В этой патриотической песне
…есть строчка совершенно фрейдистской силы: "Спроси, переспроси меня - милее нет земли…". То есть автору мало просто любить Родину - он хочет, чтобы его об этом спросили, а потом переспросили!
Хорошо представляю себе процесс этого уточнения. Впрочем, тут уже - какие шутки? И спрашивали, и переспрашивали, и стирали в пыль, не поверив ответу…
Потому, наверное, и подмывает не дожидаться, пока за тобой придут, а самому настоять на допросе и заранее, в письменном виде, зафиксировать любовь к Родине.
Жизнь и судьба
Всю жизнь он лудил "лукичей".
В кепке и без. Указующих направление и слушающих "Апассионату". Сидящих на скамеечке. Говорящих речь. Всю жизнь - одни "лукичи"… Страна шла к коммунизму, и "лукичами" предстояло наглухо заставить одну шестую земной поверхности. Благосостояние скульптора неуклонно росло, но душа рвалась из-под спуда в горние выси…
В годы перестройки он сам позвонил в газету.
Приехала журналистка, и партийный Роден начал свою исповедь. О том, как советская власть иссушила его талант; как, вместо того чтобы лелеять божий дар (а в юности его хвалили и Коненков, и Кербель), приходилось делать вот это…
Мастерская скульптора была заставлена лысыми уродцами всевозможных видов.
На дворе, однако, уже занимались новые времена, солнце демократизации подрастопило идеологические снега, ручьи гласности журчали по обновляемой стране…
- Над чем вы работаете сегодня? - спросила журналистка.
Скульптор застенчиво улыбнулся:
- Пойдемте покажу.
Они прошли в другую часть мастерской, к окну. Скульптор отодвинул занавеску.
- Вот…
На фанерном постаменте стоял бюстик Ленина.
У Маяковского: "что такое го-ро-до-вой?"
А как теперь объяснить молодежи, что такое - "совок"?
У меня, для пользы юношества, имеются два замечательных свидетельства…
Начало девяностых, зима; звезда программы "Вокруг смеха" пародист Иванов прибывает на гастроли в гостиницу "Центральная" в городе N.
За неимением свободных рук входную дверь в гостиницу Сан Саныч лягает ногой. Дверь распахивается и со скрежетом застревает на неровно залитом цементном полу. Волоча по этому полу сумку и связку книг на продажу, а вешалку с костюмом прижимая к плечу чуть ли не ухом, Иванов начинает ползком продвигаться к стойке администратора.
И швейцар, все это время сидевший на диванчике у входа, интересуется ему в спину:
- А дверь за тобой - Пушкин закрывать будет?
Второй эпизод
…случился на гастролях в Минске, куда я приехал вместе с одним уездным театром. В Минске играли премьеру, а я в том спектакле ставил пластические номера.
И вот сидим мы после премьеры в гостиничном номере, выпиваем-закусываем, - а в телевизоре, во главе группы дрессированных мулатов, скачет Майкл Джексон. И я, тыча пальцем в экран, дружелюбно говорю артистам: вот, смотрите, сволочи, что такое "синхронно"! Вот это называется "синхронно", а не ваше "плюс-минус трамвайная остановка"…
Пьяненькая заслуженная артистка Ч. поворачивается к телевизору, несколько секунд скептически смотрит на Джексона, хмыкает и говорит прокуренным голосом:
- Х-ха! Вы мне заплатите миллион долларов, я вам так станцую.
На пятой секунде того, что делал Джексон, она бы умерла. Она бы задохнулась, но перед этим у нее отвалились бы ноги и сошла с винта голова. Заключая с ней пари (а пари я предложил, разумеется, немедленно!), я ничем не рисковал…
Простая мысль о том, что сначала надо что-то сделать, а уже потом назначать за это цену, - просто не приходила актрисе в голову.
Дети! Вы запомнили, что такое "совок"?
Курточка
Весной 91-го я выступал на рижском фестивале "Море смеха". Заключительный концерт проходил в Доме офицеров, в двух шагах от вокзала, что было для меня очень кстати. Я попросил, чтобы меня выпустили на сцену пораньше, и, выступив, рванул на московский поезд.
И в спешке оставил в гримерной комнате - куртку!
Курточка была кожаная, дорогая сердцу и подходящая телу.
Из Москвы я дозвонился своему рижскому приятелю, и через какое-то время тот меня успокоил: куртка цела, вот телефон начальника Дома офицеров. Я не понял, зачем мне начальник Дома офицеров, но оказалось: товарищ подполковник хочет со мною поговорить.
Видимо, он решил удостовериться, что куртка моя, подумал я - и с легким сердцем набрал номер. Но все оказалось серьезнее.
- Скажите, - спросил начальник Дома офицеров, - это вы вчера читали "Письмо солдата"?
И я понял, что не увижу своей курточки никогда.
ПРИЛОЖЕНИЕ
"Дорогая мамочка!
Пишу тебе из воинской части номер (вычеркнуто) , где два года буду, как последний (вычеркнуто) , исполнять свою (вычеркнуто) почетную обязанность.
Живем мы тут хорошо. Так хорошо, что (вычеркнуто до конца фразы) . Сержанты любят нас, как родных, и делают это, мама, круглые сутки.
Ты спрашивала о питании. Ну что тебе сказать? (Вычеркнуто две страницы.)
В увольнение мы ходим по городу (вычеркнуто) , по улице Карла (вычеркнуто) и Фридриха (вычеркнуто) , возле которых на горе (вычеркнуто) и стоит наш (вычеркнуто) полк.
С этой (вычеркнуто) горы через прицел хорошо видно границу нашей (вычеркнуто) Родины, и за ней, как сама понимаешь, (вычеркнуто) - и как они там бегают, за голову схватившись. Но мы, мамочка, в них не стреляем, потому что наш (вычеркнуто) полковник сказал: "(вычеркнуто) с ними, пускай еще побегают!".
Так что ты, мама, за меня не волнуйся, а пришли мне лучше (вычеркнуто семь страниц) .
С боевым приветом, твой сын, рядовой (вычеркнуто) ".
- Это читал я, - признался я.
В трубке повисела тишина, а потом вкрадчивый подполковничий голос спросил:
- Зачем же вы клевещете на Советскую армию?
Если бы не несчастный заложник - моя легкая, кожаная на подкладке курточка - товарищ подполковник был бы послан мною, самое близкое, в Забайкальский военный округ, на акклиматизацию. Но уж больно хотелось встретиться с курточкой.
- Это не клевета, - сказал я, стараясь сохранять достоинство, но не сжигать мосты.
- Как же не клевета?
- Это шутка, - сказал я самое глупое, что можно было сказать в этой ситуации. Но мой минус неожиданно помножился на минус в голове собеседника, и на том конце провода наступила тишина.
- Шутка? - переспросил наконец начальник Дома офицеров.
- Конечно! - боясь спугнуть свое счастье, сказал я.
- Точно шутка?
Информацию о том, что шутка - это заостренная разновидность правды, до товарища подполковника еще не довели.
- Ну разумеется… - И я достал из головы довод убийственной силы. - Ведь это был вечер юмора!
Подполковник еще подумал и сказал:
- Тогда ладно.
И вернул мне куртку.
Чужая Муза
Представители штаба Одесской юморины ждали нас у трапа: группа молодых людей с подчеркнуто томными манерами. Принимая во внимание лица прилетевших, можно смело сказать: это была встреча представителей национальных меньшинств - сексуальными…
Нас с Игорем Иртеньевым поселили в одном номере.
Скандалить я не стал, а только, позвонив в штаб, доверительно сообщил, что мы с Игорем Моисеевичем еще не афишируем наши отношения - и нас тут же тактичнейшим образом расселили, трогательно определив в соседние номера.
И эта близость мне, поймите меня правильно, пригодилась.
Через несколько дней, получив отличный (от предыдущих) гонорар, я в прекрасном настроении пошел бродить по прогретой солнцем Одессе, в сладких грезах добрел до Аркадии и увидел - тир!
Я немедленно впал в детство, и на глазах у всех достал свой разбухший от гонорара кошелек, и начал вынимать оттуда дикие девальвационные рублевичи, и менять их на пулечки, и палить по жестянкам…
Случилась ли импровизация - или по случаю выходного дня в Аркадии работал профессионал, в точности сказать не могу, но когда я отстрелялся, кошелька со мной не было.
Еще минуты три, на радость отдыхающим, я хлопал себя по карманам и поминутно залезал головой в полиэтиленовый пакет: не найдется ли там чего-нибудь, кроме тетрадки с текстами?
По дороге в гостиницу, в порядке психотерапии, я начал писать стишок философского содержания. Ночью, встав, как по будильнику, от появления в голове ключевой строки, я дописал стишок - и с чувством исполненного долга завалился спать снова.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Какое счастье! - сперли кошелек.
Как нынче я отделался легко-то.
А ведь могли раздеть до босых ног,
Глаз выдавить, пырнуть заточкой в бок…
Да мало ли чего? Была б охота.
Могли для смеху челюсть своротить,
В психушку спрятать, для эксперимента,
В чулан, как буратину, посадить
За оскорбленье чести президента.
Могли послать сражаться в Сомали,
Копаться на урановую залежь…
Да мало ли чего еще могли?
У нас на что надеяться, не знаешь.
На кухне ли придавит потолок,
В больнице ли пришьют к затылку ногу…
А тут какой-то сраный кошелек -
Да пропади он пропадом, ей-богу!
Утром в дверь постучал живший за стенкой Иртеньев.
- Шендерок, - сказал он. - Слушай, чего я ночью написал.
И прочел мне - первому, чем до сих пор страшно горжусь! - стишок, очень скоро ставший народным:
Просыпаюсь с бодуна.
Денег нету ни хрена.
Отвалилась печень,
Пересохло в горле,
Похмелиться нечем,
Документы сперли,
Глаз заплыл,
Пиджак в пыли,
Под кроватью брюки.
До чего ж нас довели
Коммунисты-суки!
Еще хохоча над свежим иртеньевским текстом, я вдруг понял происхождение собственного ночного вдохновения. Это, летя по назначению, в соседний номер, транзитом заглянула ко мне иртеньевская Муза!
Как говорится, от щедрот…
В качестве улики - обращаю внимание литературоведов на общее в обоих текстах слово "сперли".
Полезно спать через стенку с классиком!
Стук в дверь с благодарностью
В семидесятые годы Таня П. работала телевизионным режиссером в Ленинграде. Ее партийный начальник был человеком необычайной широты - и однажды, в ответ на Танину просьбу о прибавке жалованья ответил так:
- Ты хоть понимаешь, что ты единственная еврейка на всем ленинградском телевидении? Ты не денег должна просить, а каждый день, когда приходишь на работу, стучаться ко мне в кабинет и говорить "спасибо".
Не в силах выразить своей благодарности руководству, Таня эмигрировала в Израиль.
Прошло пятнадцать лет. Она продолжала работать по специальности - телевизионным режиссером. Вместо члена КПСС начальствовал над нею теперь марокканец, бывший торговец фалафелем.
Когда это марокканское руководство наконец достало Таню по самое не могу, и она попыталась встать поперек, начальник сказал:
- Эй! Ты хоть понимаешь, что ты единственная русская на израильском телевидении?
И далее по тексту: про стук в дверь и ежедневное "спасибо".
Дословно, только на иврите.
Товарищ Грекова
В начале 80-х я вел театральный кружок в Городском Дворце пионеров и школьников - и в добрый час поставил там спектакль "До свиданья, Овраг!", инсценировку замечательной повести Константина Сергиенко.
История о бездомных псах, обитающих на окраине Москвы, заметно выпадала из репертуара Пионерского театра, густо насыщенного Михалковым и Алексиным. Первым это выпадение заметило партбюро отдела эстетического воспитания, руководимое тихой тетей из судомодельного кружка.
Засим последовало обсуждение на партбюро Дворца пионеров.
Присутствовать на обсуждении мне как беспартийному не разрешили, но приговор был передан дословно: "чернуха", "воспитание в детях жестокости" и - "фига в кармане Советской власти"!
Формулировки принадлежали директору Дворца пионеров Ольге Ивановне Грековой.
Спектакль не дали показать даже родителям маленьких артистов (видимо, боялись за родителей). Старенький партиец Израиль Моисеевич, руководивший фотокружком, при разговоре об "Овраге" переходил на шепот.
Прошло несколько лет, началась перестройка.
Уходя из Пионерского театра, я - из принципа или из вредности, думайте, как хотите - решил восстановить этот спектакль. Подросли новые артисты, но текст и мизансцены я оставил неизменными. В сущности, это был тот же самый спектакль…
И начались чудеса.
Перестроившийся худсовет проголосовал за "Овраг" единогласно! Партийная тетя из судомодельного кружка поздравляла меня с тем, что все так хорошо закончилось. Старенький Израиль Моисеевич поздравлял тоже, но по-прежнему шепотом - он помнил, что бывает вторая волна репрессий.
Потом наш "Овраг" стал чего-то там лауреатом, потом был признан лучшим детским самодеятельным спектаклем года в СССР, а потом случилось то, ради чего я рассказываю эту историю: меня позвали в Октябрьский райком КПСС и дали там грамоту "За успехи в коммунистическом воспитании подрастающего поколения"!
Я свято храню ее - с ленинским профилем в углу, с красными гвоздиками…
Вручала мне эту лепнину - второй секретарь райкома Ольга Ивановна Грекова. Та самая, которая за пять лет до этого говорила про чернуху и фигу в кармане - что интересно, по тому же самому поводу.
Холодный пот прошиб меня, когда я увидел Ольгу Ивановну и понял, что встречи не избежать. Мне было стыдно и тоскливо. Я съеживался и подумывал о побеге из зала, но не сбежал, и правильно сделал.
Товарищ Грекова дала мне урок исторического мышления.
Я-то, дурачок, думал, что бывшая директриса сделает вид, будто видит меня впервые, и по малодушию готовился ей подыграть… Как бы не так! Встретившись со мною на сцене, второй секретарь Октябрьского райкома КПСС сказала: "Виктор, я очень, очень рада именно за вас!".
И крепко, со значением пожала мне руку.
В эту секунду мне почудилось, что мы с Ольгой Ивановной вместе, плечом к плечу, противостояли эпохе застоя. Я понял, как сходят с ума. Я взял грамоту и похоронные красные гвоздики и вернулся в зал, абсолютно опустошенный.
Она опять была права! Она была права, когда в андроповском 1983-м закрывала мой спектакль; права, когда в горбачевском 1988-м его же награждала…
Году эдак в 1999-м, уже глубоко при Ельцине, меня пригласили выступить на открытии какой-то синекуры типа Фонда помощи детям-сиротам при президенте России, специально подчеркнув, что руководит Фондом знакомая мне Ольга Ивановна Грекова, и приглашение - ее личная просьба. Что она меня помнит и ценит…
Выступать перед г-жой Грековой я отказался, но с удовольствием узнал, что Фонд располагается в просторном здании в центре Москвы. Недвижимость, аппарат, федеральное финансирование… За детей-сирот я спокоен.
Чем-то вы руководите при Путине, Ольга Ивановна?
Настало время
…первых съездов, и весь этот партхозактив явился перед нами в прямом эфире, во всей неотразимости естества. Я начал за ними записывать, и сам не заметил, как коллекция приняла эротический характер. Вот лучшее из услышанного в те годы:
Анатолий Иванович Лукьянов: "Мне товарищ Бирюкова дала два раза в письменном виде".
Николай Тимофеевич Рябов: "Ну вот: мы утром не приняли, и теперь у нас все повисло…"
И - звезда Востока, незабвенный Рафик Нишанович Нишанов: "У нас регламент: кончил, не кончил - три минуты, и все!"
Альтернативный вариант решения проблемы предложил Михаил Сергеевич Горбачев, когда на съезде сломалась машинка для подсчета голосов. Он сказал: "Давайте удовлетворим товарища руками…"
Любовь к двум треугольникам
Летом 1988 года - о радость! - меня пригласили в Чехословакию: в Татрах проходила Универсиада, и я попал в культурную программу. Долго упрашивать себя я не заставил, и чуть ли не в тот же день пошел искать треугольник .
В "треугольнике" по месту работы против меня ничего не имели, но давать характеристику отказались: я работал у них только два месяца, и ручаться за мой морально-политический облик они еще не могли. Рекомендовали обратиться по прежнему месту работы.
"Треугольник" на прежнем месте работы знал меня как облупленного и любил как родного, но характеристику давать не хотел, потому что я у них уже не работал!
Спустя неделю все шесть углов видеть мое лицо не могли. Я выскакивал перед ними, как отец Федор перед инженером Брунсом, и просил завизировать засаленный листочек с добрыми словами о себе, которые сам же и сочинил. Я прикладывал руки к груди, строил глазки и признавался в любви к советской власти. Советская власть, едина в шести лицах, признавалась мне во взаимности, но бумаженцию подписывать отказывалась. Особое обаяние происходящему придавало то, что все шестеро довольно искренне мне сочувствовали.
В начале второй недели на старом месте работы дали слабину и дыхнули на печать.
Легкость, с которой я обтяпал свое дельце, радовала меня недолго. Через пару дней выяснилось, что ангельская характеристика с печатью - филькина грамота, не имеющая никакой силы, ибо после слов "рекомендует к поездке в ЧССР" не было написано "…и несет за него ответственность"!
А штука была именно в том, чтобы кто-то, ежели чего, понес ответственность!
Выездная комиссия (еще одно ностальгическое словосочетание) даже глядеть на меня не пожелала, и я пошел по собственным следам: старая работа, новая работа… Нести за меня ответственность не хотел никто! На наводящий вопрос: какую именно, по их мнению, пакость я могу устроить в братской Чехословакии, - мелкая партийно-пионерская мышка смущенно пискнула:
- Но ведь там рядом Австрия…
К этому моменту, впрочем, я действительно был близок к тому, чтобы ползком ползти через Татры туда, где люди живут без треугольников …
Из любви уже не столько к путешествиям, сколько к чистому знанию, я решил идти до упора.
Упор состоялся в Октябрьском райкоме КПСС. Большая партийная тетя, брезгливо переждав мои претензии, позвонила симметричной тете, обитавшей во Фрунзенском райкоме. Две партийные небожительницы мирно ворковали минут двадцать, выясняя, какой именно район должен брать на себя ответственность за мое поведение за границей, и пришли к компромиссному выводу о том, что этого не обязан делать никто!
Татры меня так и не увидели, - но и райкомы, слава тебе господи, увидели в последний раз…