- Кровавый пиздец, полоумная прошмандовка! - Я вырывался. Зад мне жгло отпечатками ее ладони.
Шлеп!
- О боже праведный! - сказала Гонерилья. - Да! - Она уже ерзала подо мной.
Шлеп!
- Ай! Ладно, это письмо! Записка, - сказал я.
- И попочка у тебя будет вся красная, как роза!
Шлеп!
Я проелозил по ее коленям, вывернулся, схватился за ее дойки и подтянулся. Теперь я сидел у нее на коленях.
- Вот. - Я вытащил из камзола запечатанный пергамент.
- Рано! - рекла она, стараясь перевернуть меня обратно и возобновить шлепанье по попе.
А потом жамкнула мне гульфик.
- Ты жамкнула мне гульфик.
- Еще бы - отдавай, дурак. - Теперь она попробовала сунуть мне под гульфик руку.
Я залез в шелковый кисет и вытащил один дождевик - все время стараясь хоть как-то оберечь свое мужское достоинство. Где-то открылась дверь.
- Сдавай причиндал! - скомандовала герцогиня.
Ну что тут поделаешь? Я сдал. И фыркнул из дождевика ей под нос.
- От Эдмунда Глостерского, - сказал я.
- Миледи? - В дверях покоев герцогини стоял Освальд.
- Водрузи нас на пол, дынька, - рек я. - Бздолову надо поставить задачу.
В покоях ощутимо припахивало победой.
В тот первый день много лет назад игра зашла гораздо дальше, а потом Освальд нам помешал впервые. Началось все, как обычно, с допроса любознательной Гонерильи.
- Карман, - сказала она, - поскольку ты вырос в женском монастыре, я бы решила, что тебе не понаслышке известно о наказанье.
- Знамо дело, госпожа. Мне изрядно досталось, но этим дело не кончилось. До сей поры я едва ль не каждодневно подвергаюсь инквизиции в этих вот покоях.
- Милый Кармашек, ты, должно быть, шутишь?
- Такова моя работа, сударыня.
Тогда она встала и выпроводила дам из светлицы мелкой капризной вспышкой. Когда все нас оставили, она сказала:
- А вот меня никогда не наказывали.
- Ну да, госпожа, вы же христианка - для вас никогда не поздно. - Я-то из Церкви ушел с проклятьями после того, как мою отшельницу замуровали, и в то время очень склонялся к язычеству.
- Никому не дозволено меня трогать, поэтому вместо меня всегда наказывают девушку. Шлепают.
- Вестимо, сударыня, так и должно быть. Королевский круп должен оставаться неприкосновенен.
- И мне все это забавно. Вот надысь на мессе я обмолвилась, что Регана, не иначе, пизда нестроевая, так мою девушку так отделали…
- Отделали б еще и не так, назови вы небо голубым, э? Порка за правду - еще б не забавно.
- Да не так забавно, Карман. А забавно как в тот день, когда ты учил меня человечку в лодочке.
То был лишь словесный урок, и случился он вскоре после того, как она попросила разъяснить ей про мужское достоинство. Но забавлялась она, вспоминая тот день, потом еще две недели, не меньше.
- О, ну разумеется, - промолвил я. - Забавно.
- Меня нужно отшлепать, - сказала Гонерилья.
- Это вечная истина, согласен, госпожа, но мы опять-таки объявляем небо голубым, не так ли?
- Я хочу, чтоб меня отшлепали.
- Ой, - рек я, неизменно красноречивый и смышленый негодник. - Тогда другое дело.
- Ты отшлепал, - уточнила принцесса.
- Ебать мои чулки. - Сим я обрек себя на эту долю.
В общем, когда Освальд вступил в покои в тот первый раз, и у меня, и у принцессы зады были красны, как у сарацинских макак, мы оба были вполне голы (за исключеньем колпака, который с моей головы перекочевал на Гонерильину) и ритмично прикладывались друг к другу своими фасадами. Освальд повел себя несколько менее чем сдержанно.
- Тревога! Караул! Шут надругался над моей госпожой! Караул! - возопил Освальд, поспешно ретируясь из покоев и подымая весь замок.
Освальда я догнал у входа в большую залу, где на троне сидел Лир. Регана расположилась у его ног по одну сторону и вышивала, Корделия - по другую, играла с куклой.
- Дурак надругался над принцессой! - объявил Освальд.
- Карман! - крикнула Корделия, выронила куклу и подбежала ко мне. Она широко и блаженно улыбалась. Ей тогда исполнилось лет восемь.
Освальд заступил мне дорогу.
- Я застал дурака без штанов, и он покрывал принцессу Гонерилью, как похотливый козел, государь.
- Это неправда, стрый, - рек я. - Меня призвали в светелку к госпоже лишь для того, чтоб разогнать ей утреннюю хмарь. Принюхайтесь, коль есть у вас сомненья, - ее дыханье говорит получше слов.
На сих словах в залу вбежала Гонерилья, на ходу оправляя юбки. Остановилась подле меня и сделала книксен отцу. Она запыхалась, прибежала босиком, а одна грудь подмигивала Циклопом из лифа ее платья. Проворно я сорвал у нее с головы свой колпак и спрятал за спиной.
- Извольте - свежа, аки цветик? - рек я.
- Привет, сестренка, - сказала Корделия.
- Доброе утро, барашек, - ответила Гонерилья, лишая розовоглазого Циклопа остатков зренья быстрым тычком.
Лир почесал в бороде и зыркнул на старшую дщерь.
- Эгей, дочурка, - рек он. - Барала ль ты и вправду дурака?
- Сдается мне, любая дева, барающая мужчину, барает дурака, отец.
- Отчетливо прозвучало "нет", - молвил я.
- Что такое "барать"? - спросила Корделия.
- Я сам видел, - сказал Освальд.
- Барать мужчину и барать дурака - различья нет, - сказала Гонерилья. - Но вутрях сегодня я барала вашего дурака - как полагается и громогласно. Я трахала его, пока он не взмолился богам и лошадям, чтоб оттащили.
Это еще что такое? Нарывается на подлинное наказание?
- Так и есть, - сказал Освальд. - Я слышал этот клич.
- Барала, барала, барала! - не унималась Гонерилья. - О что это я чувствую в себе? Крохотные пяточки ублюдка уж барабанят мне в утробу изнутри. И я слышу его бубенцы.
- Лживая ты потаскуха, - молвил я. - Шуты так же рождаются с бубенцами, как принцессы - с клыками. И то, и это нужно заслужить.
Лир рек:
- Если это правда, Карман, я прикажу вогнать тебе в зад алебарду.
- Кармана нельзя убивать, - сказала Корделия. - Кто будет меня распотешивать, когда на меня свалится кровавая напасть и я сдамся на милость черной меланхолии?
- Ты что несешь, дитя? - вопросил я.
- Все женщины так прокляты, - ответила Корделия. - Их нужно наказывать за коварство Евы в саду зла. Няня говорит, от нее так скверно.
Я погладил ребенка по голове.
- Едрическая сила, государь, заведите же девочкам таких учителей, которые не монахини.
- Меня следует наказать, - вставила Гонерилья.
- А у меня напасть уже не первый месяц, - промолвила Регана, не отрываясь от вышивки. - И я поняла, что мне лучше, если я спускаюсь в застенки и смотрю, как мучают узников.
- А я хочу Кармана! - Корделия уже ныла.
- Тебе он не достанется, - ответила Гонерилья. - Его тоже надо наказать. За то, что совершил.
Освальд поклонился без особой на то причины:
- Позволено ли будет предложить выставить его голову на пике на Лондонский мост, государь? Чтоб неповадно было черни впредь распутничать?
- Молчанье! - крикнул Лир, вставая. Спустился по ступеням трона, миновал Освальда, падшего на колени, и воздвигся предо мной. Длань он возложил на голову Корделии.
- Она молчала три года, пока ты не появился, - рек он. Орлиный взор старого короля был устремлен прямо мне в душу.
- Так точно, государь, - ответил я, потупив очи долу.
Он повернулся к Гонерилье:
- Ступай в свои покои. Пусть нянюшка пасет твоих химер. Она и проследит, чтоб дело сим усохло.
- Но, отец, мы с дураком…
- Брехня. Девица ты, - сказал Лир. - Мы уговорились вручить тебя герцогу Олбанийскому таковой, а потому такова ты и есть.
- Государь, над госпожою все же надругались, - в отчаянье выпалил Освальд.
- Стража! Выведите Освальда на двор да пропишите ему двадцать плетей. За вранье.
- Но, государь! - Освальд бился в руках двух дюжих стражей.
- Двадцать плетей - и пусть запомнит, как я милосерден! Еще одно слово отныне - и твоя голова украсит Лондонский мост.
Мы ошеломленно наблюдали, как стража уволакивает Освальда, а угодливый лакей рыдал и багровел лицом, изо всех сил стараясь не распустить язык в последний раз.
- Можно мне посмотреть? - спросила Гонерилья.
- Ступай, - ответил Лир. - А потом к няньке.
Регана тоже вскочила на ноги и подбежала к отцу. С надеждой она заглядывала ему в лицо, привстав на цыпочки и плеща ладонями от предвкушенья.
- Да, иди, - сказал король. - Но лишь смотреть.
Регана вымелась из залы вслед за старшей сестрой. Власы цвета воронова крыла летели за нею, как хвост черной кометы.
- Ты мой шут, Карман, - сказала Корделия, беря меня за руку. - Пойдем, ты мне поможешь. Я учу Долли разговаривать по-французски.
И маленькая принцесса вывела меня из залы. Старый король смотрел нам вслед, не проронив ни слова, - одна седая бровь воздета, а ястребиный зрак под ней горел, подобно дальней ледяной звезде.
Явление одиннадцатое
Кто злой, кто добрый тут дурак
Гонерилья скинула меня на пол так внезапно, будто обнаружила у себя на коленях мешок утопленных котят. Мгновенно распечатала письмо и погрузилась в чтение, не обеспокоившись даже затолкать на место грудь.
- Миледи, - повторил Освальд. После первой порки он поумнел. Сейчас он вел себя так, словно меня тут не было. - Ваш батюшка в большой зале, осведомляется о дураке.
Гонерилья раздраженно подняла голову.
- Ну так отведи его. Бери, бери, бери. - И она отмахнулась от нас обоих, как от мух.
- Будет исполнено, миледи. - Освальд развернулся и зашагал к выходу. - Пойдем, дурак.
Я встал и потер себе попу, затем последовал за Освальдом прочь из светелки. Да, синяк на мягком месте останется, но душа у меня тоже болела. Злая сучка - выставила меня вон, хотя вся попа у меня еще горит от шлепков ее страсти. Бубенцы на моем колпаке поникли в отчаянье.
В сенях ко мне пристроился Кент.
- Стало быть, она без ума от тебя?
- От Эдмунда Глостерского, - ответил я.
- Эдмунд? Она без ума от байстрюка?
- Ну да. Ветреная потаскуха.
Кента явно поразил такой поворот событий - он даже приподнял поле шляпы, чтоб лучше видеть меня.
- Но ты для этого ее околдовал, верно?
- О, ну наверное, - молвил я. Выходит, она моим чарам способна противостоять лишь посредством черной магии. Ха! Мне сразу стало лучше. - Вот прям сейчас она читает письмо, что я подделал его рукой.
- Ваш дурак, - объявил Освальд, когда мы вступили в залу.
Старый король заседал там с капитаном Кураном и дюжиной других рыцарей. Похоже, они только что вернулись с охоты - на меня, вне всяких сомнений.
- Мой мальчик! - воскликнул Лир, раскрывая объятья.
Я кинулся к нему, но обнимать в ответ не стал. Не было у меня в душе к нему нежности - при одном взгляде на короля во мне, как прежде, закипал гнев.
- О радость, - съязвил Освальд, и голос его сочился ядом презренья. - Возвращение блудной ракальи.
- Эй ты, - сказал Лир. - Моим рыцарям пора платить. Ступай-ка скажи моей дочери, что я желаю с ней поговорить.
Освальд не обратил на старика вниманья и по-прежнему шел вон из залы.
- Ты, любезный! - рявкнул Лир. - Ты меня слышал?
Освальд медленно повернулся, словно это ему принес ветерок.
- Знамо дело, я вас слышал.
- Кто я такой, любезный?
Освальд ковырнул в передних зубах ногтем мизинца.
- Отец миледи. - И осклабился. Надо признать - каналья наглости поднабрался. Ну или его разъедало желание немедленно вылететь в загробную жизнь, теряя гульфик и перчатки.
- Отец миледи? - Лир стащил с руки охотничью перчатку из толстой кожи и хлестнул ею по физиономии Освальда. - Раб милорда… собачий ублюдок, холуй, пащенок!
Железные заклепки на перчатке до крови расцарапали щеку дворецкого.
- Прошу извинить, милорд, но я ни то, ни другое, ни третье. Без рукоприкладства, милорд. - Освальд пятился к огромным двойным дверям, а Лир наскакивал на него с перчаткой, но стоило дворецкому повернуться, чтобы уже пуститься наутек, Кент выкинул ногу и пинком сшиб его на пол.
- Тебе ногоприкладства захотелось, падаль?
Освальд докатился до ног Гонерильевой стражи, с трудом поднялся и выбежал вон. Стража сделала вид, что ничего не произошло.
- Спасибо, приятель; твоя служба мне по душе, - сказал король Кенту. - Это ты вернул моего шута домой?
- Знамо дело, это он, стрый, - молвил я. - Вызволил меня из чернейшей чащобы, отбил у спадасинов и пигмеев, а также стаи тигров - и привел сюда. Только не дозволяйте ему говорить с вами по-валлийски - один тигр захлебнулся в половодье его перхоты и пал под ударами согласных.
Лир пристальнее всмотрелся в своего старого друга - и поежился. Вне всяких сомнений, по его хребту проелозила мерзлая лапа мук совести.
- Тогда милости просим, сударь. Я буду жаловать тебя. - Лир протянул Кенту кошель с монетами. - Спасибо. Ты не слуга, а друг. Вот тебе задаток за службу.
- Моя благодарность и мой меч все ваши, - рек Кент, склоняясь в поклоне.
- Кто ты таков? - спросил Лир.
- Кай, - ответил Кент.
- И откуда взялся?
- Из Перепиха, государь.
- Это понятно, парень, как и все мы, - нетерпеливо сказал Лир. - Но из каких краев?
- Овечий Перепих на Червеедке, - вставил я, пожав плечами. - Уэльс.
- Что ж, послужи мне, - сказал Лир. - Если не разонравишься и после обеда, то оставлю при себе.
- Позволь и мне прибавить. Вот мой колпак, - рек я, протянув Кенту свою шапку с бубенцами.
- Зачем он мне? - спросил Кент.
- Затем, что ты валяешь дурака. Только дурак пойдет на дурака работать.
- Смотри, дурак. Плетки отведаешь, - сказал Лир.
- А ты на мой колпак не зарься, он уже обещан, - сказал я королю. - Выпроси-ка другой у своих дочек.
Капитан Куран проглотил улыбку.
- Ты меня дураком зовешь? - сообразил Лир.
- Остальные свои звания ты роздал, а уж этого врожденного у тебя не отнять. Земли тоже разбазарил, так отчего же не дурак?
- Берегись, каналья! Видишь плетку?
Я потер себя по ягодицам - они по-прежнему горели.
- Так лишь она тебе, стрый, ныне и подвластна.
- Какой-то злой ты стал, дурак, покуда шлялся, - сказал король.
- А ты больно добренький, - рек я. - Сам король, наскуча властью, подался в дураки - шутки с судьбой шутить удумал.
- Государь, этот дурак не совсем дурак, - промолвил Кент.
Лир повернулся к старому рыцарю, но без гнева.
- Не исключено, - слабо вымолвил он, шаря тусклым взором по каменным плитам пола, словно бы там нацарапан был ответ. - Кто знает…
- Госпожа Гонерилья, герцогиня Олбанийская! - провозгласил служитель.
- …бздунительная шаболда, - добавил я, относительно уверенный, что служитель эту часть опустит.
Гонерилья впорхнула в залу, не заметив меня, и устремилась прямиком к отцу. Старик раскрыл ей объятья, но она остановилась в одном клинке от него.
- Неужели отец прибил моего слугу за то, что тот выбранил его шута? - Только теперь она злобно глянула на меня.
Я потер попу и послал герцогине воздушный поцелуй.
- Холопа я прибил за дерзость, а велел я ему призвать тебя. Дурак же мой только что нашелся. Что значит эта складка на челе?
- Молодец ты был раньше - чихать тебе было на ее хмурость, - заявил я королю. - А теперь ты ноль без палочки. Она вырвала из сердца всю любовь к дуракам и тем, кто без званий, и обратила в желчь.
- Нишкни, мальчишка, - рек король.