Я был не против того, чтобы зрители сложились впополам и сдохли, но без сюжета и персонажей делать этого не умел (надеюсь, никогда и не научусь).
А на хазановские концерты я ходил в те годы через день, наслаждаясь хохотом на своих текстах. Впрочем, Хазанов мог исполнить и телефонную книгу - попутно обнаружив там и сюжет, и персонажей. И зрители бы сложились впополам!
С осени 1989 года я начал ездить с ним на гастроли.
Первой была - Полтава. Дождя в Полтаве не было полтора месяца - весь запас воды природа приберегла на день хазановского концерта под открытым небом. Публика стояла под отвесно бьющими потоками - и не уходила…
Наступили времена, когда ради хорошего текста стоило и промокнуть до нитки, и высохнуть до костей. Времена эти начались еще до Горбачева…
Отступление: Жванецкий
КАК? ВЫ НЕ БЫВАЛИ НА БАГАМАХ? НУ, ГРУБО ГОВОРЯ, НЕ БЫВАЛ…
Зато я был в Пярну летом восемьдесят второго года.
Пять пополудни; плотная толпа полуголых людей обоего пола, стянутых, как магнитом, со всего пляжа к кассетнику на песке. Внутрь не пробиться. Можно только всунуть ухо между чужих подмышек и замереть там в попытке расслышать текст.
И ЧТО СМЕШНО? МИНИСТР МЯСНОЙ И МОЛОЧНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ ЕСТЬ И ОЧЕНЬ ХОРОШО ВЫГЛЯДИТ.
В море не идет никто. Одинокий мужчина средних лет, плещущийся там с утра, не в счет: он либо глухой, либо уже спятил. А мы, нормальные люди обоего пола, завороженные ритмичным течением смешной русской речи, остаемся стоять, сидеть и лежать на песке в ожидании теплового удара, боясь только одного: пропустить поворот мысли, образующий репризу.
И КОРАБЛЬ ПОД МОИМ КОМАНДОВАНИЕМ НЕ ВЫЙДЕТ В НЕЙТРАЛЬНЫЕ ВОДЫ… ИЗ НАШИХ НЕ ВЫЙДЕТ!
Кто это? Как фамилия?
Объем талии, рука с рукописью на отлете и клубящийся лукавством глаз - эти подробности обнаружились позже, а тогда, в восемьдесят втором, - только голос, только ритм; это невозможное уплотнение языка, с пропусками очевидного, с синкопами в самых неожиданных местах…
И ВЪЕХАТЬ НА РЫНОК, И ЧЕРЕЗ ЩЕЛЬ СПРОСИТЬ: СКОЛЬКО-СКОЛЬКО?
Они столько лет просили, чтобы писатели были ближе к народу, и вот, кажется, допросились: этот, из кассетника, был ближе некуда. Он был - внутри. Меченый атом эпохи, хохоча и рыдая, он метался по нашей общей траектории.
И НАМ, СТОЯЩИМ ТУТ ЖЕ, ЗА ЗАБОРОМ…
Человек из кассетника говорил "мы" - он имел на это право, ибо нашел слова для того, что мы выражали жестами. Жалко было слушать его в одиночестве - не хватало детонации; славно было слушать его в раскаленный день, будучи плотно зажатым среди своего народа.
Народа, выбирающего в жару между морем и голосом из кассетника - голос!
Пляж в Пярну летом 1982 года - место и время самого потрясающего успеха, который я когда-либо видел своими глазами…
Хазанов (продолжение)
…Вода стояла стеной, но публика не расходилась, и Хазанов вышел на сцену. Ему построили навес с микрофоном на стойке, - но что делать под навесиком артисту эстрады? Хазановский костюм мгновенно потемнел; Гена метался от края к краю по подмосткам размером с футбольное поле; микрофон начал бить током, и Гена замотал его стебель носовым платком.
Потом на сцену со своими листками вышел я. Прежде чем я успел открыть рот, листки превратились в бумажную кашу. Надо было продержаться до конца хазановского антракта, и я начал судорожно вспоминать собственный текст, благо пишу недлинно.
Певческое поле, где происходило дело, вмещало восемь тысяч человек, и смех доходил до меня в три приема: сначала из первых рядов, потом из темной стометровой глубины; когда же, переждав вторую волну, я начинал говорить снова, меня накрывала третья волна - пришедшая откуда-то уже совсем издалека.
Потом началось второе отделение. Тропический ливень не прекращался. Хазанов, как боцман во время шторма, управлялся с этим стонущим от смеха кораблем. После нескольких номеров на бис, мокрый и изможденный, он покинул палубу, и пассажиров немедленно смыло.
Потом был Барнаул - пятитысячный, забитый под завязку ледовый Дворец спорта. В первых рядах сидел обком - эти лица видно невооруженным глазом, и в любом регионе это одни и те же лица. Стоя у дырочки в заднике, я любовался теткой с партийной "плетенкой" на голове, сидевшей прямо по центру. Презрительно поджав губы, она покачивала головой: какая пошлость, как не стыдно! И так - два часа.
Билеты на концерт, где, по случаю перестройки, говорили гадости про партию, в обкоме выдавали бесплатно, и не попользоваться напоследок халявой они не могли. Страдали, а наслаждались!
Времена стояли замечательные: от звукосочетания "ЦК КПСС" в зале начиналась смеховая истерика, ставропольский акцент сгибал людей в искомое положение "впополам"…
Счастливое единство артиста и народа вскоре перешло в новое качество: на сцену, прямо во время номера, выполз трудящийся с початой бутылкой водки и бутербродом. Он радостно воскликнул "Генаша!" и полез лобызаться.
Что делает в такой ситуации нормальный человек? Вызывает милицию или дает в глаз сам. Что делает артист? Он включает чудовище в предлагаемые обстоятельства.
И Хазанов присел на корточки и начал общаться с трудящимся, превращая стихийное бедствие в номер программы. Зал подыхал от смеха. Лицом Хазанова, когда он вышел со сцены, можно было пугать детей.
Проходя мимо меня, он выдохнул:
- Это не имеет отношения к театру… Это коррида.
Потом на сцену вышел я со своими листочками. Ливня не было, было хуже. На шестой минуте моего выступления в девятом ряду открыл глаза очередной гегемон - кармический брат того, с бутербродом… Некоторое время перед этим гегемон дремал, потому что на дворе стояло воскресенье, а забываться он начал с пятницы.
Открыв глаза, гегемон обнаружил на сцене не знаменитого еврея, за которого заплатил двадцать пять рублей, а другого, совершенно ему неизвестного. Он понял, что его надули, встал и, обратившись ко мне, громко сказал:
- Уйди!
Хорошо помню полуобморочное состояние, наступившее в ту же секунду. Такой контакт с народом случился у меня впервые, и я был к нему не готов. Готов был Хазанов. Выйдя на сцену после антракта, он первым делом поинтересовался у публики:
- А кто это сейчас кричал?
Публика, предчувствуя номер сверх программы, немедленно заложила гегемона: вот он, вот этот!
- Встаньте, пожалуйста, - попросил Хазанов.
И тот встал!
- Вы постойте, - попросил Гена, - а вам, - обратился он к публике, - я расскажу историю.
История, рассказанная Хазановым
В немецком театре шел "Ричард Третий":
- Коня! Полцарства за коня!
- А осел не подойдет? - выкрикнул какой-то остроумец из публики.
"Ричард" ненадолго вышел из образа, внимательно рассмотрел человека в партере и согласился:
- Подойдет. Идите сюда…
Хазанов (окончание)
Барнаульский зал грохнул смехом (как грохнул, полагаю, и тот немецкий), - и Гена, схарчив гегемона живьем, продолжил программу…
Мы с ним путешествовали и дружили шесть лет. Потом наши пути разошлись. Но те шесть лет были для меня незаменимой школой и огромной радостью.
Лидеры
Осень восемьдесят девятого, совхоз под Ленинградом. До выхода к труженикам села нас знакомят с жизнью подопытных коров.
И вот - огромное, на полторы тыщи голов, коровье гетто, жуткая вонь, тоскливое мычание… Экскурсию ведет парторг совхоза, сыплет цифрами удоев… Вдоволь наглядевшись на обтянутые кожей скелетины, я неосторожно интересуюсь: а как их тут кормят? Как вообще организовано питание?
Тут парторг мне застенчиво отвечает:
- Там есть корова-лидер.
- То есть? - не понял я.
- Ну-у… Корова-лидер! - Парторг помедлил, не зная, как еще объяснить, и наконец решился. - Она всех от кормушки отталкивает и жрет, а остальным - что останется.
С тех пор я знаю, что такое лидер.
Буржуи
Марк и Лена женились в Ленинграде в позднесоветские времена, то есть в такие времена, когда палка твердой колбасы считалась удачей, а апельсины - роскошью.
Но любовь сметает все преграды: счастливый жених добыл для возлюбленной трехлитровую банку черной икры! Как говорится: на все . И придя из ЗАГСа, они начали готовить свой маленький счастливый пир…
Марк держал банку под горячей водой, чтобы открыть крышку, и банка выскользнула и разбилась о раковину, и три литра икры ушли в горловину, где и образовали засор.
Печальный Марк вызвал сантехника. Пришел сантехник, залез под раковину, разобрал колено и увидел содержимое засора… И, вылезши наружу, одарил новобрачных взглядом, полным неподдельного классового чувства.
Через несколько лет они уехали в Израиль.
Не то чтобы от этого взгляда, нет… Ну так, по совокупности.
Серпом по молоту
На сельпо висело объявление о совхозном собрании. Одним из пунктов повестки значилось: "Последствия сева".
Как о стихийном бедствии.
Так вот, о стихии. В Забайкальском военном округе я стал свидетелем народных гуляний в совхозе, располагавшемся неподалеку от нашей части…
Трезвых не было. В опустошенном сельпо давно кончилась закуска; у калиток стояли ведра с самогоном. Родители, покачиваясь, ложились на землю рядом с детьми, бывшими в отрубе уже давно…
Природное любопытство заставило меня поинтересоваться причиной праздника. Оказалось: наводнение! Местная речка разлилась и затопила посевы, по каковому случаю совхозу был "закрыт" план и выплачены премиальные.
Все это происходило через год после наступления коммунизма, осенью 1981-го.
Прикрепление
А в 1988-м, в составе делегации Союза театральных деятелей, я полетел в Иркутск - провести семинар по сценическому движению в местном театральном училище.
Семинар семинаром, а кушать надо! Зашел я в кафе-столовку на улице, что ли, Карла Маркса (а может, на проспекте Энгельса? - в общем что-то такое, сугубо иркутское), а еды нет. То есть, буквально: нет еды! Вот тебе, за рупь, раскляканные пельмени с рассыпающейся горчицей, два куска несвежего черного хлеба, кофейный напиток из неясного порошка - и приятного аппетита!
Из магазинов выпадали наружу очереди - за тем же хлебом и молоком…
Этот Иркутск и впрямь был на полпути к Северной Корее.
Пару дней живем эдак, а потом директор театрального училища интересуется: как мы устроились в бытовом смысле, все ли нормально, как питание? Ничего, отвечаем, вот в кафе ходим… Директору аж поплохело: какое, говорит, кафе? Мы же вас прикрепили!
Оказывается, все эти дни мы должны были питаться в обкоме, который к тому времени уже полвека стоял посреди города на месте взорванного храма.
И мы пошли напоследок пообедать в обком.
Милиционер, пропуская, посмотрел на меня зверем - фейс-контроль я бы у него не прошел, но у меня был волшебный пропуск. Спустились в буфет, сели за стол. Накрахмаленная официантка подошла сразу, накрыто было мгновенно…
И случился у меня, братцы, посреди 1988 года обкомовский обед из пяти блюд! Язык с хреном, помидоры с лучком и сметаной, рассольник с олениной, омуль с рассыпчатой картошечкой с укропом - и компот. Компота потом принесли второй стакан.
Что интересно, все это стоило тот же рупь.
Вернулся я в столицу нашей Родины, а тут как раз какой-то пленум или уже партконференция, черт их душу знает… Короче, когда товарищ Лигачев, тряся седым чубом, вскричал с трибуны: "Мы не можем отдать наши завоевания!" - я вдруг его понял.
А раньше, признаться, не понимал. Все думал: о чем это они?
А тут - как вспомнил обкомовские, набитые едой, подвалы посреди издыхающего города, так в один момент проникся партийной болью. Действительно, глуповато им было бы отдавать эти завоевания…
Да они, собственно, и не отдали.
"What a wanderful world…"
- Вот какую красоту сотворил Господь Бог, - любил повторять N.
И неизменно прибавлял:
- Но только для партактива!
В защиту Егора Кузьмича
Однажды жена принесла в дом котенка, отбитого у юных пионеров: юные пионеры пытались замуровать его в подвале нашего блочно-панельного дома.
Котенок был бело-серенький и некоторое время жил в нашем доме безымянно, пока не обнаружилось, что он не дурак приналечь на молочко. В сей славный час за успехи в поедании всего, что плохо лежит, и тягу к здоровому образу жизни животное было названо Егором Кузьмичом (так звали члена Политбюро товарища Лигачева).
А дочке нашей только исполнилось три года. По интеллекту она стремительно приближалась к новому обитателю квартиры, а по физическому развитию его опережала. Котенок улепетывал от нашей крошки, но она настигала его и тискала в порыве любви…
Однажды жена строго выговорила за это юной Валентине, пригрозив, что если тиранство над Егором Кузьмичом не прекратится, мы его кому-нибудь отдадим. Дочь выслушала угрозу, насупившись.
Педагогическая мина рванула в самый неожиданный момент, в метро: ребенок вдруг зарыдал в голос. Испуганная жена, обнимая дитятко, не понимала, в чем дело, пока дочка не взмолилась на весь вагон:
- Мама-а! Я не буду больше бить Егора Кузьмича-а-а!..
Жена утверждает, что пассажиры посмотрели с уважением.
Вежливая какая девочка
В электричке напротив трехлетней Валентины уместился дяденька с лукошком свежей клубники. Валентина внимательно смотрела на дядю, на лукошко, снова на дядю…
Через пару минут гипноз подействовал, намек дошел, и дядя протянул девочке клубничину.
- Что надо сказать? - спросила дочку педагогически заточенная мама.
- Наконец-то, - пробурчала Валентина.
Способности к обобщению
Гостили у тещи.
Дочь, пяти лет от роду, увидела фотографии за стеклом книжной полки и начала подсчет: "Мама - две фотографии, дедушка Володя - две фотографии, тетя Марина - три фотографии…"
Моя жена попыталась внести в статистику лирический момент:
- Это фотографии тех, кого любят в этом доме…
Дочка внимательно изучила комплект карточек, повернулась ко мне и сообщила:
- Тебя не любят в этом доме!
Первый урок демократии
По воскресеньям она ходила в бассейн во Дворце пионеров. Однажды с утра мы огорчили дочку известием о том, что бассейн сегодня закрыт: там будет избирательный участок. Выборы!
- А что это?
Жена пропиталась ответственностью момента и приступила к политинформации. Мол, люди договорились о том, что один раз в несколько лет они выбирают тех, кто потом будет управлять страной…
Картину идеальной демократии нарисовала за минуту.
- Все поняла?
- Да, - ответила Валентина.
И осторожно уточнила:
- А почему этих людей надо выбирать в бассейне?
Очевидец
Дедушка Толя (мой отец) регулярно просвещал юную внучку: рассказывал про неандертальцев, про древние царства, про Средневековье… Рассказывал, надо полагать, довольно убедительно, потому что однажды, когда в продуктовом советском магазине в очередной раз не обнаружилось еды, пятилетняя Валентина предложила маме:
- Давай позвоним дедушке Толе? Вдруг у него кефирчик остался с древних времен…
Практический склад ума
На досужий вопрос: "Кем ты будешь, когда вырастешь?" - наша четырехлетняя дочь ответила в девяностом году вполне рационально:
- Многодетной матерью. Им продукты дают…
Поэтический склад ума
В эти же годы она сочинила жизнерадостное приложение к Продовольственной программе КПСС:
А пока, а пока
Будем кушать облака!
До двенадцати лет
…она считала, что Никитинская улица, на которой мы жили, названа в честь композитора Сергея Никитина, а метро "Сухаревская" - в честь поэта Дмитрия Сухарева…
Счастливое же детство было у моей дочери!
Сейчас она выросла и живет на Маленковской.
Тут особо не пофантазируешь.
"Вольво"
…Кончалась советская власть. Кончалась очевидно - покамест бескровно, но очень мучительно. Влажным холодным ноябрем 1990-го меня подвозил по каким-то делам мой приятель Юра.
Бывший инженер, он по первой горбачевской отмашке ушел в бизнес. Впереди у него было семь с половиной лет строгого режима, полученные от неподкупной российской Фемиды (у Юры не хватило денег ее купить), - этот сюжет я расскажу чуть позже…
А осенью 1990-го "новый русский" Юрка заехал за мной на "вольво". За рулем "вольво" сидел шофер. Мы толчками продвигались в пробке, мимо булочной, вдоль угрюмой зябкой очереди, ждавшей вечернего завоза хлеба. Люди недобро смотрели в затененные стекла ползшей вдоль них машины, - и я, чуть ли не в первый раз в жизни находившийся внутри иномарки, вдруг кожей почувствовал: вот так они постоят, постоят, а потом просто подойдут и перевернут "вольво".
Призрак гражданской войны висел в воздухе той влажной осенью, и стоило ненадолго оказаться в теплой иномарочной утробе, чтобы почувствовать это по-настоящему…
Песня
В это самое время - когда советская власть в стране еще была, а еда уже кончилась, дюжина голодающих артистов, иллюстрируя постулат насчет горы и Магомета, тронулась в путь за продуктами. За пару-тройку концертов для тружеников Ярославщины нам обещали по несколько десятков яиц, по три курицы и залейся молока.
Это был огромный гонорар осенью девяностого года - деньгами в ту осень можно было заинтересовать только нумизматов.
Среди фокусников, дрессировщиков и мастеров искрометной шутки поехала за едой известная народная певица с двумя подручными баянистами. Ее патриотический номер завершал нашу целомудренную программу.
"Гляжу в озера синие…" - тянула певица, протягивая к народу белы рученьки ладошками вверх. Потом одну переворачивала ладошкой вниз и проводила ею направо, бесстыже любуясь воображаемым простором: "В полях ромашки рву…".
Отпев, она кланялась поясным поклоном, уходила за кулисы, снимала кокошник, вылезала из сарафана - и, отоварившись, мы ехали за новыми курицами.
Ехали в "рафике", по классическому русскому бездорожью - и певица, вся в коже, замше и драгметаллах, только что со своими кокошниками и баянистами вернувшаяся из Германии, в такт колдобинам повторяла:
- У, блядская страна!
Баянисты, покрякивая на ухабах, дули баночный "Хольстейн".
В очередном совхозе певица нацепляла кокошник, протягивала руки в воображаемый простор - и все начиналось сначала:
- Зову тебя Россиею…
И через полчаса, на очередной рытвине:
- У, блядская страна!
Из-за совпадения ритмики это звучало как неспетый вариант куплета.
Красивая "виньетка"
…к этой истории появилась два десятка лет спустя.
Шел концерт в честь очередного съезда очередной руководящей партии. Все, как полагается: Кремль, Путин-шмутин, орел о двух головах, медведь на триколоре…
Гляжу: на сцене - она! В сарафане по новым размерам, в том же кокошнике на то же бесстыжее лицо. Тот же репертуар, та же ручка, в том же месте обводящая бескрайние просторы…
Да, в общем, и страна - та же самая.