По отсутствию в бауле других, сопутствующих отдыху вещей, с уверенностью можно было сказать, что "авиация" спланировала отдохнуть КАПИТАЛЬНО. Причем была готова начать отдых прямо здесь и сейчас!
- Ну, у вас в "тяжелой кавалерии" это может и так, но у нас на подводном флоте к вину более трепетное отношение, - внимательно разглядывая этикетку, тихо сказал Ростовский.
- Это как!? - меняясь в лице и покрываясь детским румянцем спросил авиатор.
- Ну, как? Как принято во всем цивилизованном мире. Красное вино - к мясу, белое - к рыбе. Ну, а это, наверное, к плавленому сырку. Так что Владислав, доставай нашу закусь, она пришлась кстати! - Примирительно улыбаясь, скомандовал Ростовский.
Как в последствии оказалось, капитан Борщев действительно любил и предпочитал портвейны, ценил их "достоинства", был холост и при случае, баловал себя этим незатейливым "нектаром".
Весь период отдыха, каждое утро, как на работу, он ходил с соседний магазин-кафе к грузину Гиви, где его всегда с почтением принимали.
На пляже он практически не появлялся. Однако был замечен на волейбольной площадке. Играл он, на удивление, хорошо, став негласным капитаном команды отдыхающих на все 24 дня. И команда, собранная им, играла всегда неплохо, исключительно на портвейн и, практически всегда выигрывала у команд соседних санаториев и домов отдыха. А, если и проигрывали, то проигрыш также отмечали вместе с победителями в кафе-шалмане у Гиви.
На следующее утро, после завтрака, наших героев, наконец, разместили по номерам гостиницы, и начался долгожданный отдых. На обеде Ростовского ждал приятный сюрприз. За столиком, куда их с Владом Дегтяренко окончательно определили, сидел его лейтенантский приятель Гоша Деревянкин. С ним Ростовский когда-то начинал службу в Лиепае. Впоследствии служба их разлучила. С годами оба стали командирами дизельных подводных лодок, но Ростовский на Балтике, а Гоша - на Севере - в Полярном.
Встрече оба были искренне рады! До ужина провалялись на пляже. Воспоминания шли сплошной чередой. А вспомнить было что! После ужина Рома Ростовский предложил:
- Слушай Гоша, а не выпить ли нам всем по случаю встречи водочки?
- Можно, а есть?
- Нету, но в магазин сходим.
- Рома здесь с водкой напряженка.
- Кстати, Гоша, мне тут один абориген сказал, что если будет нужна водка, ее можно приобрести у грузина Гиви в кафе-шалмане у базарчика. Похоже, это время настало! Винища - пей, не хочу, а вот водка - дефицит. Если бы не самолетом летел, обязательно пару бы бутылок "шила" с собой взял.
- Ладно, не вибрируй, прорвемся. Раз знаешь где, то веди, разберемся, - сказал Гоша.
Шалман нашли быстро. За стойкой стаял не очень выбритый грузин, который с появлением новых клиентов сходу задал традиционный для заведения вопрос:
- Что пить будэтэ маладые луды?
Оценив взглядом питейные возможности заведения Ростовский негромко спросил:
- А водка у вас есть?
- Канэчна. У Гиви все ест!
Запустив под прилавок маленькую волосатую руку, он ловким движением извлек оттуда бутылку "Сибирской". Он улыбался всей крупнозубой пастью так, будто хотел сказать: зубы, как репутация заведения должны быть безупречны. А зубы у него действительно были отличные.
- Вот харошая водка, - сказал Гиви, ставя бутылку на прилавок.
- И почем?
- Слюшай дарагой всэво 30 рублэй.
- Сколько, сколько!? 30 рублей? Это же в пять раз дороже ее настоящей цены, недоуменно сказал Гоша.
И тут Гиви произнес сакраментальную фразу:
- Слюшай дарагой, хочеш - бэри, а хочеш - нэ бэри.
- Ну что, Гоша возьмем!?
- Ну, давай не очень решительно ответил Гоша и стал копаться в карманах.
- Не ройся, не ройся, беру я, - сказал Ростовский и вытащил бумажник.
Грузин оживился. Резво обтер бутылку тряпкой, достал лист бумаги и, ловко закатав в него покупку, поставил ее на прилавок. Стоял, протирал стакан. Ожидал деньги. Улыбка не исчезала с его хитрого лица. Казалось, оно стало еще шире. Глаза просто лучились удовольствием. Чувствовалось, что этот с позволения сказать "бизнес" ему нравился. Знал, кого обирает - военных. "ЭТИ - возьмут точно!" - Думал про себя опытный психолог-душевед Ростовский и был недалек от истины. Роман не спеша отсчитал шесть рублей и, бросив их на прилавок, забрал бутылку и, направившись на выход, бросил походя: - Пошли Георгий.
На секунду повисло молчание. Выражение лица Гиви в целом не изменилось. Просто в глазах появилось недоумение.
- Э…э, дарагой, тридцать рублэй, не шесть!
Повернувшись в дверях, Ростовский не без кавказского акцента повторил слова Гиви:
- Дорогой хочеш - бери, а хочеш - не бери.
- Вах, маладец! - ударив в ладоши, воскликнул кацо, и его лицо расплылось в сочной радостной гримасе. Поняв, что оплошал, Гиви решил "сохранить лицо" перед приезжими и прикрыться всемирно известной кавказской щедростью.
- Маладэц, бэри, бэри дарагой, умный и хитрый, как джигит! Вах!
Друзья, одержав неожиданную победу, уже двигались к гостинице, ощущая приятную тяжесть приобретения.
- Как-то не хорошо получилось, минут через пять заключил Гоша.
- Да ты что Гоша? Нашел кого жалеть! В природе человека, особенно торговца, всегда сокрыт тайный порок. И мы им воспользовались.
- Ну, все равно Рома ты даешь! Удивил, старик!
- Гоша сложные проблемы практически всегда имеют простые и, легкие для понимания, не правильные решения.
Знаешь, Рома, может ты и прав, но все равно как-то стыдно.
- Стыдно Гоша ни у того, у кого видно, а кому нечего показать. А мы его посадили в его собственные анализы, старик. А теперь я с большим удовольствием выпью водочки за нашу встречу.
Вскоре Гоша уехал. У него закончилась путевка. Так как Ростовский с Дегтяренко приехали в санаторий "географическими холостяками" им выделили 3-х местный номер. По местным понятиям он был со всеми удобствами. Но это их нисколько не смущало. Номер был на первом этаже и лоджия, выходящая в скверик у бассейна, обеспечивала проход в номер в любое время суток. На ночь корпус закрывался, а у них был свободный вход в любом составе. Это удобство ими и друзьями было оценено соответствующим образом. Третьим жителем номера оказался мичман из Туапсе. Он служил на посту берегового наблюдения и при знакомстве назвался Даниловым Петром Петровичем. Он был лет 45-ти и с первых минут знакомства разрешил звать себя Петровичем. Данилов был человеком своеобразным и по-своему интересным, и в отдых "балтийцев" внес определенную живую струю. Он регулярно ходил на процедуры и прогулки, пил "крепленое", иногда ездил на какие-то экскурсии, любил читать и по утрам, и поднявшись спозаранку, посидеть в гальюне - подумать за жизнь. И, как заметил Роман, перечитывать он любил то, что когда-то, по каким-то причинам не прочел в детстве. На момент знакомства, закончив "Руслана и Людмилу" он с интересом читал "Хозяйку медной горы".
Поначалу утренние мечтания в туалете лишних вопросов не вызывали, но пришло время, и вопрос был задан Владом:
- Петрович у тебя по утрам воспоминания накатывают, что ли ? Или ты канат высиживаешь?
Оказалось все гораздо банальнее и проще. Человек просто страдал запорами.
Как-то утром приспичило в туалет Ростовского. Подойдя к двери и убедившись, что тот занят, он тихо осведомился через дверь: "Петрович ты надолго?"
В ответ раздалось громкое нечленораздельное сопение. Вспомнив про последнее читаемое мичманом произведение Пушкина, Роман сочувственно спросил через дверь словами автора: "Что Данила не выходит каменный цветок?"
Услышав это, Влад зашелся таким заразительным смехом, что вышедший вдруг Петрович густо покраснев, стал мыча оправдываться и за свои запоры, и за любовь к русской классике, напоминая в тот момент большого и очень смущенного ребенка.
С тех пор и до отъезда его звали не иначе как Данила, на что он нисколько не обижался.
Вскоре окончился срок путевки и у него. Проводили его скромно, на дорожку выпив бутылку припасенного им болгарского "Рислинга". Посмотрев на этикетку, Ростовский наставительно сказал:
- Советую тебе, Данила, прислушаться. Как подводник советую! Если такое вино будешь пить хотя бы по стакану в день, то "каменный цветок" будет выходить быстро и безболезненно. И про запоры свои забудешь напрочь. И впредь никогда не путай "сухое" с портвейном. Это совершенно разные вещи. Запора от портвейна не бывает только у капитана Борщева. Сдается мне, что только он портвейном лечит все болезни физические и душевные.
Данила уехал, и вновь все "удобства" стали доступней.
Как-то загорая на пляже и наблюдая за прекрасной половиной человечества, Влад вслух пожалел, что всей этой благодати не видит их флагманский механик Гейко.
- Уж Евгений Иванович бегал бы здесь с "дымящимся" на перевес!
- Да достойных ему противников здесь нет. Даже резиновые плавки не нужно одевать.
- Что за плавки? Для чего?
- Да в Европе говорят сейчас очень они в моде. Их надувать можно. В таких плавках нельзя утонуть и главное по пляжу пройтись не стыдно!
- Да, какие там плавки, его "хрящ любви" в мирное-то время заслуживает памятника, а в военное смело можно использовать, как "предмет безжалостного устрашения" с термоядерной боеголовкой. Смех воспоминаний еще долго витал над пляжем.
Отдых подходил к финишу, и уже понемногу тянуло домой к женам и к друзьям на службу.
27 декабря 2003 г
Часть 4. Теплое слово о братьях меньших
Баклан, он и есть - баклан!
Утреннее построение на подъем флага заканчивалось серьезным разносом.
Командир подводной лодки капитан 3 ранга Василий Воробьев, прозванный в народе просто Воробьем, с утра негодовал от увиденного утром беспорядка на 31-ом пирсе, где стоял в дежурстве его корабль.
На "орехи" досталось всем, но больше всего - дежурному по кораблю и боцману.
Практически за ночь огромная стая бакланов и чаек, оккупировав пирс, причал и кормовую надстройку подводной лодки, откровенно нагло и жидко умудрилась их загадить.
Поначалу, в темноте, белое птичье дерьмо в глаза практически не бросалось. Но вот полностью рассвело, и все заскучали. Натюрморт получился красочный!
Загажено было все, совершенно конкретно! Словом, черно-белое кино!
Люди, ответственные за бакланьи "шутки", получили командирский разнос тут же на пирсе, прямо перед молчаливо сидящей стаей.
Воробей орал, как подорванный, обильно брызгая на всех слюной. Иногда, энергично жестикулируя, тыкал пальцем то в боцмана, то в дежурного по кораблю, то в молчаливо наблюдающую этот цирк птичью массу. Его голос, в явном желании переорать стихию, периодически срывался на фальцет. Ветер безжалостно уносил в никуда и "прелесть" слов, и изысканную яркость выражений. От этого живость воспитательного процесса резко теряла свои показательность и смысл.
Казалось, что происходящее птиц нисколько не пугало. За свою маленькую бакланью жизнь они слыхивали от людей и не такое. Пернатые не улетали. Тихо сидели, мечтая о чем-то своем - птичьем, соблюдая стадность и молчаливую солидарность со страдающими из-за них "начальниками".
Не меняя поз, они по-прежнему плотно кучковались на причале. Большими хищными клювами рассекали порывы северо-западного ветра. Перья на их грязных телах трепетали в струях набегающих воздушных потоков. Птицы "штормовали", пережидая непогоду. Мелко топчась на месте, они дружно месили помет перепонками когтистых лап, непроизвольно прикрывая своими крупными, разъевшимися тушами разведенный на пирсе срач.
Перед лицом непогоды эти "гордые" птицы явно предпочитали полетам над штормовым морем обильную трапезу на ближайших помойках с посиделками на пирсах, причалах и корпусах стоящих в базе кораблей.
Словом, как в классике: "чайка ходит по песку - моряку сулит тоску!". Впрочем, и они по-своему, по-бакланьи, тосковали.
На корабле продолжалось плановое "проворачивание оружия и технических средств", когда "командирская железа" капитана З ранга Воробьева, возмущенная наглым поведением птиц, окончательно выработала решение, показавшееся ему самым правильным и удачным для данной ситуации.
Собрав охотничье ружье, которое Воробей хранил в лодочной каюте, он выполз на пирс и, зарядив его прямо на сходне, неспешно двинулся по пирсу к непуганной птичьей массе.
Те, кто наблюдал сцену предстоящей "кары", от удивления приоткрыли рты и с интересом фиксировали события.
Стая довольно близко подпустила незадачливого "мстителя". Метров за пять до опасности передний край пернатых лениво зашевелился и стал медленно, нехотя, практически поштучно, подниматься в воздух.
В какой-то миг беспокойство вдруг проявили все сидящие на пирсе бакланы. Явно без желания оторвав свои задницы, птицы с какой-то "заторможенной" резвостью, все вдруг замахали крыльями на взлет и поднялись над пирсом.
Они не улетали. У них и в "мыслях" такого не было. Описывая "круг почета", они, по-видимому, намеревались вернуться на старые, вполне уже засиженные места. Баклан - птица хоть и крупная, хищная, но сильно страдающая… недержанием.
Лучше бы Воробей этого всего не делал! Но было уже поздно. Колесо событий завертелось. Как говорят бывалые, "процесс уже пошел качественно". Внезапно прозвучавшие почти одновременно два выстрела в никуда заставили всю стаю, как-то вдруг, почти синхронно, вздрогнуть и… жидко опорожниться. С шумным испугом, как-то встревожено-глумливо загоготав, бакланы секунд пятнадцать совершенно бесконтрольно и кощунственно гадили на командира, на зазевавшегося верхнего вахтенного и на округу вообще.
Создавалось ощущение, что прошел крупный, недолгий и совершенно безобидный теплый летний дождик. Прослушивался даже шелест "капель".
Успев выкрикнуть удивленное "У… ё…!?", Воробей сделал попытку прикрыть локтем лицо. При этом четко ощутил дробь прямых попаданий совсем недавно пошитой фуражкой и кителем. "Бомбометание" велось с завидной точностью. Синий флотский китель командира был фактически "изрешечен", ну а фуражку можно было просто сразу выбрасывать.
Кастроголосо завопив на и без того совершенно обалдевшую стаю птиц отборным, но, увы, совершенно бесполезным матом, с ног до головы обделанный и смертельно обозленный командир, гневно сопя, спустился в ЦП. Подчиненные встретили его молчаливым сочувствием. В атмосфере центрального поста плотно зависло ощущение необъяснимого траура. Не было ни одной гримасы, похожей даже на злорадство.
Ведь фактически досталось всем. Теперь предстояло муторное мытье и чистка от ядовитого бакланьего дерьма и корпуса лодки, и пирса, и, конечно же, командира.
Случай произошел сенсационный. "Капитанская месть" оказалась не только бесполезна и совершенно бессмысленна, но, по большому счету, бестолкова.
Это-то и портило настроение самолюбивому командиру. Правда, в длительную меланхолию он впадать не собирался. Это было не в его характере. Но от непосредственного общения с бакланами он был застрахован на долгие годы вперед.
Личный состав бригады от души посмеялся по факту происшедшего. Ведь шила, как известно, в мешке не утаишь!
21 апреля 2004 г.
Презент
Попугая с Кубы везли в подарок. Когда широкоплечий мулат в форме кубинского офицера вручал его вместе с клеткой заместителю командира дивизии капитану 1 ранга Макаршаку, до отхода корабля оставались считанные часы.
Присутствующий при акте передачи командир подводной лодки, глядя на притихшую птицу, подумал: "А стоит ли свеч весь этот геморрой?"
И был он, по сути, прав, поскольку путь предстоял долгий, далеко не простой, и губа Оленья по климату сильно отличается от Гаваны.
"Даже, если довезем, то от акклиматизации сгинет он, бедолага, как сопля в швартовой рукавице" - подумал командир, но промолчал. Обсуждать действия начальника - все равно, что мочиться против ветра. В конце концов, "жираф большой - ему видней".
Попугай был большой, красивый и яркий. Говорящий.
Порода попугаев "ара" размерами и яркостью окраса всегда выгодно выделялась среди собратьев и имела на рынке хорошую коммерческую цену. Сидел он в клетке гордо и прямо, как солдат, который твердо верит, что обязательно станет генералом. Глазастая голова с мощным клювом и ярко-красным опереньем шеи с периодически встающим, хохолком, столь же красным, эффектно контрастировали с темно-зеленым оперением и большим бело-синим вкраплением на крыльях. Красавец сразу же привлек внимание всего экипажа.
Поначалу клетку с ее обитателем определили на мостике, подвесив на кабельную трассу эхоледомера. Попав в необычные условия, попугай таращил на окружающих глаза и очень походил на артиста Хазанова в его известном концерте. Энергично крутил башкой, как бы принюхиваясь к воздушной струе, которую лодочный вентилятор усердно гнал с камбуза через верхний рубочный люк. Время от времени о чем-то удивленно трепался на своем тарабарском языке, местами весьма напоминавшем испанский.
Рассмотрев его внимательней, боцман заключил:
- Все, братан, приплыли! Теперь ты на подводной лодке. Будем из тебя подводника делать.
От этих слов, а может быть от обилия нахлынувших впечатлений, но он тут же… "сходил" в еще чистую клетку большой полужидкой кучей.
Это вызвало оживленную реакцию зевак.
- От него уже сейчас, как от настоящего подводника, не остается предметов жизнедеятельности, только одни продукты! - съязвил кто-то из присутствующих.
Очарованный видом экзотической птицы, корабельный врач заметил:
- Да, мир не идеален. Даже самый красивый попугай и тот гадит, как простой баклан. Но запоры, чувствую, ему пока не страшны.
- А почему он такой зеленый? - спросил у боцмана молодой сигнальщик Петренко, первый раз в жизни увидевший подобное чудо природы.
- Да, видать, его с детства на пальмах укачивало, вот и позеленел. А из яйца-то он наверняка вылупился "белым и пушистым".
- Да ну?! - искренне удивился наивный Петренко, поверивший своему начальнику на слово.
- А у нас, в деревне, мой друг сову держал. Кто-то из взрослых убедил его, что это попугай, он и поверил. Мы маленькие были доверчивые. В зоопарк-то нас не водили, как городских ребят.
- А что, сова-то говорящая была? - полюбопытствовал врач.
- Да нет, не говорила. Но так, стерва, внимательно слушала! Всем просто казалось, что она вот-вот фактически заговорит. Долго ждали, но попусту!
Кубу покинули ночью. Заняв точку погружения, ушли под воду и зону действия противолодочных сил США преодолевали в подводном положении. Подводную лодку в этот раз противник практически не искал.
Так бы и продолжалось наше подводное плаванье - до зарядки аккумуляторной батареи, если бы не попугай, клетка с которым находилась в ЦП.
Поначалу он гордо сидел в клетке и крутил башкой, "знакомясь" с окружающими его людьми и необычной обстановкой центрального поста. Время от времени что-то курлыкал, о своем, о птичьем. Из всего, им произнесенного, четко разбиралось одно слово - "амиго".
Вдруг присутствующие отчетливо услышали короткий шипящий звук. Потом еще один, в той же тональности.