Никто бы не обратил на это особого внимания, если бы не появившийся вдруг запах.
Минер, стоящий на вахте, ошеломил присутствующих заявлением:
- Наш "амиго"-то, кажется, воздух портит!
- Да такого быть не может...! - пытался возразить доктор.
Но минера поддержал старшина команды трюмных:
- Да чего там, я сам слышал, как он два раза пёрнул.
- Как, пёрнул ? Не может такого быть! Я же ведь не слышал!? - растерянно произнес доктор.
- Да, пукнул-то он тихо, ну.....ну, как мяч ... на гвоздь... напоролся, а результат-то, вот, все ощущают, - пояснил мичман.
- Ну, прямо, не попугай, а чудеса тропической экзотики, - улыбнулся минер. - Я, кстати, анекдот вспомнил на эту тему, так в нем, один "мичуринец", взял и скрестил попугая со скунсом. Знатная зверушка получилась на выходе.
- Чем же знатная-то? - поинтересовался доктор.
- Да зверек все время нагло пердел и каждый раз громко и вежливо извинялся.
Часа за четыре до плановой зарядки батареи наш "амиго" вдруг стал закатывать глаза. Через минуту, как сноп, он осел на дно клетки и завалился на бок.
Как оказалось, далеко не новые лодочные магистрали воздуха высокого давления - подтравливали и давление внутри прочного корпуса лодки за период подводного перехода значительно повысилось. Вот попугаю и поплохело. Нежная, никогда доселе не бывавшая в шкуре подводника, птица, не выдержала и потеряла сознание.
О случившемся вахтенный офицер немедленно доложил старшему похода. В каюту к тому немедленно были вызваны: командир, штурман, механик и разведчик ОСНАЗ.
На коротком совещании, уточнив место корабля и возможность появления в районе противолодочных сил вероятного противника, Макаршак приказал всплыть в надводное положение и готовить корабль к зарядке батареи.
С открытием верхнего рубочного люка он лично поднял на мостик клетку с попугаем. Пока продували балласт и выбрасывали мусор, попугай продолжал лежать в клетке бесформенной цветной кучей.
Опасение, что "презент" может не доплыть до адресата, сильно беспокоило Макаршака. Он нервно курил одну сигарету за другой. Мозг судорожно искал выход из создавшегося положения. Напряженно размышляя, он на всякий случай решил определить круг виновных в происшедшем. Но кого же назначить ответственным за попугая?
Перед собой начальник всегда ставил реальные задачи. Для выполнения же нереальных - существовали подчиненные. И он решил возложить ответственность за птицу на доктора.
Свежий, теплый ветер и нормальное атмосферное давление наконец оказали чудодейственное влияние. Веки попугая мелко задрожали, через несколько минут открылся сначала один глаз, а чуть позже - и другой.
К заступлению смены попугай, еще не совсем уверенно, но уже стоял на "своих двоих". Вид у него был далеко не такой бодрый, как первоначально. Он заметно сник. Любопытство во взгляде пропало напрочь. Похоже, он оставался в состоянии прострации.
На вахту заступал капитан-лейтенант Нечаев - помощник командира подводной лодки. Тучный, заметно располневший за поход, он необъяснимо раздражал находящегося на мостике начальника. Подворачивался реальный случай сорвать накипевшее на нем.
С трудом подняв на мостик располневшее тело, Нечаев попросил разрешения старшего на прием ходовой вахты.
Макаршак, глядя на попугая, тихо проговорил:
- "Попка" хороший, "попка" хороший, а вахтенный офицер - говно! - Вдохновенно "набирая обороты", минут десять, как кашу по тазику, в свое удовольствие, смачно "размазывал" он Нечаева.
Наконец, сбросив накопившийся запас отрицательных эмоций и слегка утомившись, он уже спокойно, заметил:
- Что же вы, Нечаев, так растолстели-то? Скоро в люк не пройдете! Наверное, от хорошей да спокойной жизни!? Чувствую, в пороках погрязли по самое "не хочу"?! Да, верно говорят, что все, что есть хорошего в жизни подводника, на должности помощника командира корабля со временем становится либо незаконно, либо аморально, либо ведет к ожирению! Осмотритесь! Это меня очень настораживает и наводит на нехорошие мысли!
Обращаясь снова к попугаю, он, как бы утешая его, уже совсем спокойно произнес:
- Ничего, "попка", нам только бы до "севера" добраться, а там у тебя начнется сплошная "дольче вита". - Значит, так! Можете заступать. Я пошел вниз. Буду в каюте командира. Обо всем мне сразу докладывайте. А о попугае - в первую очередь. Запомните, что если с ним, не дай бог, вдруг что-то случится, то слов не будет. Будут просто трещать ваши заплывшие салом позвонки, и отваливаться кобчик! Думаю, вам все ясно?!
Выстрелив весь боекомплект угроз, он стал спускаться в лодку.
Нечаев весь путь начальника, вниз по трапам, молча отследил глазами, пока Макаршак не спустился в ЦП.
Лавина необъяснимого невезения в очередной раз сбросила помощника в пропасть хронически нескладывающейся службы.
Не спеша открыв дверцу клетки, он засунул в нее руку и со словами "Получи, фашист, гранату!" спокойно отвесил попугаю щелбан, от которого тот, закатив куда-то глаза, опять кучей свалился на дно клетки.
- Ишь ты! За счет халявного попугая они решили и рыбку съесть, и на "Харлей" сесть. А мы тут - страдай ни за что!
Так он мелко мстил своему начальнику за испытанное унижение.
Щелбан видимо пришелся по участку головного мозга, который отвечал за попугайскую речь и контузил его.
После очередного "пробуждения" попугай вообще перестал говорить, что откровенно удивило доктора, который от старшего начальника уже получил недвусмысленное указание строго следить за драгоценным здоровьем птицы.
Бедняга все-таки доплыл до "губы" Оленьей живым и вскоре был презентован еще бόльшему начальнику, сыграв определенную роль в служебной карьере узкого круга дивизийных руководителей.
Лет через десять после памятного похода на Кубу, находясь на севере в командировке в летнюю пору, повстречал я случайно в Североморске своего однокашника по училищу, который пригласил меня вечером в гости.
Семьи дома не было. Жена с детьми отдыхала у родителей в средней полосе.
В квартире среди холостяцкого беспорядка бегала маленькая собачка-болонка, похоже, привыкшая к тому, что из-за служебной занятости хозяин не часто выводит ее на улицу. А поэтому беззастенчиво справляла свою нехитрую собачью нужду в любом из приглянувшихся ей углов просторной трехкомнатной квартиры. Это, прямо с порога, било в нос. Она же, весело урча и "улыбаясь" глазами, по-собачьи искренне радовалась нашему приходу.
Вспоминая за рюмкой водки нашу курсантскую юность, я вдруг увидел в углу комнаты высокое сооружение, покрытое клетчатым покрывалом.
На мой вопрос, что он под ним прячет, товарищ поведал, что закрывает клетку с попугаем.
Получив разрешение посмотреть, я поднял покрывало и был немало удивлен, когда под ним обнаружил старого знакомого. Ошибки быть не могло. Уж очень специфический окрас перьев украшал его хозяина. С годами перьев стало поменьше, но расцветка их не изменилась.
Видно, что за период пребывания в северных широтах он поменял не одного хозяина, и в этой, уже "новой жизни", его интеллигентно звали Иннокентием - Кешей.
Кеша молча сидел в своем решетчатом бунгало. Он, как и раньше, крутил головой, оглядывая мир взглядом Хазанова, периодически подымал сильно поредевший красный хохолок.
- Борис, а он у тебя говорящий? - спросил я приятеля с интересом, вспомнив историю с потерей попугаем памяти.
- Да говорил кое-что... по-русски, до прошлого месяца.
- А почему сейчас не говорит?
- Да приходил ко мне в гости Валерка Комаров. Мы с ним, конечно, хорошо посидели, ну и пьяный Комар, напоил и его коньяком. Мочил булку в коньяк и давал этому "алкашу". Вот у него память на "язык" и стерлась, как магнитофонная запись. Теперь надо его по новой учить. Скоро дети приедут, быстро научат.
- Да! Не везет тебе, Иннокентий, на ниве филологии, - посочувствовал я птице. - Если бы ты сейчас мог говорить, я бы с большим удовольствием расспросил тебя, старик, как тогда сложилась, твоя "дольча вита"!
Попугай по-прежнему молчал и взирал на меня из клетки ошарашенным взглядом Хазанова.
Вдруг, как будто, вспомнив что-то страшное, из давно прожитой жизни, он ясно произнес: "Получи, фашист, гранату!".
Сказав эту любимую фразу помощника Нечаева, Кеша как-то испуганно обмяк, гортанно крякнул и тихо сходил под себя очередной впечатляющей кучей.
По всему было видно, что незатейливая "школа" помохи пустила глубокие корни в "сознании" нашего героя.
19 мая 2004г.
Кот Юрка
Коту по кличке Юрка повезло немногим больше, чем собаке по кличке Клапан. Их обоих одновременно доставили в Лиепаю на одной из подводных лодок полярнинской бригады, переведенных по решению командования ВМФ с Северного флота на Балтийский.
Тяготы десятисуточного перехода в условиях тяжелейшего осеннего шторма животные, каждый по-своему, перенесли тяжело. Особенно пес…
Пока подводные лодки уже стояли в готовности к отходу, а швартовые команды суетились на надстройках в готовности по команде выбрать на борт последние швартовые концы и сходни, стоявшие из-за сильного отлива стояли почти вертикально, на пирсе в крайней степени нерешительности топтался "нестандартный", очень лохматый и большеголовый, страшно коротконогий пес. Это и был Клапан.
Своим собачьим чутьем он остро ощущал уход корабля. Причем чутье безошибочно подсказывало ему, что родной экипаж уходит навсегда. И он мучительно решал свою собачью судьбу под призывные крики матросов. Наконец, дрожа всем телом, в великом собачьем волнении он героически ступил с пирса на сходню и тут же был подхвачен руками обрадованных подводников.
Разместили Клапана в кормовом отсеке между торпедными аппаратами в большом фанерном ящике. Тщательно переложили ложе ветошью, "подушки" из которой во время качки не давали кататься неуправляемому телу пса по днищу, от стенки к стенке. Так все десять суток плавания он и пролежал в своей люльке и ничего не ел.
Шутка ли! Ведь еще совсем недавно псу казалось, что "тайны мироздания" постигнуты, и жизнь будет вечно протекать, как у "Христа за пазухой". Увы, одно дело - беззаботно жить в кубрике, при береговом камбузе, быть всегда сытно накормленным заботливыми моряками и бегать куда глаза глядят. Хочешь - к собратьям в поселок. А хочешь - валяться себе в казарме, у батареи "Цэ-О", пережидая зимнюю непогоду. А другое дело - тяжелый десятисуточный межфлотский переход с полным запретом кораблям-участникам погружаться и в Норвежском, и в Северном морях, то есть с беспрестанной болтанкой по всему маршруту перехода…
Кот же Юрка был доставлен на борт командиром БЧ-5 и устроен на его личной койке в каюте. Правда, этот комфорт каютой и заканчивался. Качку кот переносил также тяжело.
А уж Норвежское море в этот раз просто расстаралось!
Оморячило наших "героев" в полный рост! На прощанье северные широты постарались в "отделке" далеко не новых корпусов кораблей! Английский сторожевик, принявший на себя сопровождение отряда советских "фокстротов" в Северном море, поднял бортовой вертолет, и тот ошарашенно снимал и снимал на пленку все подряд. Зависал низко и часто перелетал от одной лодки к другой. Словом проявлял такой неприкрытый интерес, как будто снимал блокбастер со звучным названием "Восставшие из ада".
И продолжалось это до самой якорной стоянки, расположенной у входа в проливную зону, куда оперативный дежурный Балтийского флота поставил корабли "отдышаться". Море успокоилось…
С постановкой на якорь подводники буквально на руках вынесли сильно ослабевших "героев" на надстройку подышать и погулять.
Увидев Юрку, Клапан изобразил приветствие старинному полярнинскому приятелю: визгливо тявкнул и кокетливо помахал хвостом. Мокрое железо корпуса подводной лодки издавало необычный для них запах. Животные потерянно озирались.
Клапан, боязливо озираясь на сопровождающего его матроса, не спешил справить нужду, словно опасаясь наделать глупостей в незнакомой обстановке и, как бы виновато, взглядом спрашивал взглядом своего поводыря: "А где здесь у нас туалет"?
Тот, правильно оценив ситуацию, дружески потрепал собачий загривок и весело сказал псу:
- Ты, братан, не тушуйся. Сейчас для тебя везде гальюн! Ходи, где хочешь.
От природы сообразительному Клапану два раза повторять было не надо. Качающейся походкой он добрел до кормового аварийного буя и справил все свои скудные собачьи надобности.
Похвалив и погладив пса, матрос, как фокусник Копперфильд, извлек откуда-то приличных размеров мосёл, отваренный во флотских щах. Благодарный Клапан принял его и тут же, растянувшись на мокрой надстройке недалеко от буя, блаженно с ним расправился.
Назад, в корпус лодки, крепкие руки матроса уносили уже вполне ожившего пса, глаза которого вновь светились. Они светились огоньками игрока, который в азартной борьбе с фортуной вдруг сорвал Джек-Пот.
Кот же Юрка воспользовался прогулкой по-своему.
Отметив свое присутствие на основании рубки и с аппетитом съев припасенный хозяином приличный кусок колбасы, медленно ходил по надстройке вокруг хозяина и благодарно терся о ноги поднятым, как труба, серым хвостом.
С прибытием лодок в Лиепаю командование соединения от увиденного изумленно разведет руками и единогласно решит немедленно поставить их в ремонт к стенке 29-го завода. Но все это еще впереди. Вид лодок оставался жалок и печален…
В Лиепае одними из первых на неведомый доселе берег сошли и наши "герои". Каждый по-своему, с присущей его природе особенностью. Мохнатый Клапан - с приветственным лаем, адресованным пока еще незнакомым верхним вахтенным стоящих по соседству кораблей. Переглянувшись с приятелем, один из них с нескрываемым удивлением изрек: "Ничего себе, приматы пожаловали! У нас таких сроду не было. Сразу видно, северные экземпляры!"
Совсем оживший Клапан не забывал активно метить причал: столбы освещения, углы щитов берегового электропитания кораблей, будки верхних вахтенных, курилки. Наблюдая за этим процессом, вахтенный спросил приятеля:
- А знаешь, Вовка, что женщина делает сидя, мужчина - стоя, а собака - подымая ногу?
- Не-а, а чё? - дебильно-вопросительно промычал коллега, уставившись в приятеля.
- Да здороваются, валенок ты серый! Вон, видишь, как он это тщательно делает? Значит, мы ему понравились, и территория тоже…
Кот же Юрка, внимательно оглядевшись вокруг, тенью "серого кардинала" тихо проскользнул к корню пирса и растворился в непривычном, но необычайно манящем шелесте еще не пожелтевшей листвы сирени.
Такая зеленая благодать, наполненная воробьиным гомоном и таинственными шорохами, перед ним предстала впервые. Внутренне он ощущал кошачий кайф!
Знакомство наших "героев" с новыми территориями начиналось приятно.
Клапан, казалось, осваивался быстрее. Он уже безошибочно определил главное для себя: камбуз, казарму, кубрик экипажа и отведенное для него место. Не спеша, определялся и с местными начальниками по принципу "Ху из ху?". И уже на следующий день безошибочно, сидя на парадном плацу эскадры в голове строя родного экипажа, весело вращал по сторонам своей большой мохнатой головой. Осеннее солнце гордо отражалось в висящей на его шее медали "20 лет победы над фашистской Германией", которой кто-то из офицеров, а может мичманов экипажа, щедро отметил собачью преданность.
Первое появление перед строем командира эскадры, казалось, переполнило "сосуд" собачьих чувств через край, и он с громким лаем, из всех сил стараясь перекрыть оркестр, игравший "Встречный марш", бросился навстречу пока еще неизвестному начальнику, вызвав веселье моряков и возмущенное удивление комэска. В этот день вице-адмирал Рябинин впервые узнал, что вместе с новыми кораблями в части появилась и необычная собака.
Реакция начальника была короткой и безжалостной: "Убрать"!
Поистине некоторые начальники полагают, что у них доброе сердце, а на поверку оказывается, что просто слабые нервы...
Поначалу это указание экипажем и командованием лодки было философски проигнорировано, но с появлением множества неожиданных собачьих куч, на которые при обходах территории периодически, как на мины, натыкался комэск, дело приняло для Клапана и его хозяев угрожающий оборот.
Случай опередил события, сняв с плеч начальника назревающий грех. Беднягу Клапана сбил насмерть проезжавший по улице Крейсера "Варяга" шальной грузовик.
Обеспокоенные долгим отсутствием любимца, матросы организовали поиски и обнаружили его бездыханное тело в придорожной канаве.
Погребение Клапана состоялось в этот же день, а ночью в помещении новой, пока еще не оборудованной ленкомнаты, устроили поминки. Помянули, как родного! Расстались с боевым товарищем по-людски, с присущим для русских размахом. Экипаж, не колеблясь, "вложил в копилку" корабля сразу пять грубых проступков.
Разбирался с этим ЧП капитан 1 ранга Рогач, который на общем построении подвел логический итог, сказав экипажу своим уникально-сиплым голосом: "Ваш гнусный проступок, товарищи матросы, - удар ниже пояса в спину нашей перестройки".
После доклада результатов разбора вице-адмиралу Рябинину, последний выдал резюме: "Людями" на лодке уже давно никто не занимается, а офицеры на корабле, еще с Полярного, служат самым наглым образом!".
"Просторный колпак" командира эскадры накрыл и командование корабля. Поступило предложение заслушать его на заседании ближайшей партийной комиссии.
Местную гауптвахту матросы "осваивали" дружным коллективом, на всю десятисуточную катушку.
В отличие от несчастного Клапана, кот Юрка новое жизненное пространство осваивал последовательно, не спеша, осмысленно. Особенно ему нравились чердаки казарм, на которые он попадал одному ему ведомыми тропами. Там было пыльно, но зато тепло от нагретых осенним солнцем крыш. В "джунглях" когда-то вынесенных туда щитов наглядной агитации, старого забытого имущества и фрагментов мебели, обитало много мышей, гнездились птицы. Голубиные гнезда соседствовали с лепными сооружениями ласточек, а между ними в изобилии ютились неприхотливые воробьи.
Появление на чердаках казарм Юрки поначалу внесло в ряды хозяев сумятицу и нездоровое оживление. Затхлый мирок чердаков вдруг ожил и напрягся. Однако к увиденному кот отнесся спокойно и с пониманием, мудро решив - "Дров сгоряча не ломать!".
Так что кличка "чердачный соболь" и "крысодав", которой его вскоре одарили поклонники вряд ли являлась объективной. Просто таким они хотели его видеть. Тем более, что его неординарная внешность немало этому способствовала, порождая неправдоподобные легенды о необычных физических возможностях. Чего только не родит воспаленный ум пресловутых "очевидцев".
Месяца через два в подплаве его уже знали практически все - и военные, и гражданские. Впечатлял внешний вид: мощное тело, дымчато-серый однотонный окрас, крупная голова, почти плоская морда, по-китайски хитрые, умные зеленые глаза. А мягкая, вальяжная походка, специфическая осанка и крупные размеры делали его неповторимым.
Каждый старался его приласкать, погладить, угостить чем-нибудь вкусненьким. Угощения он, конечно, принимал, но в руки не давался. Вел себя подчеркнуто независимо, гуляя, как и положено коту, "сам по себе".
Исключение составлял, пожалуй, корабельный механик, когда-то принесший его в экипаж еще котенком.