я, а ты!
На этом месте словесная дуэль между артистом и типографом переходит в рукопашную, и Абисогому-аге с Мануком-агой едва удаётся заставить их прекратить драку.
- Вниз! - заорал Абисогом-ага, когда стороны поостыли. - Спуститесь вниз и деритесь там!
- Кто дал тебе право вмешиваться в нашу драку? Как вы смеете выставлять меня отсюда? Я хочу получить свои деньги при вас, там, где застал должника.
