Михалыч, однако, повёл себя несколько чёрство по отношению к товарищу.
- Занятно, - отозвался он. - Только я никак в толк не возьму, какого хрена ты меня сюда вытащил.
- Да ты что! - опешил Фара. - Хочешь сказать, что на жаловании у меня не сидишь?
- Э, нет. - Михалыч погрозил ему пальцем. - Такого уговора у нас не было. Я тебя от милиции защищать должен. От прокуратуры. А не от таких же преступников, как ты сам. Дело закрыть, притормозить. Позвонить, кому нужно. А это - чисто ваши разборки, и меня ты в них не впутывай.
Фару такой ход мыслей партнёра нисколько не вдохновил.
"Торгуется, старый козёл, - подумал он. - Не иначе, тарифы повысить собрался".
Официантка принесла мороженое, и Фара принялся его нервно уничтожать, не обращая внимания на неубедительные вкусовые качества. Словно лопатой орудовал, а не ложкой.
- А много взяли-то? - вкрадчиво осведомился Михалыч.
- Много, - вздохнул Фара. - Боюсь, в этом месяце гонорары кое-кому придется урезать.
Михалыч осклабился.
- Это ты себе урезай, юноша. Меньше клювом щёлкать будешь. У тебя - сдельщина, а я - на окладе. И так будет всегда.
Обидные слова говорил он, но Фара старался душить в себе рвущиеся наружу эмоции. Они помолчали минуту-другую, после чего Михалыч немного смягчился, видимо, произведя кое-какие расчёты в голове.
- Ладно, - сказал он. - Сердце у меня доброе. Посмотрю, что можно сделать. Запрошу данные о побегах. Проверю, не откинулся ли кто из отмороженных. Но, сам понимаешь, только после праздников. У нас сейчас такая круговерть.
- По горячим следам бы, - сразу заныл Фара. - Уйдут.
- Никуда они не денутся, - возразил Михалыч. - Помяни моё слово: засядут голубчики на дно и переждут. Я вашу породу знаю. А как решат они, что пора, тут мы их и накроем.
- Так-то оно так, но если пропьют они бабки, что потом?
- Если их так много, как ты говоришь, то не успеют.
Михалыч поднялся со своего места, закутываясь обратно в пальто, и положил на стол пятрку.
- На вот, - съязвил он. - Рассчитаешься за мороженое. У тебя ведь теперь денежные затруднения.
Пришлось стерпеть и эту пакостную выходку. Ради высокой цели.
А по окончании выходных, как мы уже знаем, грянул гром. Фара на всякий случай звякнул Михалычу с вежливыми напоминаниями о долге, но был послан в самой резкой форме.
- Да ты что, не видишь?! - наорали на него. - Тут такое творится! Сижу, как на вулкане!
Фара разумом-то понимал, что к чему, но душа его ныла и беспокоилась: "Уйдут! Уйдут черти проклятые! А всё из-за него, из-за этого чудовища с бровями!"
Он не любил Брежнева, и нелюбовь эта уходила корнями глубоко в прошлое.
Ещё будучи несмышлёным карапузом, Фара подавился клочком газеты "Правда". Если бы не расторопность родной бабки, доставшей пальцами бумажку чуть ли не из желудка, лежать бы ему сейчас на кладбище имени Макаренко. На злополучном листке содержалось решение Пленума ЦК КПСС, который объявил Брежнева новым Генеральным Секретарём взамен волюнтариста Хрущёва.
С тех пор их отношения претерпевали изменения только в худшую сторону. В начале семидесятых Брежнев торжественно разрезал почётную ленточку на пуске автозавода в Тольятти, а отцу Фары, как передовику производства, вручили талон на вожделенные "Жигули". Собрав все сбережения и заняв недостающую сумму у знакомых и родственников, они совершили заветную покупку. Но радость их длилась недолго. Поехав в лес за грибами, они застряли в гигантской луже, просидев без еды и бани целых два дня, пока болото не высохло. На обратной дороге Фара прищемил в дверях палец, и уставшее семейство поехало в больницу вместо дома - зашивать какой-то разрыв. На полдороги в авто заклинило двигатель, и они окончательно запутались в долгах, пытаясь реанимировать этот металлолом.
Но мерзкий старикашка и на этом не успокоился. Он объявил новую ударную комсомольскую стройку - БАМ, куда отец немедленно отправился зализывать финансовые раны. Сначала он присылал переводы и писал, что живёт в палатке и потому не может пока забрать семью с собой. Потом вся почтовая корреспонденция разом прекратилась, и в один прекрасный день мать получила телеграмму - вызов на телефонные переговоры. Отец сообщил ей лично, что нашел другую - молодую и озорную - и что намерен искать развода. Фара видел его ещё только один раз, когда тот приезжал на суд.
После этого поворотного события достаток в семье испарился окончательно. Не помогали ни скудные алименты, ни кража булочек в магазинах самообслуживания. Фаре приходилось донашивать одежду старшего брата, что вызывало насмешки одноклассников и причиняло жгучие раны самолюбивой натуре. Тогда-то и зародились в его душе первые идеи личного материального обогащения.
Он стал мыть подъезды жилых домов, собирая в конце месяца по рублю с каждой квартиры. Начав с одного подъезда, он быстро довёл их количество до десяти, пока его не осенило, что главным в этом бизнесе является вовсе не процесс уборки, а обладание прибылью. Тогда он запер ведро и швабру в чулане, а вместо них завёл толстую тетрадку и карандаш. С этим простейшим реквизитом он обошёл целый микрорайон и пощипал доверчивых граждан. Люди охотно расставались с рубликами "на уборку", как правило, не зная в лицо настоящего исполнителя. Только пару раз ему надавали по шее, разоблачив обман, но за такие деньги он соглашался получать тумаки и дальше.
А Брежнев, тем временем, продолжал зверствовать, вынеся на всеобщее обсуждение проект новой Конституции. Процесс коснулся и класса, где учился Фара. На невинный вопрос учительницы, что бы он хотел привнести в документ, Фара произнёс речь о свободном предпринимательстве и пользе прибавочной стоимости, за что его вызвали на педсовет. Идеологические их разногласия оказались настолько велики, что Фара бросил школу и устроился кочегаром, вынашивая замыслы противоборства беспощадной системе и её тупому руководителю.
И, наконец, самое последнее преступление Брежнева перед Фарой заключалось в лишении его зрения. Едва загремели залпы в Афганистане, Фаре стукнуло восемнадцать лет. Для себя он давно решил, что не пригоден для строевой службы, но у Советского государства имелось другое мнение на этот счёт. Началась массированная бомбардировка повестками, и умные люди посоветовали Фаре стать инвалидом.
Изучив все возможные варианты откоса, он остановил свой выбор на отсечении указательного пальца правой руки, ответственного за спусковой крючок. Операцию наметили провести в кочегарке. В качестве анабиоза ему дали выпить два стакана спирта. Хирурги тоже не отставали от пациента, поэтому ничего удивительного - когда Фара стал сопротивляться, осознав весь ужас принятого по трезвости решения, товарищи совершенно случайно лишили его глаза. Тем же самым инструментом, которым собирались пилить палец. Палец, кстати, удалось спасти.
И вот теперь, даже после смерти негодный старик продолжал преследовать его и строить козни.
Глава 20. Пауза
На следующий день, несмотря на то, что никто занятий не отменял, многие студенты предпочли остаться дома. Логика их поведения выглядела несколько необычной, но вполне объяснимой. Они надеялись на то, что внезапная кончина Леонида Ильича послужит поводом для своеобразной амнистии, под которую им спишут некоторые долги. А любое наказание или даже намёк на него будут расценены общественностью не иначе, как кощунство. В результате такого подхода к учебному процессу институт переключился в режим каникул. По зданию гуляли практически одни лишь ротозеи с овечьим недоумением на лицах и ветер, а преподаватели жались друг к другу на кафедрах в поисках тепла и ответов на извечные вопросы.
Серега с упомянутой выше логикой вступил в полную солидарность. Но вывернул её наизнанку. Дни траура по безвозвратно усопшему генсеку он догадался использовать для накопления положительных баллов. Покаянный внешний вид и неукоснительное соблюдение расписания - вот что станет его спасительной соломинкой.
- Где вы были, товарищ студент, такого-то числа в таком-то часу? - спросят его, если дойдёт дело до гильотины.
- На занятиях, - с чистой совестью сообщит он и предъявит доказательства в виде крестиков в журналах посещений.
- Вы только посмотрите! - риторически воскликнут они. - Разве можно его отчислять?
И сами себе ответят:
- Нельзя!
Серега удачно отметился на первой паре, где оказался в единственном числе. Урок, понятное дело, перенесли в необозримое будущее, а он стал ждать следующего, комфортно расположившись на лавке в главном вестибюле. При этом ему посчастливилось разжиться с лотка пирожком, называемом в народе "тошнотиком", что придало ему дополнительных сил и оптимизма.
Расслабленный бездельем и внезапной сытостью, он унёсся мыслями в прошлое.
Он вспомнил, как всего лишь пару лет назад, будучи зелёным первокурсником с неокрепшими мышцами и размытыми представлениями о добре и зле, блудил по бесконечным просторам института в поисках аудиторий. Здание было огромное, с многочисленными переходами из корпуса в корпус, заворотами, подвалами, потайными комнатами. Преподаватели наперебой твердили им, что протяженность всех его коридоров составляла более девяти километров. Этот простой арифметический факт служил предметом особой гордости.
Всё тогда казалось диковинным восемнадцатилетнему пацану. Любая мелочь приводила в восторг и кружила голову. И эти занятия в амфитеатрах, словно собрания древних римлян. И что обращались к ним, вчерашним школьным хулиганам, на "Вы". И что в их группе с сугубо мужской специальностью девочек числилось ровно столько же, сколько и мальчиков. Чуть позже ему объяснят, почему, а тогда он просто недоумевал.
Они дружно вступили в спортивное общество "Буревестник", профсоюз и организацию охраны памятников. Никто не отказался, тем более, что все эти общества значились добровольными. Из обязательных предложили только комсомол, но подавляющее большинство этап этот преодолело ещё в школе.
Сегодня кажется смешным, как их загоняли в хор и прочую самодеятельность. Каждому дали "бегунок" со списком кружков, где обязали отметиться. Получилось что-то вроде медкомиссии в военкомате, с той лишь разницей, что "врачи" искали у "призывников" не болезни, а таланты. Тем, у кого не находили, ставили пометку: "талантов не обнаружено". Другим же предстоял долгий и тернистый путь увиливаний и отнекиваний. Иначе - хор до самого диплома. А то и после него.
Серега решил уничтожить гидру в зародыше. Раз и навсегда. После того, как в нём не признали ни танцора, ни актера, он оказался в комнате для прослушиваний, где толстый мальчик за роялем заставлял посетителей петь.
Притвориться, что у тебя нет слуха, гораздо сложнее, чем продемонстрировать, что он есть. Одна удачная нота - и тебя раскусят. Только джазовые певцы умеют нарочно выпадать из гармонии, но Серега этим искусством не владел, поэтому выбрал для себя другую тактику.
- Пой, - приказал толстяк.
- Не буду, - отрезал Серега.
- Не подпишу бумагу, - предупредил толстяк.
- И не надо, - отмахнулся Серега.
- Отчислят. - Толстяк перешёл к угрозам.
- Замучаются, - пообещал Серега.
На этом месте диалога программа прослушивающего робота закончилась, и парень принялся соображать, куда вести разговор дальше.
- Что, до такой степени не хочется в хор?
- Не хочется.
- А вдруг в тебе умрёт Карузо?
- Похороним.
Парень молча подмахнул листок и вернул упрямому студенту.
Занятия в институте доставляли Сереге удовольствие. В них всегда находилось место импровизации, а сами преподаватели в большинстве своём являлись личностями неординарными. Серега мог часами любоваться на них, будто на выпавшие страницы из "медицинской энциклопедии".
Физику читал один непризнанный гений. Всегда с гостеприимно распахнутой ширинкой и всклокоченной шевелюрой он входил в аудиторию быстрыми шагами и, не тратя попусту время на бесполезный обмен любезностями, принимался выводить на доске формулы. Он останавливался только тогда, когда писать больше становилось негде, либо в доску врезался точно пущенный бумажный самолётик. В эти редкие мгновенья он поворачивал своё одухотворённое лицо к студентам и удивлённо замечал, что он тут, оказывается, не один. Вид амфитеатра, наполненного живыми людьми, крайне смущал его. Никто не хотел травмировать его психику, и поэтому все на время прекращали дышать и шевелиться. Опомнившись, гений хватал тряпку и в миг уничтожал всё написанное на доске, чтобы оно не досталось врагу. После чего лекция продолжалась в том же духе.
Он же вел у них лабораторные работы. В задачу его входило постоянное доказывание практикой различных физических законов. Трудно сказать, влияли ли на результаты приборы или тот, кто ими манипулировал, но ускорение свободного падения у него получалось то двадцать, то четыре с половиной.
- Это какая-то ошибка, - разочарованно говорил он. - Пишите пока девять и восемь десятых, а я потом разберусь.
- Может, лучше двенадцать? - предлагали студенты. - Всё-таки среднее арифметическое.
- Нет! - злился физик. - Под такими цифрами я не подпишусь!
Перевод килограммов в ньютоны и обратно происходил у него с колоссальными потерями энергии, и даже знаменитый рычаг Архимеда сминал под собой точку опоры до полной непригодности.
С другой стороны, "Историю Партии" им преподавал человек, более чем конкретный, в облаках не витающий, с повадками комиссарши из "Оптимистической трагедии". Она честно всех предупредила:
- С первого раза у меня не сдают. Если у кого-то из вас это получится, я сама напишу заявление ректору, чтобы такого студента поставили на моё место.
Первокурсников чуть ли не официально инструктировали в деканате: лекций не пропускать, дословно записывать их в конспекты, на занятия приносить, как минимум, три учебника, не спать категорически. Выполнение этих нехитрых правил резко повышало шансы на успешную повторную сдачу.
Лекции начинались с переклички и ею же заканчивались. Она лично сверяла фамилии и лица, а поскольку на потоке училось около двухсот студентов, то это занимало половину отведённого времени.
У Сереги на экзамене она поинтересовалась:
- Когда родился Герцен?
Увидев на его лице лёгкое замешательство, она сжалилась:
- Точной даты не надо. Года достаточно.
Но и этим великодушным предложением Серега воспользоваться не сумел. Век-то хоть девятнадцатый на дворе был или как?
- Ну, хорошо, - пошла на ещё одну уступку она. - Тогда скажи мне, орудие какого калибра устанавливалось на Т-34?
Понимая, что из этой петли ему не выскочить, Серега уточнил:
- Вы имеете в виду то, которое сзади или спереди?
И к апрелю зимняя сессия была им сдана.
Однако больше других радовала кафедра гражданской обороны. Её представитель, благообразный старичок, учил их, как нужно вести себя во время ядерного взрыва. Его речь и манеры говорили о том, что он лично прошёл все этапы, о которых теперь рассказывал студентам и, по крайней мере, половину жизни провёл в бомбоубежище.
- Ядерная война, - говорил он, - на самом деле не так уж страшна, если каждый знает своё место и беспрекословно выполняет распоряжения командира. Здесь, наверху, мы позволяем себе вольности и совершаем глупости, а там, - он ткнул пальцем в пол. - Строжайшая дисциплина и порядок.
Рассказывал он и о несметных подземных запасах тушёнки и сгущёнки, которые будут выдаваться бесплатно всем желающим. И дышится там легче, уверял он, потому что отфильтрованный специальными установками воздух бункера - гораздо чище того, которым травятся люди наверху.
- Я вот даже скажу вам такую вещь, - пускался он в откровения. - Мы быстрее построим коммунизм, если всей страной спустимся под землю. Я написал об этом в своём недавнем письме в ЦК. Его обязательно рассмотрят на следующем Пленуме. Обещали.
Располагал он и собственной интерпретацией физики элементарных частиц. Понятное дело, что рассматривал он её с колокольни техники безопасности.
- Нейтроны, - увещевал он, - это самые мерзкие частицы. Они причиняют человеку лучевые болезни и атрофируют мозг. От электронов возможны сильные ожоги. А протоны, попадая в организм, вызывают у мужчин импотенцию. И нечего тут ржать! - орал он. - Посмотрю, как вы будете смеяться, когда парочка протонов окажется у вас в штанах!
К концу первого курса Серега понял такую вещь: несмотря на все внешние и внутренние различия между собой, преподавателей объединяет одно обстоятельство - их земное предназначение. Оно состоит в том, чтобы ставить зачеты.
Глава 21. На посту
Эти светлые воспоминания не могли не сказаться положительно на Серегином настроении.
"Обойдётся, - с оптимизмом подумал он. - Пронесёт. Выкручусь как-нибудь".
Посмотрев на часы, он удовлетворённо отметил, что до следующей пары оставалось ждать всего полчаса.
- Товарищ студент! - окликнули его. - Вы не подвинетесь?
Стоявший перед ним высокий худой человек с явно преподавательской аурой держал в руках коробки и свёртки, намереваясь опустить их на скамейку. Серега послушно отъехал на заднице в сторону по гладким рейкам, не видя повода для возражений.
Человек моментально избавился от своего груза и замахал кому-то руками:
- Сюда!
Из дальнего конца вестибюля к ним приближался караван студентов, навьюченных тремя письменными столами. Их расположили возле стены, в промежутке между скамейками, в торец друг к другу, и Серега понял: они собираются соорудить здесь уголок памяти генсека.
К стене прикрепили огромный портрет Леонида Ильича, столы завалили букетами роз, а по бокам поставили две огромные корзины с гвоздиками. Руководитель команды декораторов отошёл на несколько шагов назад, чтобы полюбоваться результатами.
- Отлично! - подытожил он.
Его подопечные с лёгкостью ветра разлетелись в разные стороны, кроме одного лопоухого веснушчатого пацана с красной повязкой на рукаве.
- В караул? - спросил его преподаватель.
- Да.
- А где второй?
- Не знаю.
Преподаватель окинул взглядом окрестности, и цепкий глаз его упёрся в Серегу.
- Молодой человек!
"Попал!" - запоздало пронеслось в мозгу.
Серега мысленно приготовился к неравному бою на поле логики и, если потребуется, практической медицины.
- У меня занятия, - сказал он.
Но хитромудрый преподаватель знал расписание на зубок.
- У вас ещё двадцать пять минут, - отмахнулся он. - Постойте, пока я схожу за вашим сменщиком.
С этими словами он отобрал у лопоухого вторую повязку, которую тот держал в руке, и ловко приделал её на Серегин бицепс.
Не будь давешней истории с ОКО, наглому преподу, безусловно, досталось бы на орехи. Но сейчас присмиревший Серега не чувствовал в себе силы к сопротивлению. И кстати...
- Справку дадите? - выпалил он, озарённый внезапной идеей.
- Какую справку?
- Что стоял в почётном карауле.
По лицу преподавателя расползалась едкая улыбка, как будто ему предложили заняться чем-то предосудительным, но не лишённым привлекательности.
- Мы вернёмся к нашему разговору, когда подоспеет подмога, - пообещал он.
- Не пойдёт, - покачал головой Серега. - Мы не на хлопковой плантации в Америке.