Превосходный сборник шуток, острот, афоризмов, остроумных высказываний выдающихся деятелей прошлого: царей, королей, принцев и полководцев, шутов и актёров. Впервые вышедший в свет в самом начале XХ века, этот сборник сразу привлек внимание ценителей острого словца и стал пользоваться заслуженной популярностью. Однако и в наши дни эти лукавые строки не кажутся архаичными – ведь над хорошей шуткой и метким словцом время не властно!
Содержание:
Собрание перлов всемирного остроумия составленное В. Поповым - О роли острословия в истории человечества 1
Глава 1. Остроумие и юмор из Всемирной истории 1
Глава 2. Остроумие и юмор в русской истории 17
Глава 3. Остроумие и юмор из иностранной литературы 26
Глава 4. Остроумие и юмор из жизни художников 37
Глава 5. Остроумие и юмор: случаи из театрального мира 38
Глава 6. Всякие всячины 47
Примечания 57
Альманах Всемирного остроумия № 1
Шутки и остроты разных времён, народов и личностей
Собрание перлов всемирного остроумия составленное В. Поповым
О роли острословия в истории человечества
Нужно учредить Нобелевскую премию за остроумие. Без физиков, химиков, экономистов мы, если прижмет, как-нибудь обойдемся. Без мира обычно тоже обходимся. Без остроумия – пропадем.
Джордж Ф. Уилл
Существует притча об Истине, законной супруге Разума, которая, преследуемая вечной своей соперницей, нарумяненной и разукрашенной Ложью, призвала на помощь Остроумие, и оно посоветовало Истине "стать дипломатичной", надеть на себя платье Лжи, прибегая к разного рода приятным вымыслам, дабы иметь успех, так как "истина всухомятку невкусна", и горькую правду надо подслащать. Это притча о значении остроумия, которое пользуется условным вымыслом для успеха истины.
В 1639 г. итальянец Перегрини опубликовал книгу "Об остроумии" (Delle acutezze), в которой порицает модное злоупотребление остроумием у современных поэтов как порчу вкуса.
Через три года в трактате на ту же тему ("Остроумие или Искусство изощренного ума") Бальтазар Грасиан явно имеет в виду своего предшественника-итальянца (не удостаивая даже указать его имя), с пренебрежением и вскользь упоминая о "чудовище, антиподе таланта", о "человеке, чей ум – бесплодная пустыня", высказавшем "не парадокс, а невежественное мнение, осуждающее остроты", тогда как "остроумие – это жизнь стиля, дух речей"; ибо "слова то же, что листья дерева, а острые мысли – его плоды" (LX).
Таким образом у Бальтазара Грасиана "остроумие" – это лишь одна из разновидностей комического, занимающая в художественном творчестве периферийное, даже переходное место.
И с той поры человечество не устает собирать перлы остроумия, старинные, но весьма меткие остроты, высказывания, исторические анекдоты и высказывания "людей великих, средних и мелких", а порой и не людей вовсе, а отдельные высказывания, которые тем не менее имеют право на жизнь, поскольку уже живут в общественном сознании.
Потому на свете и появилась эта книга, в которой собраны остроты и курьёзные высказывания самых разных людей, большей частью оставивших по себе сколько-нибудь заметный след в истории человечество. Впрочем попадаются и такие, которые по себе вовсе никакой славы не оставили, ни хорошей, ни худой, так разве что – забавное высказывание – тоже само по себе слава. Ведь бывают иногда глупости такие удачные и заключающие в себе столько натуральной остроты, что, право, иной умник охотно купил бы их, чтобы выдать потом за свои. Это было постоянным мнением известного своим умом аббата Вуазенна, жившего в блестящую эпоху XVIII века.
Читайте же эту забавную и остроумную книгу и продолжайте ее, ибо с той поры как она была написана, в свете прибавилось и ума, и глупости.
Глава 1. Остроумие и юмор из Всемирной истории
Острота – это неожиданное бракосочетание двух идей, которые до свадьбы даже не были знакомы.
Марк Твен
Цари и короли старины и древности
Коринфяне, сделав Александра Македонского гражданином своего города, уверяли его, что этим они почтили его, как Геркулеса. – "По правде, господа, – сказал им этот завоеватель, – в чести, оказанной мне вами, мне нравится только сравнение".
Ганнибал советовал царю Прузию дать неприятелю сражение. – "Я не могу, – отвечал царь, – внутренности жертвы не предвещают мне ничего доброго". – "Как! – живо возразил Ганнибал, – разве вы больше доверяете падали, нежели опытному полководцу?"
Веспасиан, умирая, сказал одному из своих друзей, тонко подсмеиваясь над лестью римлян, творивших богов из своих усопших императоров: – "Я чувствую, что становлюсь богом!"
Император Август охотно отправлялся кушать ко всем, приглашавшим его. Один гражданин пригласил его однажды на ужин и угостил его очень простыми блюдами. Владыке миpa пришлось довольствоваться лишь самым неприхотливым угощением. Уходя, он сказал: – "Я не думал, что мы такие короткие приятели".
Китайский император говорил одному из своих историографов:
"Я вам запрещаю более говорить обо мне".
Мандарин стал тотчас писать. – "Что вы делаете?" – спросил император. – "Я записываю приказание, которое ваше величество только что отдали мне".
Сиамский король Лагу был однажды разбужен ревом осла и благодаря этому избавился от верной смерти, которую готовил ему один из самых злейших врагов его, закравшийся во дворец. Повелитель счастливых сиамцев, в знак признательности к длинноухому животному, приказал, чтобы в его государстве отныне осел был почитаем как священное животное и чтоб имя его придаваемо было людям, пользующимся какими нибудь особенными преимуществами и служило указанием их высокого сана. Вскоре по обнародовании этой воли его сиамского величества ко дворцу прибыл китайский посланник. Обер-церемониймейстер доложил королю следующим образом: "Могущественный Лагу, повелитель вселенной, царь белых слонов, блюститель правосудия и хранитель священного зуба! Из Китая прибыл превеличайший осел и желает предстать пред светлые очи твоего величества!…" Король махнул рукой, и посол, пожалованный в ослы, был допущен в королевскую палату.
Князь Милош Обренович, достойный правитель Сербии, был однажды, в сороковых годах, призван к визирю Хуршид-паше.
– Знаешь ли, – грозно сказал ему паша, – что ты теперь в моей власти, и что я могу умертвить тебя?
– Знаю! – твердо отвечал благородный сербский вождь; – но ты этим ничего не выиграешь: тридцать шесть тысяч моих соотчичей жаждут случая заступить мое место. В числе их нет и одного, который бы был хуже меня.
На всякого мудреца…
Философ Зенон находился в очень коротких отношениях с Антигоном, царем Македонии, и сильно порицал омерзительную страсть этого государя к вину. Однажды монарх, будучи пьян, приближается к мудрецу и обнимает его, говоря: – "Мой милый Зенон, проси у меня чего хочешь, и я все дам тебе". – "Ну, так я вас прошу, – отвечал Зенон, – чтоб вы теперь же пошли протрезвиться".
Зенон, один из семи мудрецов Греции, имел обыкновение говорить, что если б ученые и люди умные не были способны ощущать любви, никто бы более красавиц не был бы достоин сожаления, потому что они были бы принуждены довольствоваться любовью одних глупцов.
Цицерон рассказывает, что кому-то приснилось во сне, что он ест яйцо. Встав, он отправился к снотолкователю, который объяснил ему, что белок означал серебро, а желток – золото, которые он должен получить. В скором времени он действительно получил наследство золотом и серебром. Желая отблагодарить снотолкователя, он пришел к нему и подарил серебряную монету. Провожая его, снотолкователь спросил: – "А от желтка ничего не осталось? – "nihil de vitello?".
Однажды Сократу, у которого в гостях был приятель, надоело ворчанье жены его – Ксантиппы. Он вышел из дома и под окном продолжал беседу с другом. Вдруг из окна его облили помоями. Приятель заметил в окне Ксантиппу и выразил удивление по этому поводу. – "Не удивляйся, друг мой, – сказал Сократ, – после грома всегда бывает дождь".
Кто-то говорил древнему философу Менедему: "Великое благо – иметь то, что желаешь". – "Есть высшее благо, – отвечал философ, – не желать ничего, кроме того, что имеешь".
Молодой человек хвастался пред Аристиппом , что много читал. – "Не те, – отвечал ему философ, – сами полные и здоровые, которые много едят, а те, которые хорошо переваривают принятую ими пищу".
Некий мот жаловался Сократу, что у него вечно не хватает денег. "Займите у себя, сократив свои расходы", – отвечал ему мудрец.
* * *
Софокл сказал однажды, что три стиха стоили ему трех дней труда. – "Трех дней! – воскликнул некий посредственный поэт, услыхавший эти слова. – Да я в это время написал бы сто". – "Да, – отвечал Софокл, – но они и просуществовали бы только три дня".
* * *
Цицерон оказал: – "Нет такой глупости, которую бы не поддерживал какой-нибудь философ".
* * *
Все эти Людовики
"Надо подождать, они еще сердиты" – слова самой гениальной умеренности, которые сказал Генрих придворному, сообщавшему ему, что были еще провинции во Франции, в которых народ отказывался молиться его Богу в общественных богослужениях.
* * *
В течение тридцати лет, которыми Сюлли пережил Генриха IV, он редко появлялся при дворе. Людовик ХIII послал однажды за ним, чтоб посоветоваться о делах; он отправился, хотя и против желания. Молодые придворные старались посмеяться над его старомодным платьем, которое он никогда не покидал, над его важным видом и его манерами, походившими на манеры прошедшего столетия. Сюлли, заметив это, сказал королю: – "Государь, когда ваш батюшка, блаженной памяти, оказывал мне честь совещаться со мной о важных делах своего государства, то он предварительно отсылал всех шутов и паяцев в переднюю".
* * *
Аббат Бове, сын шляпника и сначала сам учившийся этому мастерству, вступив в духовное звание, решился или завоевать епископство, или попасть в Бастилию. Раз в последние годы царствования Людовика XIII, призванный в Версаль, чтоб проповедовать в присутствии короля, он громко восстал против беспутной жизни некоторых стариков. Король, не желая применить к себе слова Бове, обернулся к Ришелье и сказал ему: "Мне кажется, Ришелье, этот проповедник накидал порядочно каменьев в ваш огород." – "Да, ваше величество, – отвечал Ришелье, и он бросал их так сильно, что они из моего огорода отскакивали в самый Версальcкий парк." – Бове был сделан епископом в Сане, и тогда "камни" его приняли другое направление.
* * *
Людовик XI до того боялся смерти, что в молитвах, которые он заказывал за себя, он не хотел, чтоб для него просили у Бога чего-либо кроме здоровья. Дав обет быть у св. Эвтропия и когда священник к молитве о здоровье душевном присовокупил и молитву о здоровье телесном, Людовик XI сказал ему: – "Не просите столько зараз, чтоб не надоесть: удовольствуйтесь на этот раз получить молитвами святого здоровье тела".
* * *
Людовик XV в определенные дни приезжал в комитет иностранных дел. Льстецы положили однажды на письменный стол, за которым король обыкновенно занимался делами, сочинение, содержавшее в себе пышную похвалу добродетелям и воинским качествам этого государя. На его бумагу положили также очки, которые король употреблял для чтения. Король приходит в комнату присутствия, садится к столу, надевает очки и, прочитав бумагу, исполненную самой приторной лести, говорит окружавшим его: – "Какие дурные очки! Они уж черезчур увеличивают!"
* * *
Один очень красноречивый прелат, в середине речи, которую он говорил Людовику XIV, несмотря на свою привычку говорить публично, смутился. Государь с тем видом благородства и величия, который он так ловко умел принимать, сказал ему; – "Мы, счастливы, милостивый государь, что ваша память дает нам время восхищаться теми прелестными вещами, о которых вы нам говорили".
* * *
В сражении при Бренвилле, в 1111-м году, английский кавалерист бросился на Людовика Толстого, короля Французского. Схватив лошадь за узду, он уже воскликнул: – "Король в плену!" – как вдруг меч Людовика поразил его. "Заметь, – сказал король хладнокровно, что королей никогда не берут в плен, даже в шахматной игре."
* * *
Однажды королю Людовику ХVIII была представлена депутация от провинциальной школы. Король принял педагогов весьма ласково и спросил их между прочим: – "А есть ли между вами эллинисты?" – "Никак нет, ваше величество, мы давно прогнали их из училища. Во всей вашей области не найдется и трех человек, которые бы интересовались узником Св. Елены". – Король едва мог удержаться от смеха при таком недоразумении господ депутатов.
* * *
Франциск I не очень спокойно переносил то обстоятельство, что короли испанский и португальский делили Америку исключительно между собой. – "Я бы очень желал видеть, – говаривал он, – ту статью духовного завещания праотца нашего Адама, которая оставляет им одним это огромное наследство".
* * *
Несколько придворных дам, сильно набеленных нарумяненных, присутствовали при аудиенции, данной королем Людовиком XV турецкому посланнику. Кто-то спросил посла, что он скажет о красоте этих дам? "Ничего не могу сказать, – отвечал тот. – Я не знаток в живописи".
* * *
Людовик XIV говорил однажды о власти, которую короли имели над своими подданными; граф Гьюш осмелился доказывать, что эта власть имела границы; но король, не желая допустить никаких ограничений этой власти, сказал увлекшись: – "Если б я вам приказал броситься в море, вы должны были бы, не раздумывая ни минуты, броситься, и к тому еще вперед головою". Тот, вместо ответа, быстро повернулся и направился к дверям. Удивленный король спросил, куда он пошел. – "Я иду учиться плавать", – отвечал граф. Людовик XIV засмеялся, и разговор этот прекратился.
* * *
Людовик XV, проходя мимо гренадеров своей гвардии, сказал сопровождавшему его английскому послу: – "Вы видите храбрейших людей моего государства; между ними нет ни одного не покрытого ранами". – "Государь, отвечал лорд, – что должно думать ваше величество о тех, которые их ранили?" – "Они умерли!" – вскрикнул кто-то из гренадер.
* * *
Известный французский историк, Пеллисон, работал над историей Людовика XIV. Однажды, этот монарх спросил его, каким образом он изложит его отношения к госпоже Монтеспан. – "Государь, – отвечал историк-царедворец, – надо же, чтоб в вашей истории было что-нибудь и человеческое; иначе ей не поверят".
* * *
Однажды знаменитый адмирал Дюге-Труэн рассказывал, в присутствии французскаго короля Людовика XIV об одном блистательном морском сражении, в котором между прочими судами участвовал корабль "Слава". Людовик очень любил слушать рассказы храброго моряка, и когда Дюге-Труэн произнес: "В эту минуту я приказал "Славе" идти за собою…" – "Она так буквально повиновалась, – подхватил король, – что с тех пор следует за вами повсюду!"
* * *
Людовик XI любил шутки, не исключая и тех, который были на его счет. Известно, что государь этот, будучи о себе череcчур большого мнения, редко совещался с кем-либо, что раз и дал ему понять его любимец, Пьер Боссе. Однажды король ехал на иноходце, которого он предпочитал всем лошадям своей конюшни за его покойную поступь. – "Как ни малосилен, по-видимому, этот иноходец, – сказал Боссе королю, – однако вряд ли можно найти более сильное животное, потому что оно одно везет короля и весь его совет".
* * *
Крилон, тот храбрец, храбростью которого Генрих IV часто пользовался, но которому он не мог платить, сказал ему однажды: – "Государь, три слова! – деньги или отставку!" – "Крилон, – отвечал король, – четыре слова: ни того, ни другого". Несколько дней спустя, король наградил его сообразно его долгой и полезной службе.
* * *
Отец Котон, тонкий и хитрый иезуит, имел большое влияние на Генриха IV, что дало в то время повод к следующей игре слов: – "Наш король – добрый государь: он любит правду. Жаль только, что у него ушах хлопчатая бумага!"
* * *
Кардинал Ришелье, увеличив пенсию академика Вожела, сказал ему весьма ласково: – "Вы не забудете, милостивый государь, в словаре, над которым вы трудитесь, слово: пенсия". – "Нет, ваше высокопреосвященство, – отвечал ему Вожела, – но я еще лучше буду помнить слово – благодарность".
* * *
Какой-то маркиз расхваливал раз королеве, жене Людовика XV, какое-то прекрасное лекарство, секрет которого был известен ему одному и которое он заставил принять своего друга, бывшего при последних минутах. – "Друг ваш выздоровел?" – спросила королева. – "Ваше величество, на другой день, когда я пришел к нему, его уже не было дома". – "Как, не было дома?" – "Точно так, государыня, его повезли хоронить".
* * *
Знаменитый скрипач Лицинский чересчур любил мадеру и бордосские вина. Он должен был играть в Сен-Клу и явился к Людовику XVIII в нетрезвом виде. – "Откуда ты?" – спросил его король. – "С обеда", – отвечал знаменитый музыкант. – "На подобных обедах ты можешь потерять славу!" – "Что за беда? – прервал музыкант, – меня мучила жажда". – "Ну смотри, – сказал Людовик XVIII, – чтоб эта жажда не уморила тебя с голоду".