- Нудное это дело! За каждым бегай, каждого упрашивай, уговаривай-… А он ломается, слезы льет, как будто его на каторгу посылают. С утра до ночи по городу мотатось. Играем в кошки-мышки. Припутаю одного в- парикмахерской - смотришь, завтра он в кинотеатре разнорабочим. Совсем замотался!
Иван Иванович взмахнул вилкой так сильно, что кусок бифштекса сорвался с нее и шлепнулся прямо на тарелку пьяницы за соседним столиком. Тот съел его с полнейшим равнодушием.
- Пора кончать! Подниму архивы в институтах за пять лет, составлю списки, соберу фотокарточки и пойду по всем учреждениям подряд. Да… Один не справлюсь. Придется внештатную комиссию создать.
На слове "комиссия" Березкин увял. Он схватил стакан, хлебнул "перцовки", поперхнулся и грустно свесил голову.
Мне стадо жаль Березкина. В этот момент я даже не думал, что такая активная деятельность может выйти для грибов боком.
- Может, не будешь создавать? Иван Иванович мотнул головой.
- Надо, Пряхин… Без комиссий нельзя.
- С каких учреждений думаешь начать? - спросил я, вспомнив об ОГГ.
Я не слышал, что ответил Березкин. Я увидел Катю.
Ледяная принцесса шла по кафе в сопровождении двух мужчин. Она была в белой шапочке и в черном пальто в талию.
Вот хорошее место. Я отступил за фикус.
- Вы что будете есть, Катерина Денисовна?
- Салат, бифштекс и блинчики. Я ужасно проголодалась!
Они с деловитостью солидных денежных людей стали загромождать столик тарелками. Один из спутников Кати, толстый, краснощекий, вынул из черного портфеля бутылку "Столичной" и стал разливать ее содержимое по стаканам. Как я понял из разговора, они "обмывали" утверждение сметы на строительство новой школы в Сосновке. Толстяк, по всей видимости, был областным товарищем. Второй, худощавый, высокий, седой, напоминающий артиста, - директор школы. Он почему-то сразу не понравился мне.
Все трое скоро захмелели и наперебой стали вспоминать смешные эпизоды из истории "выбивания" сметы. Катя хохотала громче всех. Щеки ее раскраснелись, волосы постоянно выбивались из-под шапочки, и она поправляла их лениво, красивым движением.
Я заметил, что директор школы не спускает с нее глаз.
- А Самсон-то Фроймович как топнет ногой, да как закричит на него, а вместо баса - петух! - смеялась Катя, сияя глазами.
- Ха-ха-ха! Я ему: "Подпиши!" А он: "Не подпишу!" - вторил ей громовым басом толстяк.
Директор школы сдержанно улыбался и все гладил, все гладил взглядом Катино лицо.
- Я ему: "Подпиши!" А он мне: "Не подпишу!" Га-га-га-га! Тогда я ему говорю: "Пойду к самому Безручко!"
Очевидно, это был самый смешной эпизод, потому что все трое так и покатились со смеху. Катя даже поперхнулась. Седой протянул стакан с ситро и на секунду задержал ее руку.
И тут мы встретились глазами. Я постарался усмехнуться как можно многозначительнее. Ледяная принцесса холодно отвела взгляд, как будто она меня не узнала. Седой заговорил весело о чем-то, заглядывая ей в лицо.
- Вань, - сказал я, - видишь женщину вон за тем столом? Хочешь, познакомлю? Интересный чело век. Известный в области географ. Излазила все Карпаты, Казбеки и Гималаи.
- Гималаи, - повторил Березкин заплетающимся языком. - Организовать бы там трудовой оздорови тельный семинар…
Катина компания собиралась уходить. (Седой то и дело поглядывал на часы.) Катя так ни разу и не посмотрела на меня. Когда они проходили мимо, я сказал:
- Екатерина Денисовна, можно вас на минутку?
- Что такое? Взгляд поверх головы.
- С вами хочет познакомиться товарищ из горкома комсомола.
- Здравствуйте! Катя.
- Иван Иванович.
Березкин поспешно принял начальственный вид. Он. стряхнул с костюма крошки, посуровел лицом, правая рука его потянулась под стол и ухватилась за портфель.
- Ну, мы пошли, Екатерина Денисовна. А то опоздаем, - сказал седой.
- Идите, идите… Послезавтра увидимся.
- До встречи!
Они попрощались тепло. Очень тепло. Я бы сказал, даже чересчур тепло.
- Как живете, Екатерина Денисовна? - спросил я.
- Спасибо.
- Не за что.
- Школу будете строить?
- Да.
- Новый директор?
- Ага.
- Хороший?
- Мне нравится.
- Очень?
- Почти.
- Туманная формулировка.
- Ты такие любишь.
- Угадала.
- Знаю точно. Тебе нравится всякая неопределенность.
- Конкретная неопределенность лучше абстрактной определенности.
- Разговор все глубже заходил в "подтекст".
Ивану Ивановичу Березкину стало скучно. Он прокашлялся и изрек:
- Шесть комиссий лучше, чем пять.
Катя вздрогнула.
- Ну, я пошла.
- Всего хорошего. Проводить?
- Не надо.
Я усмехнулся. Я умею усмехаться. Все-таки хорошо, что она не успела отвести взгляд. Я отомстил себе за фразу о провожании.
Я поставил чемодан на запорошенную только что выпавшим снегом траву. На остановке был лишь один пассажир - пожилой мужчин" с незапоминающимися чертами лица, в фуфайке и в новых калошах.
- Ну, выпил, - сказал он мне - А что, нельзя?
За парком, на правом крутом берегу белел город. Мне больше нечего делать в этом городе-. Я еду на целину. Судя по газетам, целина - хороший край, веселый… А может, я уеду на Кавказ. Буду работать в винограднике. Или в Архангельск - ловить рыбу. Все равно. Какой поезд первый - туда и поеду. Я вольный казак. Что бы там ни говорили, а когда ты никому не нужен - здорово.
- Нет, ты скажи! Нельзя?.. Нельзя за свои трудовые гроши? - загорячился мужчина с незапоминающимися чертами, налезая на меня.
Я отвернулся от него и вздохнул. Прислонившись к телефонному столбу, стояла ОНА и в упор смотрела на меня. Та, которая звала меня в ветреные ночи.
- Нельзя, так забирай! На, бери! Вот он я! Вы пил - так забирай! Веди в дружину!
…Она была в серой шубке и стояла, прижавшись к столбу, поэтому я не сразу ее заметил. Подошел трамвай. Она вошла в него.
- Не поведешь, так я сам тебя отведу! - заявил мужчина в новых калошах и ухватил меня за рукав.
Я с трудом оторвался от него и вскочил на подножку.
- Поднимитесь в вагон, - сказала кондукторша сердито, гремя мелочью в сумке.
Я поднялся и очутился прямо перед ней - Снегурочкой из сказки. На ее плечах, как пушистый воротник, лежал снег. Серая шубка, белые ботинка, красные варежки. На горячем румяном личике таяли снежинки. Прядь волос, выбившаяся из-под шапочки, словно мелким бисером усеяна капельками воды. Черные глаза с любопытством уставились на меня.
- Гражданин, пройдите в трамвай. Вы мешаете обилечивать пассажиров! - выкрикнула кондукторша.
Почему-то меня не любят трамвайные кондукторы. Они всегда подозревают мою особу во всех грехах, какие только могут быть у пассажира. Почему я лезу на голову людям (хотя люди лезут на голову мне)? Почему я еду без билета (хотя я взял билет, едва только успел войти)? Почему я ввалился в трамвай пьяным (хотя я трезв, как рыба)?!
В ответ на все оскорбления я обычно отмалчиваюсь, ибо каждое мое слово приводит кондукторов в ярость.
Но на этот раз я не выдержал. Уйти - значит потерять ее, ибо в трамвай набилось много народу.
- Мне и здесь хорошо, - сказал я.
Это была роковая фраза. У кондукторши, как у старого боевого коня при звуке трубы, стали раздуваться ноздри. Вагон оживился, предчувствуя скандал.
- А ну, пройди, кому говорю! - деланно спокойным голосом прошипела кондукторша.
- Занимайтесь своим делом. Я сам знаю, что мне…
Кондукторше этого только и надо было. Подбоченившись, она закричала пронзительным голосом:
- А еще в шляпе! Залил глазищи бесстыжие! Хоть бы людей постеснялся!
- А еще в платке, - сказал я ей в тон. . - Не распускайте свои нервы по трамваю!
- Хам! Шпана безбилетная! Выходи, или сейчас трамвай остановлю!
Она подскочила ко мне и схватила за рукав, как будто я собрался убегать.
- Товарищ милиционер! Товарищ милиционер!
- В чем дело? - осведомился случайно оказавшийся в вагоне старшина милиции, похожий на артиста Филиппова.
- Напился, хулиганит, обилечивать мешает, билета не берет! - перечисляла кондукторша торжествующим голосом.
- Остановите трамвай! - приказал милиционер.
Девушка в серой шубке смотрела на меня сочувственно. Проходя мимо, я уловил запах апельсина. Девушка, пахнущая апельсином!
- Я не виноват! - рванулся я назад. - Спросите у людей!
На улице шел снег, и кругом было пусто, как в поле. Сквозь колышущийся белый занавес смутно проступали очертания деревьев и каких-то редких построек.
- Сядешь на ходу - заберу, - сказал милиционер, прикуривая в ладонях.
Потом он вскочил на подножку.
Из-за стекла я поймал ее взгляд. Взгляд был чуть-чуть сожалеющий. И поэтому, а может, потому, что мне нечего было терять, я крикнул:
- Приходите в субботу в восемь к "Спартаку"!
- Обязательно приду, - обернулся милиционер.
Этак, наверно, никто еще свиданий не назначал, но я был почему-то уверен, что она придет. Разве может она не прийти, если я искал ее всю жизнь?
Откуда-то взялся мужчина с незапоминающимися чертами лица и полез ко мне:
- Ну, выпил. А что, нельзя?
Но теперь почему-то он был в длинном пальто и без калош.
- Наконец-то я тебя нашел… - сказал я вслух.
- Вот и я говорю! - обрадовался мужчина.
ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ НА ЭЛЕКТРОНЕ?
Наступила суббота. К кинотеатру "Спартак" я приехал за час до назначенного срока. Дул резкий ветер, и полотна афиш трепетали, как будто изображенных на них людей била дрожь. Перед закрытыми дверьми ежились какие-то фигуры, изучая надпись: "Все билеты проданы".
Я впал в отчаяние. Куда денемся, если она придет? На таком ветру долго не продержишься, даже если у тебя сердце пылает любовью.
Оставалась еще надежда на танцы. Я зашел в ближайший автомат и обзвонил все клубы и дворцы культуры. Нигде ни танцев, ни концертов.
В унынии я бродил взад-вперед перед кинотеатром, надеясь на чудо. До свидания еще оставалось тридцать пять минут - для чуда вполне достаточный срок. На асфальте лужи морщили лбы. Напротив горбился памятник поэту. Деревья охали и скрипели, как вышедшие на прогулку древние старухи.
Мимо прошли две сильно пахнущие духами девушки в клетчатых косынках. Под мышкам." у них были свертки. У меня забилось сердце танцы все-таки где-то есть! Я двинулся вслед за девушками. Лишь бы это оказалось недалеко, чтобы успеть к восьми.
У подруг были одинаковые зеленые пальто с пушистыми воротниками. Весело болтая, они, к моему изумлению, исчезли в дверях столовой N 14. Асфальт у входа был густо истоптан.
Поколебавшись, я вошел в вестибюль. Там стояла целая толпа ребят и молча переминалась с ноги на ногу, прислушиваясь к доносившимся сверху упоительным звукам танго и шарканью подошв. В дверях, ведущих в рай, маячили два рослых парня с красными повязками на рукавах.
- Вечер работников питания? - спросил я у шкета в огромной папахе.
- Комсомольская свадьба, - буркнул тот. - Не кто повар Коля женится на некто поваре Маше. Ты не пытался через кухню?
- Нет. А ты?
- Только что с чердака сняли.
- А-а… - сказал я.
Пальто моего собеседника было в мелу и паутине.
Я вышел на улицу. Стало как будто еще холоднее. До свидания оставалось ровно десять минут. Неужели не придет?
Я попросил у прошедшего мимо мужчины папиросу и закурил. Дым немного согрел. С непривычки в голове слегка зашумело. Курить или не курить в ее присутствии? Шутить или напустить на себя задумчивость? А может, лучше всего быть самим собой? Хотя нет, это слишком трудно. И вообще, что она из себя представляет - моя будущая жена?
Она пришла ровно в восемь. Я даже растерялся, потому что в глубине души все-таки не верил, что встреча состоится. На ней была та самая шубка и пуховый платок.
- Здравствуйте. Я не опоздала?
Голос чистый, звонкий, без тени смущения.
- Вы точны.
Я бросил папироску в урну, но не попал, и она покатилась по ветру, пуская искры.
- У вас сегодня день рождения?
- Откуда вы взяли? - удивился я.
- Обычно ребята любят начинать знакомство подобным образом. Устраивают вечеринку и дарят "имениннику" в складчину его же часы.
- К сожалению, вы ошиблись.
- К счастью. Давайте, чтобы у нас было не так, как у всех. Романтично. Давайте? Что мы сейчас будем делать?
- Гулять.
Девушка согласно кивнула головой. Она сунула руки в карманы шубки и широко, по-мужски зашагала. Я пошел рядом, не решаясь взять ее под руку, ибо не был уверен, что это романтично.
Лужи покрывались корочкой льда. Редкие прохожие почти бежали, выставив плечо против ветра и пряча носы в воротники.
"Характер у моей жены, кажется, неважный, - думал я, стараясь как можно сильнее ставить ноги на тротуар, чтобы они не замерзли. - Впрочем, в молодости очень хочется быть непохожим на всех. Нужно побольше острить. На женщин это действует неотразимо".
- Вы студент? - спросила девушка, не оборачиваясь.
- Нет, работаю.
- Где?
- Летчиком-испытателем.
Это было не остроумно, но эффектно. Моя спутница остановилась и посмотрела на меня пристально, как будто увидела впервые. Потом высвободила из перчатки руку.
- Лиля. А вас?
- Гена… Геннадий Яковлевич.
- А вы видели Землю?
- Как вас.
- Какая же она?
- Плоская.
- Я серьезно.
- Я тоже. Плоская, как блин. А сбоку уши.
- Какие уши?
- Слонов, которые ее держат.
- С вами серьезно…
Лиля надулась. Минут пять мы шли молча.
- Только это пока тайна, - продолжал я. - Ученые так поражены открытием истины, что не могут ее осмыслить. А летчики все знают. Да вот теперь еще вы.
- Нет, правда?
В голосе Лили было колебание.
- Вполне. Это ужасно, да?
- Наоборот… замечательно. Только вы все врете. Откуда-то сверху, точно срываясь со звезд, падал редкий снег. Он щекотал лицо и был виден только у матовых стекол фонарей. Он бестолково вился, налетая на них грудью.
- Постойте, - сказала вдруг Лиля, - вы слышите музыку?
Мы остановились. Тихая и нежная мелодия вальса неслась сверху вместе со снегом.
- Слышу. Это играет Аэлита.
- А по-моему, вон в том доме.
Мы стояли возле столовой N 14. Весь второй этаж ее был освещен, в окнах скользили тени. У меня сразу заныли окоченевшие ноги.
- Знаете, - сказал я, - там сейчас свадьба мо его друга. Вы не хотите пойти?
- И вы действительно только что вспомнили об этом?
- Нет. Просто я боялся оказаться в ваших глазах банальным.
Лиля испытующе посмотрела на меня. Я стойко выдержал ее взгляд.
- Но у нас нет подарка, - сказала она неуверенно.
- Ерунда! Сейчас что-нибудь купим! - воскликнул я, мысленно подсчитывая, сколько у меня денег.
В "Гастрономе" я взял две коробки пастилы и бутылку шампанского. "В крайнем случае, если ничего не выйдет, уничтожим все с Кобзиковым", - подумал я, входя вместе с Лилей в вестибюль.
Здесь по-прежнему было много народу. Расталкивая толпу, я храбро двинулся на стражей с повязками. Те стояли, переминаясь с ноги на ногу, явно скучая.
- Здорово, ребята, - сказал я. - Мы не опоздали?
- Опоздали, - пробурчал один из дружинников, подозрительно косясь на мой сверток. Другой тоже посмотрел на бумажный пакет.
- Кирпичи? - равнодушно спросил он.
- Ну да, - сказал я, выставляя серебристое горлышко. - К такому кирпичу приложишься - и хорош будешь. Ну, как там Николай? Держится еще на ногах? Или Маша пригубить не дала?
Стражи заулыбались:
- Извините, товарищи… пожалуйста, проходите. Приходится принимать меры. Лезут тут всякие. Только что одного мудреца раскололи. Кирпичи за вернул в бумагу - вроде с подарком…
В зале было душно и пьяняще тепло. Нестройно гудели, шаркали подошвами, шипела радиола, звякали тарелки. Лиля подошла к зеркалу. Я остановился рядом, искоса разглядывая ее. В зеркале отражалась совсем юная черноволосая девочка со строгими глазами. Бледное лицо, обрамленное короной волос, худые руки. Платье из красной шерсти сидело свободно - очевидно, его шили "на вырост". Сильно декольтированное и короткое, оно открывало почти до колен стройные, слегка худые ноги и почти всю спину, покрытую "гусиной кожей". Две толстые косы сбегали по маленькой груди почти до пояса.
- Вы, наверно, будете стесняться моих кос, - сказала Лиля, когда мы встретились в зеркале глазами, - они ведь не модны.
- Что вы! - запротестовал я. - В косах есть своеобразная прелесть. Что-то от пушкинской Люд милы.
- Спасибо за комплимент. Мне все говорят, что я не современна.
- Вы не так меня поняли. Наоборот…
- Вы имеете в виду платье? Так оно - моей сестры.
- Пойдемте танцевать? С вами в обычной обстановке разговаривать трудно.
- Я не танцую.
- Почему? - удивился я.
- Потому что считаю пошлым. От танцев дав но осталось одно название. Сейчас танцуют только потому, что можно на глазах у всех обниматься. А мне это совсем не нужно.
- Тогда пойдемте за стол.
- Я не пью.
- И не едите?
- Иногда.
Мы неловко стояли посреди зала.
- Эй, парочка! Как там вас? Идите сюда! - за кричали из-за стола.
Некто в черном костюме с галстуком-бабочкой подскочил к нам и с пьяной любезностью стал усаживать за стол. Я пошел поздравить жениха. Он сидел во главе стола, красный, довольный, и боролся со своим чубом при помощи железной расчески. Он боролся яростно, ожесточенно, но безуспешно: едва расческа сходила с головы, как чуб моментально рассыпался и лез в глаза,
- Сколько лет, сколько зим, дружище! - сказал я, ставя возле жениха бутылку шампанского и де лая растроганное лицо.
- Ему хватит уже! - запротестовала кругленькая, как колобок, невеста. - Мама, его опять хотят напоить!
Жених поднял с глаз чуб и неожиданно закричал:
- Сашка!!! Ты???
- Ну да!
- Друг! Какими судьбами? Давай бокалы сюда! Мы выпили при явном недовольстве родственников невесты.
- Ну, ты как тут, женился, значит?
- Да вроде. А ты?
- Нет еще.
- Женись, брат. Интересно погулять на свадьбе, на собственной. Эй, давай станцуем русскую? Рус скую! Помнишь, как когда-то?.. Мишка, тащи баян!
Чуб опять упал на глаза жениху, и он зло затряс головой.
Я воспользовался этим и потихоньку ретировался на свое место. Лиля ковыряла вилкой в винегрете.
- Он тоже летчик?
- Нет, повар.
Как странно - один чуть ли не достает рукой звезды, а другой готовит пересоленные винегреты.
- А может, это жена готовила?
Вы сейчас, наверно, скажете, что все профессии нужны людям. Я с этим согласна. Но все-таки есть профессии сильных. Вот, например, ваша. Зачем кривить душой, скажу прямо: я горда, что случай свел меня с вами.