- Милок, - по-человечески сказала тётя Паша, - я ведь раньше что, уборщицей при вокзале была. И огород. Вот и всё. А где ещё работать было? У нас одно сельпо было, да и то на той стороне, за дорогой. Теперича я в санатории кастеляншей работаю. Огород у меня тот же. Квартира с водопроводом. Народу полно, две койки в сезон сдаю. Милый, у нас жизнь другая пошла. А кабы Верка, паскуда, с вокзала меня не выжила, я б и там две ставки получала. Посмотри, дочь-то у меня красавица и ходит разодетая как царевна. Это что, я её на свою морковь бы вырастила? Да кому она нужна-то была, морковь? А сейчас двадцать копеек пучок. А как же, витамины теперь всем нужны. Понял?
- Понял.
- Вот и пиши: мы, жители города-курорта, от всей души благодарны всем, кто увеличивает наше благосостояние и превращает нашу деревню в цветущий жизни сад,
- Всё, тётя Паша, спасибо,
- И тебе, милок, спасибо. Пришли мы уже, теперь я и сама сумку-то дотащу.
Дома сидела дочь Анастасия. Явно была не в духе. Глаза тёмные, губы поджаты. Увидев меня, вышла из кухни. Я взял бутерброд и тоже ушёл. Протомился с полчаса в комнате, то глядя в окно, то перебирая на этажерке старые учебники и издания шестидесятых годов. Куда ни приедешь, вечно одно и то же. Ни учебники, ни романы читать не хотелось. Лежала книга "Жизнь Жорж Санд". Это было уже слишком. Я иногда думаю… бывает даже, что думаю по три раза в день. Так вот, иногда я думаю, что некоторые писатели более известны своей жизнью, чем своими произведениями. Импозантностью, авторитетом личности, скандальностью и авантюризмом они создают вокруг себя ореол загадочности, притягивают внимание обывателей. А начнёшь читать - сплошная скука. Унылость какая-то на сегодняшний день. То ли они злободневны были, улавливали какой-то момент и точно отвечали на вопросы того времени, то ли время само вызывало их. Да, при чём же здесь Жорж Санд, когда плохое настроение и некуда деваться?
- Анастасия! - закричал я. - А-на-ста-си-я! - запел я. Была такая песня, вот я и запел эту песню.
В комнату вошла Анастасия. Видно, она, услышав своё имя, кинулась на голос, но потом опомнилась и вошла почти спокойная, если не считать учащённого дыхания под розовым батником.
- Что с вами? - строго спросила она.
- А не сходить ли нам куда-нибудь? Ну, допустим, в ресторан.
Она не ответила, повернулась и ушла. Я взялся за Жорж Санд. Я её почти уже ненавидел, эту Жорж Санд. Тоже мне "Консуэло". Прошло минут пятнадцать томительного чтения. В проёме двери появилась Анастасия. Она была накрашена. Кофта бордо, юбка клёш. Туфли на высоком каблуке, и даже, кажется, изменилась причёска.
- Анастасия, - сказал я в изумлении, - это вы?
Мы пошли. Честно говоря, я даже не знал, брать ли её под руку. Вы, конечно, помните, я стройный, высокий, красивый. Она справа от меня на высоких каблуках одного со мной роста. Я крепкий, элегантный, хорошо одетый. Она яркая, тонкая, свежая, и что-то там ещё неуловимое. А я, как правило, не вожу в командировки свой белоснежный смокинг, хотя бы потому, что у меня его нет.
Мы шли гордо, и на нас все обращали внимание. И на меня тоже, может быть, с единственной мыслью: "Почему она с ним?" Да, на нас все обращали внимание, особенно те, кто стоял в очереди перед рестораном. Мы независимо прошли мимо них, завернули за угол к служебному входу и при помощи официанта Маркелла, школьного друга Анастасии, вошли в зал.
Публика неистовствовала. Оркестр бывших "переростков" наяривал "Птицу счастья завтрашнего дня".
Мы пристроились в углу за двухместным столиком. Всё тот же Маркелл протянул Анастасии меню. Она величественно подала его мне. Я провёл рукой сверху вниз по меню, что означало - всё.
Маркелл вспыхнул, а я добавил:
- По своему выбору, но коньяк чтобы был армянским.
- А лимон, - сказал он, - кислым.
Я кивнул. Мы поняли друг друга. Он умчался.
Пока на стол ставили закуску, мы оглядывали публику. Толпа прыгала на площадке возле оркестра. Шёл девятый час вечера.
Когда облако танцующих рассеялось, мы увидели нашу манекенщицу. Она верховодила среди двух орлов в форме морских офицеров. После сегодняшнего дня я уже не удивлюсь, если здесь ещё откроют и море. Ребята были хороши собой, твёрдо это знали и даже в ресторан ходили в морской форме. Но я так подумал из зависти, поскольку форма им шла.
На мне же в этот вечер был мой замечательный фланелевый костюм, купленный на гонорар за очерк о варанах для "Науки и жизни". Почему я писал о варанах? Почему мы, журналисты, пишем о биологии, астрономии и вообще о чём угодно? Правильнее было бы заказать какому-нибудь учёному статью об этих несчастных варанах, и дело с концом. Нет, пишем мы, журналисты. Во-первых, нужно быстро. Сегодня почему-то просто позарез нужно нашим читателям узнать кое-что о семейной жизни варанов. Знаете, у варанов очень прочные семейные связи, особенно в брачный период. А тут, понимаете ли, жуткий процент разводов у молодёжи. А вдруг… Во-вторых, надо, чтобы занимательно. Помнится, я сделал целый детектив из этой самой вараньей свадьбы. И, в-третьих, если бы не было этих прекрасных варанчиков, не было бы на мне вот уже три года этого замечательного костюма. Почти нового, если не считать, что он почти старый.
- За варанов, - сказал я.
Анастасию кто-то пригласил танцевать. Естественно, она отказала. В голову лез идиотский анекдот: "Кто её кормит, тот её и танцует", - но я удержался.
- Имеете успех.
Она зарумянилась, но скорее всего от коньяка. Насчёт успеха ей всё было давно известно.
Манекенщица Света лихо отплясывала то с одним, то с другим, а то и сразу с обоими офицерами. Анастасия краем глаза следила за её перемещениями. Света тоже нас заметила, старалась не терять нас из виду, но профессионально на нас не смотрела. Когда танец кончался, она шла к своему столику хорошо поставленной походкой.
В этот вечер мы позволили себе. Мы выпили больше, чем заказали, нам присылали бутылки с других столон. "Нам" - это преувеличено ровно в два раза. Я притворялся, будто не знаю, что надо посылать ответ в двойном размере. Я вежливо улыбался в пространство, делая вид, что очень рад присылаемому.
Мы тоже пошли танцевать. Танцевать я научился ещё в детстве, поэтому привык к этому занятию настолько, что музыка мне почти не мешала. С присущим мне мастерством я изображал человека, которому только что вступило в спину, а Анастасия гордо переступала с одной ноги на другую и обратно.
На манекенщицу наш танец, похоже, произвёл неизгладимое впечатление. По крайней мере, она тут же изъяла из рук моряков фужеры с водкой и буквально вытащила их обоих в самую гущу танцующих.
Нет, что ни говорите, а танцевать я умею. Причём плохо. Танцы всегда были для меня лишь способом знакомства и средством сближения. Наконец заиграли что-то медленное, и я вежливо обнял Анастасию за талию. Мы поплыли, почти прижавшись друг к другу. Щека моя касалась то её волос, то горячей щеки. Наверное, можно было поцеловать эту разрумянившуюся, пылающую щеку, но я этого делать не стал. Не то чтобы не хотелось, а просто не люблю делать то, чего от меня ждут.
Мимо постоянно пролетала манекенщица, кося глазом и делая отсутствующее выражение. Не могу сказать, чтобы я ей понравился. Нет, причиной её настойчивого внимания скорее всего было оскорблённое утром самолюбие и женское любопытство. Порой женщине бывает интересно, а что это другая женщина, да к тому же и красивая, нашла в этом типе.
В какой-то момент у ребят-музыкантов что-то лопнуло в аппаратуре. Музыка стихла. Танцующие сделали по инерции ещё несколько па и в недоумении встали. Общая беда сблизила нас со Светой и её спутником. Моряк пригласил на следующий танец Анастасию, я пошёл танцевать с манекенщицей.
- Вы скоро пойдёте домой? - сразу спросила она.
- Думаю, в одиннадцать, когда кончится музыка.
- Давайте уйдём вместе. А то я как-то боюсь. Знаете, ребята не очень знакомые.
- По-моему, очень симпатичные ребята.
Она расстроилась оттого, что я похвалил их как-то свысока.
- Да нет, ребята, конечно, замечательные.
- Вам просто повезло с ребятами.
- Да, верно. Но всё равно. Я думаю, так будет лучше. Нам ведь в одну сторону. - И вдруг добавила в раздражении: - Ну что у вас, отвалится? - И тут же смутилась и поправилась: - Вас, я думаю, не убудет.
После танца мы все оказались за одним столиком. Начались состязания в тостах. Тосты, естественно, были грузинские, и мне пришлось что-то вымучивать про каких-то баранов. Пришлось поднапрячься, поскольку Анастасия смотрела на меня с надеждой, что я не подведу. Я сказал нечто туманное и многозначительное. Моряки выпили с глубокомысленным видом. Анастасия посмотрела на меня с выражением.
В этот момент к нам подошёл официант Маркелл.
- Как гуляешь, Настя? - нечётко спросил он.
- Нормально, Марик, - ответила Анастасия.
- Во! - произнёс Маркелл. - Именно это я и хотел сказать в присутствии всяких столичных светил. Чем были бы мы, если бы не наш источник? - Тут Маркелл принял театральную позу. - Ну да, чем? А? Ну, я мог быть каким-нибудь ветеринаром или аж бригадиром, А Настенка - бухгалтершей, и никогда бы мы не сидели вот так.
Он опустился на стул.
- Не сидели бы за столом цивилизации. В креслах благосостояния. А теперь вот сидим. Так что выпейте, друзья, за наш источник, а вернее, за источник наших благ.
- А ты? - спросила Анастасия.
- Я на работе! - ответил Маркелл, хотя из его речи было понятно, что работа ему не помешала. И, вспомнив о работе, сказал мне ласково: - Вас обсчитать или сами дадите?
Я дал сам, хотя понимал, что он всё равно обсчитает.
Мы шли дружной пятёркой: в середине я, слева и справа девушки под руки со мной, а право- и левофланговыми были офицеры. Говорила в основном манекенщица. О Москве, о модах, о знакомых артистах. Она вещала на всю улицу, потом заспорила со своим спутником справа и от нас отключилась. Анастасия упорно молчала и слушала басок левого сопровождающего лица. Я остался сам по себе, и у меня наконец появилось время подумать. Нет, я и раньше пытался это делать, но как-то без напряжения. Сейчас в голове всплывали какие-то фразы, обрывки разговоров и что-то такое, что я силился вспомнить, но никак не мог. Я вспоминал: огород, источник, тётя Паша, речи, достижения, председатель, директор, отдыхающая, опять тётя Паша, ресторан. Нет, в ресторане ничего не было. Когда так мучительно не можешь что-то вспомнить, надо вернуться на некоторое время назад в ту прежнюю ситуацию. Но что за ситуация? Нет, что-то мне явно мешало, что-то лежало где-то на полочке, которое я обещал себе додумать после, но забыл в этой суматохе.
Пора было включаться в общую беседу. Офицеры торжествовали. При таком раскладе я, очевидно, был лишним. Они от меня теперь легко отделаются попарно и проводят девушек сами. И мало ли что, а вдруг… А это "вдруг" было вот здесь рядом, за углом. Дом тёти Паши. Мы остановились. Анастасия сказала:
- Спокойной ночи.
Сделала ручкой и пошла. Света быстро чмокнула обоих офицеров и тоже упорхнула. Моряки такого поворота событий не ожидали и несколько опешили.
- Закурим, - сказал один из них.
Мы закурили.
- Ну, пошли, что ли, - сказал мне второй.
- Так я уже пришёл, - ухмыльнулся я.
- Как это?
- Живу я здесь, ребята. У меня здесь гнездо!
У ребят вытянулись лица.
- Не волнуйтесь вы. Я здесь койку снимаю. Я здесь третий лишний. Приходите, гуляйте, женитесь, разводитесь. Я здесь ни при чём. Я пошёл. Гуд бай.
- Пока, - сказали оба бодро и с благодарностью за-облегчение потопали на дорогу.
Девушки сидели на кухне. Я произнёс, улыбаясь во всю физиономию:
- Ну, вы тут разберитесь, кому сегодня со мной спать, а я пошёл.
Они расхохотались. Я пошёл в свою комнату. Неловко, конечно, что я сплю на кровати, а она будет спать на раскладушке. Я улёгся на раскладушку. Через некоторое время меня кто-то стал ощупывать в темноте. Я узнал Анастасию.
- Это вы, Света? - нарочно спросил я.
- Я, - сказала Анастасия. - Чего это вы на раскладушку улеглись?
- Вы мне лучше скажите, что это вы на меня накинулись?
- Когда я на вас накинулась?
- Да вот только сейчас: воспользовались темнотой и тут же обниматься. А я, может быть, женат?
- Вы мне никакой - ни женатый, ни холостой - не нужны.
Все шутки кончились.
- А почему такая сердитая?
Она улеглась на кровать.
- Потому, что надоело всё. Вот и вы туда же: Свету ждали. Конечно, столица. Пожила бы здесь, когда всё всё про всех знают.
- Да я ведь пошутил. Я вас сразу узнал. По запаху… по духам.
- Да бросьте вы…
Она вдруг заплакала. Я услышал её всхлипывания. Конечно, я должен был встать, погладить её по головке, обнять и долго успокаивать.
Нет, ребята, не получится. Я сказал как можно грубее:
- Ну что у вас? Что? Подумаешь, она здесь живёт, а не в Москве! Ну и радуйтесь. Эту манекенщицу уже сейчас только штукатурка спасает. А у вас от ваших гор такие персики на щеках! А что вам мешает, в конце концов? Езжайте, пожалуйста, учитесь.
- Ага, ловите женихов, оставайтесь. Мне надоело всё здесь. Надоел источник, надоели ухажёры-отдыхающие. Надоели квартиранты. Вы все - женатые, неженатые. Что вы лезете со своими разговорами? Женатый он! Да у вас у всех на лицах написано: хочу развлечься. На три дня приехал, а туда же, в серьёзные ухаживания играет. Ну что, будем повышать процент деторождаемости? Вы уже пили воду из источника или так попробуем?
- У вас истерика!
- Да, истерика, - она всхлипывала часто-часто. - Надоело, надоели разговоры об этой деторождаемости. Слово-то какое!
- Значит, вот что я вам скажу. Только сначала… - Я дал ей таблетку валидола. Она покорно положила её под язык и засопела. - Да, так вот. Что это вам всё надоело? Ну, источник. Радуйтесь, что он есть. Вы ведь в школу за десять километров ходили, когда его не было. Что ещё-то? Койки сдаёте. Не сдавайте, ходите в одном платье, а не в пяти. Ну что ещё? Ухаживания надоели? Да нет. Нравиться вам никогда не надоест. Приставания - понимаю. Но, по-моему, вы умеете отшивать нахалов. А сейчас вы просто манекенщице позавидовали. Она более раскованна. Ну так что ж? Я тоже должен завидовать журналистам-международникам? Они там по заграницам ездят, а я по дырам с источниками, извините, что оскорбил ваш замечательный город. А полресторана вам завидовало: красивая, стройная, молодая, здоровая. Что вас не устраивает?
- Враньё меня не устраивает.
- А что, вы так часто врёте?
- Всё время, мы все здесь будто сговорились.
- О чём сговорились?
- Э, да вы всё равно не поймёте. Пишите свою статейку. Кропайте. Отмечайте наши успехи. Давайте спать…
Было уже часа два. Я ещё немного поворочался. Всё-таки что-то я не мог вспомнить. Перебирал снова и снова: гостиница, огород, скважина у соседа, институт, десять лет, праздник, речи. Что они там говорили? Нет, ничего особенного. Потом тётя Паша, потом ресторан.
- А что, Анастасия?
- Я сплю, - сказала Анастасия.
- Всё. Спокойной ночи.
Проснулся я от гудка. Длинный, пронзительный гудок. Я понял. Именно его я и вспоминал.
Два тёмных глаза глядели на меня в упор.
- Давно?
- Всю жизнь.
- И всегда засыпаешь?
- Не всегда.
- И всегда в пять?
- Экспресс.
- А не пробовали?
- Зачем же, - усмехнулась она.
Наконец-то я понял, что меня всё время мучило. Этот гудок. Ведь он будит весь город. Люди просыпаются, а до работы ещё часа три. И делать просто нечего, И всё так легко. Ну как же я не догадался ещё вчера!
- Значит, все сговорились?
- О чём это вы? - Она смотрела так, будто и не говорила никогда этих слов.
Попробуем заснуть. Нет, заснуть просто невозможно. Я еле дождался восьми. Бежал по улицам. Звонил к Трофиму Егоровичу в дверь его трёхкомнатной квартиры.
Он, привыкший вставать в пять, был свеж, выбрит, умыт и уже навеселе.
Мы сели.
- Ну что я могу сказать, - начал он скороговоркой. - С детства, понимаешь, хотел стать первооткрывателем, хотел стать моряком. Открыть, понимаешь, какую-нибудь землю, а открыл воду. Но я не жалею, - И дальше всё, что было на митинге, что я уже слышал.
- Знаю, - сказал я, - это я сам вам писал.
Кто-то же наверняка это писал, не сам же он мучился.
- Иди ты, - сказал Трофим Егорович.
- Уже пришёл, - ответил я.
- Милый! - закричал первооткрыватель. - Всю жизнь тебя благодарить буду. Как же складно! Словечко к словечку. Веришь, каждый раз говорю, и сердце радуется и наполняется большим чувством… - Он, видно, опять попал на накатанный текст. Закончив, он полез обниматься.
- Дед, - сказал я, - я о тебе, видно, книгу писать буду. Но какие-то вопросы у меня всё же есть. Ты мне скажи по совести: вода-то минеральная?
- А как же! - испугался первооткрыватель. - Вся как есть минеральная.
- Ну а на соседнем огороде она ведь тоже митральная была.
- У Прасковьи-то? Так ведь у неё же холодная. А у меня до километра бурили, я ж им четвертной дал. Она и пошла тёплая.
- А если б у неё до километра бурили, так тёплая была бы?
- А это уж я не знаю. Тут ведь кто смел, тот и съел. Она ведь, эта магма, не разбирает, чей огород. Она ведь вулканическая. Она греет, и всё тут. У нас здесь, я те так скажу, куда ни кинь, везде магма.
- Ну для первого раза достаточно, - сказал я. - Ещё приду. Ещё поговорим.
Он пытался меня удержать. Но я убежал.
Я быстрым шагом направился в НИИ курортологии.
- Сам у себя? - спросил я секретаршу, которая разглядывала свои большие глаза в маленьком зеркале и готовила тушь, чтобы сделать их ещё больше.
Не дождавшись ответа, я вошёл в кабинет.
- Здравствуйте, Иван Иванович, - уверенно произнёс я. Имя и отчество успел прочесть на двери.
- А-а, приветствую вас, - отозвался Иван Иванович, наверняка пытаясь вспомнить, кто этот наглец. - Чем обязан в такую рань?
- Да знаете, уезжать пора. А мне интервью у вас надо подписать. Так положено.
Я положил перед ним два листочка, написанные от руки.
- Здесь, сами понимаете, машинки у меня нет.
Теперь он, похоже, вспомнил меня.
Он чуть было не расписался, даже занёс руку, но что-то его заинтересовало. Он вчитался.
- Постойте, - осторожно заверещал он. - Что это?
- Где? - наивно спросил я.
- Да вот же, здесь написано. - Он зачитал: - "Большое значение для повышения процента рождаемости имеет пятичасовой экспресс, ежедневно проходящий через наш город. Его гудок звучит как сигнал… Готовится диссертация по теме влияния пятичасового экспресса…" Что это такое?
- Что-нибудь не так?
- Постойте! Когда вы у меня брали интервью?
- Сразу после банкета. А что, разве что-нибудь не так? - И позволил себе поиграться. Даже если бы он расписался, я бы не стал использовать его подпись: мне нужна была его реакция, только она. - А что, - продолжал я простодушно, - разве этот экспресс не имеет никакого значения?
- Вы что, с ума сошли?! Я не мог вам этого сказать. - Он был не на шутку встревожен. - Вы что, собираетесь это печатать?
- А как же!