- Вот видите? - сказала Гонерилья. - Не только ваш разнузданный дурак, но многие из вашей наглой свиты весь день заводят ссоры, предаваясь неслыханному буйству, государь. При вас еще сто рыцарей и сквайров, таких распущенных и диких малых, что этот двор беспутством превратили в кабак какой-то; наш почтенный замок от их эпикурейства стал похож на дом публичный. Этот срам немедля должно пресечь. Вам же безразлично все, кроме этого дурака со справкой.
- Это уж как полагается, - рек Кукан, хоть и себе под деревянный нос. Когда бушует королевский гнев, даже слюна с их уст несет с собою гибель, будь ты простой смертный или обычная кукла.
- Мне различно многое, и дворня моя - лучшая в стране. И кстати, ей не платили с самого Лондона. Так что если б ты…
- Ни шиша они не получат! - сказала Гонерилья, и все рыцари в зале вдруг навострили уши.
- Когда я отдал тебе все, условье было - ты содержишь мою свиту, дочь.
- Вестимо, папа, буду содержать. Но не такой контингент и не под вашим водительством.
Лир побагровел. Его трясло от гнева, как в параличе.
- Как ваше имя, госпожа моя? Говорите громче, мой старый слух меня подводит.
Гонерилья подошла теперь к отцу и взяла его за руку.
- Да, отец. Почтенной старости приличен разум. А вы стары. Очень стары. Поистине, взаправду ошеломительно, умонепостигаемо… - Она повернулась ко мне за подсказкой.
- Неебически? - предложил я.
- …неебически стары, - продолжала герцогиня. - Вы немощно, недержательски, иссохше, варенокапустносмердяще стары. Вы мозгосгнивше, яйцеобвисше…
- Я, блядь, стар, и точка! - рявкнул Лир.
- Оговорим это как особое условие, - вставил я.
- И вот я вас прошу, - гнула свое Гонерилья, - распорядитесь прекратить бесчинства, как должен стыд самим вам подсказать. Уменьшить хоть немного вашу свиту, оставить только, что необходимо, притом людей, приличных вашим летам, умеющих держать себя.
- Моя дружина - отборнейший и редкостный народ, кому до тонкости известна служба, кому всего дороже долг и честь. И ты согласилась их содержать.
- И не отказываюсь. Я уплачу вашим людям, но половина свиты останется в Олбани под моим началом и слушаться будет моих приказов. И жить они будут в солдатских казармах, а не бегать по двору, как банда мародеров.
- Провал возьми вас всех! - выругался Лир. - Седлать коней! Собрать в дорогу свиту! Бездушный выродок! Я впредь тебе не буду докучать своей особой! Еще есть дочь у нас!
- Так и езжайте к ней, - сказала Гонерилья. - Вы бьете моих людей, а злая челядь ваша повелевать везде и всюду хочет! Изыдьте, но половина вашей свиты останется здесь.
- Лошадей мне! - распорядился Лир. Куран поспешил из залы, прочие рыцари - за ним. В дверях они столкнулись с герцогом Олбанийским - тот выглядел более чем смятенно.
- О боги милосердные, что это? Что происходит здесь? К чему такая спешка, капитан? - спросил он.
- Явились, сэр? Вы к этому причастны? Как, не прошло и первых двух недель, и - с маху - пятьдесят? Долой полсвиты? Стервятница удумала чего! - набросился на него Лир.
- Я, государь, не виноват, и даже совсем не знаю, что вас прогневило, - отвечал Олбани. - Не гневитесь… Миледи? - обратился он к Гонерилье.
- Никто никого ничего не долой. Я предложила кормить его свиту здесь, вместе с нашим войском, пока отец гостит в замке у сестры. Сто рыцарей держать! Губа не дура! Лишь не хватало разрешить ему сто рыцарей иметь во всеоружье, чтоб по любому поводу пустому, по вздорной жалобе, с капризу, с бреду он мог призвать их мощь - и наша жизнь на волоске повисла бы.
Олбани повернулся к Лиру и пожал плечами.
- Мерзкий, хищный коршун, ты лжешь, ты лжешь! - Лир замахал корявым пальцем перед носом Гонерильи. - Презренная гадюка! Неблагодарная злыдня! Отвратная… э-э…
- Профура? - пришел я на выручку. - Горемычная гиеродула? Тразоническая щелкатуха? Смердящая лизунья песьих мошонок? На выручку, Олбани, не все же мне одному, хоть и по вдохновенью. У тебя за душой наверняка не один год невысказанных обид. Лепрозная дрочеловка. Червивая…
- Заткнись, дурак, - рек Лир.
- Простите, стрый, мне показалось, вы теряете запал.
- Корделии оплошность! Отчего я так преувеличил этот промах? - вопросил Лир.
- Вне всяких сомнений, государь, вопрос этот заблудился в более густых лесах, чем я, коль скоро лишь сейчас предстал он перед вами. Нам стоит, судя по всему, пригнуться, дабы не поразило нас осколками откровения: вы наградили королевством лучших лжиц, что породили ваши чресла.
Кто бы мог подумать - к старику я нынче был гораздо милостивее, чем до того, как он начал чудить. Однако…
Он обратил очи горе и принялся заклинать богов:
- Услышь меня, Природа! Благое божество, услышь меня! Коли назначило ты этой твари рождать детей - решенье отмени! О, иссуши всю внутренность у ней, пошли бесплодие, чтоб никогда она ребенком милым не гордилась. Но ежели зачнет она, то пусть дитя из желчи дастся ей на долю; пусть вырастет дитя на муку ей; пускай оно ей ранние морщины в чело вклеймит и горьких слез струями избороздит ей щеки; пусть оно в насмешку и презренье обращает всю страсть, всю нежность матери своей, и пусть тогда она поймет всем сердцем, во сколько раз острей зубов змеиных неблагодарность детища!
С этими словами старик плюнул под ноги Гонерилье и опрометью бросился из залы.
- Сдается, было б неразумно рассчитывать на более благоприятный отзыв, - рек я. Невзирая на мою солнечную улыбку и общее доброжелательство, меня проигнорировали.
- Освальд! - позвала Гонерилья. Подобострастный советник просочился вперед. - Ну что, письмо готово? Возьми кого-нибудь и - на коней! Бери двух самых быстрых, чередуй их, а роздыху не знай. Сестре моей все передай, что надо, и от себя скажи, что знаешь. А из Корнуолла поезжай в Глостер и вручи другое письмо.
- Вы не давали мне другого письма, госпожа, - молвил червь в ответ.
- Да, верно. Пойдем скорее, мы его составим. - И она вывела Освальда из залы, а герцог Олбанийский воззрился на меня. Больше никто, похоже, не мог бы ему ничего растолковать.
Я пожал плечами.
- Коль ей что в голову взбредет - так просто смерч с бюстом. Внушает ужас, верно, сударь?
Но Олбани презрел мое замечание. Что-то он приуныл, судя по виду. Борода его седела от треволнений прямо на глазах.
- Не нравится мне, как она обошлась с королем. Старику все ж полагается больше уважения. А что это за письма в Корнуолл и Глостер?
Я открыл было рот, рассудив, что мне представилась недурственная возможность просветить герцога касаемо новообретенной страсти его супруги к Эдмунду Глостерскому, упомянуть мой недавний урок непристойной дисциплины с герцогиней и привести с полдюжины метафор для незаконного соитья, что пришли мне на ум, пока Олбани размышлял, но Кукан вдруг изрек:
- Ты трахом овладел,
Мастак рога клепать.
Но чтобы подшутить смелей,
Надо сломать печать.
- Что? - спросил я. Если Кукан когда и открывал рот, говорил он обычно моим голосом - только писклявее и глуше, но трюк это был мой. Если, конечно, куклу не передразнивал Харчок. Но за ниточку с колечком, что шевелила его челюстью, все равно дергал я. Теперь же голос прозвучал не мой совсем, и я куклой не управлял. То был женский голос призрака из Белой башни.
- Не будь занудой, Карман, - сказал Олбани. - Мне сейчас только твоих кукол-стихоплетов не хватало.
Кукан меж тем продолжал:
- Тысяча ночей потребна,
Чтоб понять, что леди - блядь.
Так слабо шуту сегодня
Шуткою войну начать?
И тут, подобно падающей звезде, что ослепительно прорезает тьму ночи невежества у меня в уме, я сообразил, о чем толкует призрак. И сказал:
- Не ведаю, что такое госпожа отправляет в Корнуолл, мой добрый Олбани, но вот намедни, будучи в Глостере, слыхал я, как солдаты бают о том, что Регана у моря войско собирает.
- Собирает войско? Это еще зачем? На трон Франции взошли кроткая Корделия со своим Пижоном - форсировать теперь канал будет чистой воды жеребятина. У нас по ту сторону крепкий союзник.
- Ой, так они не против Франции силы собирают, а против вас, милорд. Регана желает править всей Британией. Ну, так я, по крайней мере, слыхал.
- От солдатни? Под чьим это они флагом?
- Наемники, сударь. Им никакой флаг не свят, кроме прибытка, а разнеслась молва, что в Корнуолле любому свободному копейщику сулят добрую мошну. Ладно, пора бежать мне, сударь. Королю потребно кого-нибудь выпороть за грубости своей дочери.
- Несправедливо как-то, - рек Олбани. Все же приличный он человек в глубине души - Гонерилье эту искру пристойности в нем так и не удалось загасить. А кроме того, похоже, забыл, что собирался нечаянно меня повесить.
- Не тревожьтесь за меня, добрый герцог. Вам и так довольно тревог. Если за вашу госпожу причитается порка, пусть лучше достанется она вашему покорному шуту. А вы передайте ей, прошу, от меня, что кому-нибудь не рай всегда бывает. Прощайте ж, герцог.
И я, садня попой, весело отбыл спускать псов войны. Хей-хо!
Лир сидел на коне у Олбанийского замка и орал небесам, как совершенно ополоумевшая личность.
- Пусть нимфы матери-природы пошлют ей грызуна величиной с омара, и заразит сей гнусный паразит собой все сгнившее гнездо ее деторожденья! Пусть змеи подколодные клыки свои в соски ее вонзают и там болтаются, пока все буфера не почернеют и не рухнут наземь, подобно гнойным перезрелым фигам!
Я посмотрел на Кента:
- Скоро вскипит, а?
- Пусть Тор расплющит молотом ее кишки - и пылкий флатус сим произведется, от коего увянут все леса, ее ж саму от этой мощной тяги со стен зубчатых сдует прямиком в кучу навоза!
- Конкретного пантеона он не придерживается, верно? - уточнил Кент.
- О, Посейдон, пришли сюда свое отродье одноглазое, чтоб зрило в битуминозный ад ее души, и полыхали там у ней страданья самым анафемским пожаром!
- Знаешь, - сказал я, - для того, кто так гадко обошелся с ведьмами, король как-то перегибает с проклятьями.
- Согласен, - рек Кент. - И, если не ошибаюсь, все это на голову старшей дочери.
- Да что ты? - молвил я. - Ну да, ну да - вполне возможно.
Мы услыхали конский топ, и я оттащил Кента от подъемного моста - по нему с громом неслись два всадника, в поводу за ними еще шесть лошадей.
- Освальд, - сказал Кент.
- С запасными конями, - добавил я. - Поехал в Корнуолл.
Лир прекратил ругаться и проклинать и проводил глазами всадников, пересекавших вересковую пустошь.
- Что за нужда мерзавца гонит в Корнуолл?
- Везет письмо, стрый, - ответил я. - Слыхал я, Гонерилья приказала сообщить сестре все опасенья и добавить свои соображения притом; а Регане и господину ее велено следовать в Глостер, а в Корнуолле не сидеть, когда ты туда прибудешь.
- Ах Гонерилья, подлая ехидна! - вскричал король, треснув себя по лбу.
- И впрямь, - подтвердил я.
- О злобная ты скилла!
- Это уж точно, - сказал Кент.
- Злодейка разорительная, зрела ты в своей израде!
Мы с Кентом переглянулись, не зная, что ответить.
- Я сказал, - рек Лир, - "зело разорительная злодейка, зрелая в своей израде!"
Кент руками подкинул на себе воображаемый изобильный бюст и воздел бровь, как бы уточняя: "Сиськи?"
Я пожал плечами, как бы подтверждая: "Ну да, сиськи вроде бы уместны".
- Вестимо, зело разорительная израда, государь, - рек я. - Годная, зрелая.
- Знамо дело, зело прыгучая и мягкая израда, - рек Кент.
На сем Лир, словно бы стряхнув помрачение, резко выпрямился в седле.
- Кай, вели Курану оседлать тебе скорого на ногу коня. И поезжай в Глостер, сообщи другу моему графу, что мы едем.
- Слушаюсь, милорд, - ответил Кент.
- И еще, Кай, удостоверься, что с подручным моим Харчком все обстоит не скверно, - добавил я.
Кент кивнул и по мосту направился в замок. Старый король посмотрел на меня сверху.
- Мой черный симпатяга-дурачок, где же изменил я своему отцовскому долгу, отчего ныне в Гонерилье сия неблагодарность воспалилась таким безумьем?
- Я всего-навсего шут гороховый, милорд, но ежели гадать, я бы решил, что госпоже в ее нежные годы не помешало б малость дисциплины - для закалки характера.
- Говори смело, Карман, тебя за это не обижу я.
- Лупить сучку надо было в детстве, милорд. А ты вручил им розгу и спустил с себя штанцы.
- Если ты будешь врать, я тебя выпорю.
- Слово его росе подобно, - рек Кукан. - Держится, пока не рассветет.
Я рассмеялся - я же не только дурак, но и простак, - и вовсе не подумал, что Лир нынче переменчив, как бабочка.
- Пойду поговорю с Кураном - надо найти вам годного коня для путешествия, любезный, - рек я. - И плащ ваш захвачу.
Лир обмяк в седле - он обессилел, препираясь с небесами.
- Ступай, мой добрый друг Карман, - рек он. - И пусть рыцари готовятся в дорогу.
- И поступлю, - молвил я в ответ. - То есть поступаю.
И я оставил старика в одиночестве под стенами замка.
Явление двенадцатое
Путь короля
Придав событиям требуемую живость, я начинаю задумываться, достанет ли мне сноровки: меня готовили в монашки, я отточил навыки рассказывать анекдоты, жонглировать и петь песенки, - но довольно ли этого, чтобы развязать войну? Так часто бывал я орудием чужих капризов - даже не придворной пешкой, а лишь безделушкой короля иль дочерей его. Забавною такой виньеткой. Крохотным напоминанием о совести и человечности, уснащенным чувством юмора ровно в той мере, чтобы от меня можно было отмахнуться, не обратить на меня внимания, посмеяться надо мной. Вероятно, неспроста на шахматной доске нет фигуры шута. Как ходит шут? Что за стратегии поможет он? Какая польза от шута? А! Однако ж в колоде карт шут есть - это джокер, а порой и два. Ценности, разумеется, никакой. Смысла, вообще говоря, тоже. Похож на козырь, но козырной силы не имеет. Орудие случайности - только и всего. Лишь сдающий карты может назначить ему цену - заставить буйствовать, сделать его козырем. А сдает карты кто - Судьба? Господь Бог? Король? Призрак? Ведьмы?
Затворница рассказывала о картах Таро - запретных и языческих. Самой колоды у нас не было, но она все их мне описала, а я углем изобразил их на каменных плитах коридора.
- Номер дурака - ноль, - говорила она, - но это потому, что он представляет бесконечную возможность всего. Он может стать чем угодно. Смотри - все свои пожитки он несет в котомке за спиной. Он ко всему готов - может пойти куда угодно, стать тем, кем ему нужно. Не полагайся, Карман, на дурака - просто потому, что он ноль.
Ведала ли она, куда я направляюсь, еще тогда - или же слова ее обрели для меня смысл только сейчас, когда я, ноль без палочки, дурак, ничто и ничтожество намереваюсь сдвинуть страны с мест? Война? В чем ее прелесть?
Напившись как-то вечером и посуровев нравом, Лир размышлял о войне, и тут я предложил ему хорошенько развеяться с девками, дабы отринуть хмурость.
- О, Карман, я слишком стар, и радость ебли вянет в моих членах. Лишь доброе смертоубийство еще хоть как-то распаляет похоть у меня в крови. Да и одного не хватит - прикончить сотню, тысячу, десять тысяч по одному моему слову… Чтоб реки крови залили поля - вот что воспламеняет копье мужа.
- Ой, - молвил я. - А я собирался привести вам Язву Мэри из портомойни. Только десять тысяч трупов и реки крови ей могут быть не по таланту, вашчество.
- Нет, благодарю тебя, добрый Карман, лучше посижу я тут, медленно и грустно соскальзывая в небытие.