- Если дело пойдет так и дальше, - говорил он, - то мы скоро не станем писать на обороте карточек фамилии владельцев.
Звали заведующего Иваном Христофоровичем. У него были сухое тренированное тело и резкие неожиданные движения. Обычно Иван Христофорович передвигался по комнате со всякими вывертами: скакал вприсядку на одной ноге, мимоходом делал стойку на стульях, цеплялся, как орангутанг, за приделанные в потолке специальные кольца. Разговаривая со мной, он проводил легкую разминку. Даже во время печатания снимков он делал круговые упражнения для шеи. Я еще никогда не видел у людей такой страстной любви к физкультуре.
Другой слабостью Ивана Христофоровича было обличать молодых специалистов, оставшихся в городе. Когда заведующий был в хорошем настроении, он назидательным голосом читал мне длиннющие морали о том, что нехорошо обманывать государство, которое затратило на тебя много средств.
- Каждый должен приносить народу максимальную пользу на своем месте, - поучал он меня.
В качестве примера Иван Христофорович всегда приводил себя - дескать, мне нет еще и тридцати пяти лет, а я уже кандидат фотохудожественных наук и сотрудничаю с Космической лабораторией. Это сотрудничество, видно, отнимало у Ивана Христофоровича много времени, так как он в фотографии бывал крайне редко.
Заведующий отделом парикмахерских и фотохудожественных работ приходил ко мне почти каждый день. При его появлении я должен был изображать на лице величайшую радость. Обняв за плечи, я вел Умойся к креслу, усаживал и принимался фотографировать. Но самое неприятное было расхваливать его толстую прыщеватую физиономию.
- Чуть-чуть в профиль, Алик, - говорил я. - У тебя очень красивый профиль. Подбородок повыше, вот так, побольше надменности, она тебе идет. Тоня, подойди сюда. Правда, он похож на Наполеона?
Тоня приходила и останавливалась в дверях.
- Вы опять его фотографируете, Геннадий Яковлевич? Вам не надоело?
- Я делаю снимок для выставки "Семилетка в действии". Это лучший учитель ботаники…
- Кгм… кгм… - сказал Наполеон.
- То есть что это я!.. Лучший парикмахер комбината парикмахерских и фотохудожественных работ.
Конечно, я "фотографировал" Умойся без пластинки. Еще не хватало переводить на эту рожу государственное добро.
- Не понимаю, почему вы с ним дружите? - говорила Тоня, когда мой начальник уходил. - Какой неприятный тип!
- У него доброе сердце, - бормотал я. Тоня искренне огорчалась:
- Я, наверно, очень плохая, Геннадий Яковлевич! Нельзя судить о человеке по его внешнему виду, ведь правда? Я постараюсь больше не говорить о нем так, ведь он ваш друг, правда?
Тоня в этом году окончила десять классов. Она худенькая, курносая и веселая. Все ее восхищает, все удивляет. Ко мне юная секретарша относится с заботливостью девочки, увидевшей на улице птичку с перебитым крылом. Когда по радио начинали передавать песни о любви, она выключала приемник, так как почему-то решила, что мне тяжело их слушать.
По вечерам нам часто приходилось оставаться вдвоем в холодной пустой фотографии. Из приемной до меня долетали странные звуки, словно там осторожно стирали батистовый носовой платочек. Это плакала Тоня. Тогда я выходил и забирал ее к себе в лабораторию - единственное теплое место в нашей конуре. Здесь она быстро успокаивалась и принималась тихо смеяться, рассматривая лица на фотографиях.
Плакала Тоня по самым неожиданным поводам.
То обо мне ("Хроменький вы, Геннадий Яковлевич, никто вас не полюбит"), то вдруг ей приходила мысль, что она может попасть под трамвай и погибнуть.
Через две недели я получил первую в своей жизни зарплату. На улице валил мокрый снег. Я зашел на почту и отправил маме десять рублей. Потом стал бесцельно бродить по городу: домой идти не хотелось. Если Вацлав там, придется "обмывать" получку.
Дома надели белые береты. Было тепло и пасмурно, словно весной. По водосточным трубам бежала, громко журча, вода. Ноги тонули в пушистом снегу.
Я думал, как мне отдать Тине деньги за квартиру. Подбросить их потихоньку или передать из рук в руки? Интересно, какие у нее станут глаза?
В комнате у нас никого не было. Я постучался к Егорычу.
- Да, - ответил женский голос.
"Королева" что-то писала в толстую бухгалтерскую книгу. Она была одна. В желтом электрическом свете ее медные волосы тускло поблескивали.
- Вот, - сказал я, вынимая из кармана горсть мелочи. - Для этого случая я специально наменял медяков.
- Что это? - подняла она глаза,
- Квартплата.
- Положи на комод.
- Считать будем? - как можно язвительнее спросил я.
- Нет.
- Я потоптался. Нужного эффекта не получилось.
- Спокойной ночи, хозяйка! Не буду мешать подсчитывать доходы.
- Гена, - тихо позвала она. Я обернулся.
- Давай поговорим, Гена… Я присел на край стула.
- Гена, ты должен понять меня, ты же умный. Чтo мне оставалось? И потом, что плохого я сделала? Я хочу уюта и собственный угол. К этому стремится каждая женщина. Я просто женщина! Егор Егорыч неплохой человек. Он воевал, у него есть награды…
Тина говорила тихо, смотря на меня грустно, без вызова желтыми глазами раненой птицы.
Я хотел сказать что-нибудь злое, оскорбительное, но не нашел нужных слов.
Я поднялся и ушел спать.
За окном валил белый снег.
АБСТРАКТНАЯ ОПРЕДЕЛЕННОСТЬ
Наша организация росла, словно маслята после дождя. Назрела необходимость создать новые отделы и провести некоторые организационные мероприятия.
Вацлав решил создать второй съезд грибов-городовиков.
Съезд приступил к работе в один из декабрьских вечеров в "Ноевом ковчеге".
Вначале все под оркестр из трех балалаек (других музыкальных инструментов в нашем доме не было) исполнили сочиненный мною гимн ОГГ. Гимн начинался так:
Огэ-гэ, ог-эгэ!
Женим Вацу на Яге!
Вот при помощи ее-то
Мы найдем себе работу!
Припев:
Ого-го, ог-э-ге! Ого-го, ог-э-ге!..
Гимн всем понравился, но с припевом я малость просчитался. В исполнении участников съезда он звучал как призывный клич двух десятков племенных жеребцов.
Затем на трибуну, встреченный аплодисментами, поднялся организатор и председатель ОГГ Вацлав Кобзиков. Он помахал нам рукой и сказал:
- Товарищи! Прежде всего почтим вставанием память нашего товарища, безвременно уехавшего в колхоз. Я говорю об инструкторе отдела коммунального хозяйства Андрее Величко.
Все встали.
- Прошу садиться, - махнул рукой Вацлав. - Но этот случай не- должен ввергнуть вас в уныние. Величко пал жертвой собственной неосторожности. Ему, видите ли, захотелось получить значок вуза, в ко тором он учился. Величко по глупости и помчался за ним в отдел кадров. А там горком комсомола вру чает их в торжественной обстановке. Начались рас спросы. Кто, откуда, почему? Величко с перепугу проболтался. Ну, его и сгребли, как миленького. Так что, товарищи, предупреждаю - никаких значков. Ни под каким предлогом не появляться в своих институтах!
- Товарищи! На повестке дня у нас сегодня два вопроса: мой доклад "Задачи ОГГ" и выборы нового состава правления в связи с расширением организации. Будут возражения против повестки?
Возражений не было, и Вацлав Кобзиков приступил к чтению доклада.
- Наши ряды растут, - сказал он. - Финансовые дела тоже неплохи. Пять членов ОГГ удачно зажгли свой семейный очаг и в течение года будут отчислять в нашу кассу, по уставу, третью часть своей зарплаты. Десяток человек вот-вот должны жениться. Кроме того, вступительные и членские взносы.
- Товарищи! - повысил голос Вацлав. - Назрела необходимость иметь освобожденного председателя. С приличным кабинетом, секретарем-машинисткой и телефоном. Пора кончать с кустарщиной! (Аплодисменты.) В дальнейшем, я думаю, мы переведем всех членов правления на профессиональное положение, купим автомобиль и снимем отдельное помещение. (Аплодисменты.)
- Надо послать своих людей в другие города, пусть они проведут соответствующую работу. Мы организуем всесоюзное ОГГ! Не оставим в Советском Союзе ни одной незамужней дочери даже самого маленького начальника! (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Возгласы: "Да здравствует Вацлав Кобзиков! Слава ОГП") Вот такие наши задачи. А теперь перейдем к прениям.
Прения вылились в чествование Вацлава Кобзикова. Все единодушно признавали в ветвраче большой организаторский талант, преданность делу, бескорыстие. Только он должен быть освобожденным председателем ОГГ.
Лишь один Умойся выступил не в унисон со всеми. Он влез на трибуну и заскрипел:
- Никому нет дела до других! Только о себе каждый думает… Инструкторы обленились, забыли о своих обязанностях… Три месяца жениться не могу… Инструктор Рыков совсем не слушается… Крутит моему объекту голову… Думаешь, я не замечаю? Я все замечаю. Кто вчера с ней, запершись в лаборатории, сидел? А? Ответь.
- В чем дело, Рыков? - Кобзиков строго посту чал карандашом по графину.
Я пожал плечами:
- Разве я виноват, что он ей не нравится?
- Кто сказал, что я не нравлюсь? - заныл Умойся. - Рыков сказал… А Рыков заинтересован… Он хочет наиграться и бросить… А мне жениться надо!
- Не надо было надуваться как сыч. Девушки любят, когда им улыбаются, - подал я с места реп лику.
- Ну, вот что, Умойся, - сказал Вацлав. - Мы в твоем деле разберемся в рабочем порядке. Ты что- то действительно в женихах засиделся. Если виноват Рыков, накажем Рыкова. Первая заповедь каждого члена ОГГ - женить товарища, а потом уже думать о себе. Будут еще выступающие?
- Хочу речь сказать, - поднялся Егор Егорыч. - Разве я ништо? Кролика там когда или овощ - всегда пожалуйста. Опять же не для себя стараюсь. Опять же государство в вас деньги вкладывало, учило шесть годов, специальность давало. Зачем же так, а? Вчерась движок мой анжинер смазать забыл, и что получилось? Вода на шестой чердак не пошла - весь овощ завял. Какой же это анжинер, если про смазку забывает? И еще я что скажу. К вам обращаюсь, Вацлав Тимофеев, как к главному грибу. Тину Алексеевну твои грибы не слухаются, дерзят. Кроликов нынче не покормили, а те пол в горнице прогрызли.
- Хватит, Егорыч, - отмахнулся Кобзиков. - Здесь съезд, а не производственное совещание. В рабочем порядке поговорим. А вообще-то ты обнаглел, эксплуататор. Сколько людей на тебя работает! Профсоюз, что ли, на твоем предприятии создать?..
- Ты что! - испугался "король". - Это они сплошь заседать будут. Одно отчетно-перевыборное - дня два. Знаю я, сам в профсоюзе был.
- Кто еще хочет высказаться? Только соблюдать регламент. Будут выступающие? Или вопрос ясен?
- Будут, - сказал Аналапнех, присутствовавший на съезде в качестве почетного гостя.
- Прошу, - Вацлав сделал рукой приглашающий жест. - Это, братцы, чемпион города по классической борьбе Борис Дрыкин. Сейчас он в цирке работает. Оказывает нам значительные услуги.
- Оказывал! Хватит! - Аналапнех взъерошил свой чубчик. - Из-за вас я в тюрьму идти не намерен. Вчера опять двое себе ребра поломали, а третье го чуть медведь не задрал. Зачем его в клетку по несло к хищнику - не знаю. Директор уже мне выговор сделал. "Где, - говорит, - Дрыкин, вы этих тюфяков берете?" Надо было сказать ему, что эти тюфяки все с высшим образованием. Вообще валяете вы дурака, хлопцы, как я посмотрю. Не пойму я вас. Неужели лучше вычищать дерьмо за мартышками, чем работать по специальности? Больше я ни одного огэгэговца к себе в цирк не возьму. Устраивайтесь, где хотите.
Выступление Аналапнеха произвело на участников съезда неприятное впечатление. Чтобы сгладить его, Кобзиков сделал знак музыкантам, и они грянули:
Огэ-гэ, ог-эгэ!
Женим Вацу на Яге!
Вот при помощи ее-то
Мы найдем себе работу!
- Ого-го! Ог-э-г-э! Ого-го! Ог-э-г-э! - заржали по-лошадиному участники съезда.
Раскрылись двери соседней комнаты, и три дюжих молодца внесли на подносах жареных кроликов и свежие овощи - подарок "короля" съезду.
Съезд единогласно постановил: избрать Вацлава Кобзикова освобожденным председателем, положить ему жалованье сто двадцать рублей и оборудовать кабинет с мягким диваном, телефоном и секретарем-машинисткой.
Едва я, придя с работы, успел помыть руки, как в дверь постучали. Вошла беленькая, кудрявая, как барашек, девушка и проблеяла:
- Вы будете Рыков?
- Я.
- Вас вызывает Кобзиков.
- Как вызывает? Если надо - пусть сам придет.
- Он принимает у себя в кабинете. - Барашек осуждающе посмотрела на меня.
Умывшись, я пошел искать кабинет председателя ОГГ. Им оказались две смежные комнаты в новой пристройке Егорыча. В первой комнате стояли трюмо, шкаф и висела схема кровообращения лошади. За пишущей машинкой сидела барашек.
- Вацлав Тимофеевич занят, - проблеяла она.
Я не обратил внимания на слова секретарши и направился к двери. Барашек бросилась мне наперерез.
- У него посетитель!
Завязалась борьба. Секретарша наскакивала на меня, стремительная и упругая, как волейбольный мяч. На шум из кабинета выглянул председатель ОГГ.
- Пропустите его, Варя. Проходи, Рыков. Я сей час кончу.
Со стула при моем появлении поднялся зубной врач, нелегально державший бормашину.
- Значит, договорились?
- Договорились.
Кабинет председателя ОГГ был обставлен шикарно. Фикус, гардины, репродукции картин. На столе массивный чернильный прибор и колокольчик, в углу диван.
Вацлав в ослепительно белой рубашке и наутюженном черном костюме самодовольно огляделся:
- Ну как? А?
- Ничего. В стиле модерн.
- Знаешь, чего еще здесь не хватает?
- Мухомора-липучки.
- Хватит острить. Я заметил, ты стал много острить. Мне давно на тебя жалуются. Здесь не хватает бормашины.
- Бормашины? - опешил я.
- Да. Я договорился с зубным врачом. Он про даст ее нашей организации почти за бесценок. Поста вим ее вот здесь, рядом с моим креслом.
- Прекрасная получится диван-кровать. Только надо отодрать все зубные приспособления.
- Ну, хватит! - оборвал меня Кобзиков. - Я вызвал тебя вот для чего. Ты почему не явился сразу? Вступил в нашу организацию - будь добр, соблюдай дисциплину.
- Ты прихворнул, что ли? Кобзиков нахмурился.
- Полегче на поворотах, Рыков. Как-никак я твой начальник. Почему ты не женил до сих пор Умойся?
- Тоне он не нравится, и, откровенно говоря, этот рохля ей не пара.
Мои слова совсем не понравились председателю. Заложив руки за спину, он стал прохаживаться по кабинету.
- Пара, не пара - не твое дело. Не забывай, Рыков, что ты всего-навсего инструктор. Правильно говорит Умойся - разбаловались вы. Пора мне заняться дисциплиной. Пока от тебя толку для ОГГ, что от козла молока. Женитьбу Умойся провалил, сам до сих пор не нашел себе объекта. Я вынужден дать тебе последнее испытательное поручение.
- Ваца, да что с тобой?
- Ты думаешь, мы собрались в бирюльки играть? Тебе не приходилось кости от окорока глодать? А мне приходилось. Если мы будем лодырничать - все с голоду подохнем. Надо каждую минуту держать ушки на макушке. Надо быть в курсе горкомовских дел.
- Ишь куда хватанул!
- Да… Надо заиметь там своего человека. Ты, кажется, знаком с этим… как его., инструктором… к вам все с разной чепухой приставал.
- С Иваном, что ли?
- По-моему, парень подходящий для этой цели. Простоватый. Его можно запутать в сети.
- Я с ним едва знаком, да и вообще…
- Опять рассуждаешь? Я тебя не спрашиваю: пойдет - не пойдет. Даю тебе идею, а ты воплощай ее в жизнь.
- Какую это идею?
- Его надо женить на Манке. И тогда он наш.
- На Манке? Ха-ха!
- Опять смеешься? Твое дело - выполнять мой приказ. И вообще, что здесь смешного? Если человеку систематически вдалбливать что-нибудь, он обязательно в это поверит.
- Маша Солоухина - грибиха - была курносая полная девушка. В ОГГ ее никто не принимал всерьез, так как Маша все свои чувства выражала хихиканьем. И кроме того, она писала стихи. Стихи были по преимуществу военного содержания, но это не мешало Маше во время их декламации заливаться жаворонком. Иван и Маша… Только Кобзиков мог придумать эту комбинацию.
Председатель ОГГ нажал кнопку и сказал вошедшей секретарше:
- Оформить приказ. Возлагаю на Рыкова брачный акт Ивана Березкина и Марьи Солоухиной, в скобках - Манки. Всё. Срок - десять дней, включая сегодняшний. И помни: в твоих руках судьба организации!
ПРИКАЗ № О6321
Возлагаю на Рыкова брачный акт Ивана Березкина и Марьи Солодухиной (Манки).
Срок - десять дней.
Освобожденный председатель ОГГ
(В. Кобзиков).
Назавтра я поплелся к горкому комсомола ловить Ивана Березкина. Было пыльно и ветрено. На окнах кухни ресторана "Дон" отчаянно трепыхались, как пойманные рыбины, марлевые занавески и гнали на улицу убийственный запах жареного мяса.
Иван Иванович появился на горкомовском крыльце ровно в пять. Он глубоко втянул своими большими, похожими на телефонные мембраны ноздрями мясной запах и коротко о чем-то задумался. Но тут налетел вихрь, подхватил тщедушного Березкина и помчал его вдоль улицы. Инструктор лишь правил огромным портфелем, словно рулем.
Я догнал Березкина через два квартала. Иван не удивился, увидев меня.
- Привет, Пряхин! - крикнул он сквозь свист коричневого ветра. - Как жизнь?
- В норме. Приехал в командировку. А как у тебя? Выселил институт в колхоз?
Иван Иванович безнадежно махнул портфелем, и его рвануло от меня ветром. Я схватил инструктора за рукав.
- Может, посидим за стаканчиком?
Березкин поколебался, но желание излить душу взяло верх.
Мы понеслись по улице. Возле забегаловки с напыщенным названием "Восточная заря" я сделал Березкину знак. Он поставил свой портфель поперек ветра, и нас внесло в зал, длинный и низкий, как пенал, уставленный высокими мраморно-бетонными столиками, напоминающими по форме макеты атомных взрывов.
В кафе стоял гул, какой обычно бывает в подвыпившей компании. Однако на столах возвышались лишь бутылки с ситро. Мы нашли себе укромное местечко за фикусом. Я взял по бифштексу и бутылку крем-соды для маскировки. "Перцовка" была припасена заранее.
- Бюрократы у вас в институте, - сказал Иван Иванович, грустно глядя на бифштекс. - Все обговорили бы вроде, утрясли, доказал я им целесообразность… Да… А потом на объединенном заседании всех комитетов один возьми да и ляпни: "А где же мы в этом колхозе столы будем ставить? Ведь у нас их тысяча тридцать штук". Я засмеялся, а они замахали на меня руками и пошли всерьез обсуждать эту проблему. Ну, так все и разбилось об эти столы. Вялые все какие-то стали, не соберешь, не раскачаешь.
- Ты не отчаивайся, - сочувственно сказал я, пододвигая Березкину бифштекс. - Ешь. На мертвеца похож стал.
- Ладно, черт с ними! Сейчас мне другое поручение дали. Насчет тех, кто по специальности не работает.
Я сделал незаинтересованное лицо.
- Ну и как?