Постепенно фигуры с нашей доски начали исчезать… И в возникшем окончании у меня были сдвоенные внуки на ферзевом фланге, сто рублей пенсии и много других слабостей…
У него была сильная проходная внучка в центре, но зато два инфаркта по большой диагонали…
На восемьдесят третьем ходу он… взял очередной тайм-аут. И на этот раз навсегда. Последнее письмо я получил от его шестидесятилетней дочери: "Папа накануне просил написать вам, что предлагает ничью…" Я вынужден был согласиться, хотя, откровенно говоря, моя позиция к этому моменту уже тоже была безнадежной…
1985
И они заплакали…
В зоопарке перед клеткой с обезьянами стояло человек восемь… А может быть, шестнадцать или тридцать два… Не исключено, впрочем, что и шестьдесят четыре.
Они скатывали хлебные шарики из батона за тринадцать копеек и бросали в клетку. Всем казалось, что они кормят обезьян.
- Вот так и в жизни, - задумчиво сказал третий или шестьдесят второй, смотря с какого конца считать. - Вот так и в жизни: пока один чешется, другой уже все съел…
Всем вдруг стало грустно. Все перестали катать хлебные шарики, отошли чуть поодаль и сели на скамеечки. Каждый думал о своем. Каждого разбередило это неосторожно высказанное наблюдение…
- Да-а, - тихо промолвил кто-то из третьего десятка, - вчера прослушал лекцию о Мейерхольде… Вы знаете, такое ощущение, как будто меня обокрали… Это чувство формы, этот конструктивизм, это обостренное мировосприятие… Все то, что я хотел осуществить в своей постановке… Но теперь, когда все было… Просто не знаю, как жить дальше…
И он заплакал.
- Я тоже на грани самоубийства, - сказал одиннадцатый. - Неделю назад посмотрел я в кино "Александр Невский"… Эйзенштейн буквально вынул идею у меня изо рта. Всю жизнь я мечтаю создать фильм именно об Александре Невском. В таком же ключе, с теми же актерами… У меня даже композитором должен был стать Сергей Прокофьев. И вот, пожалуйста: одно посещение кино развеяло все надежды.
И он заплакал.
- А мне каково? - вмешался пятьдесят второй. - Сынишка приходит из школы. Я лезу к нему в портфель проверить дневник и случайно в учебнике физики натыкаюсь на закон всемирного тяготения… Ну не обидно? Я, можно сказать, всю жизнь считаю, что существует закон всемирного тяготения… У меня есть свой сад. Сколько раз я сидел под яблоней. Сколько раз мне на голову падали яблоки! И вдруг - не было печали - Ньютон!..
И он заплакал.
- Я, между прочим, неоднократно погружал свое тело в жидкость, - сказал седьмой, - и каждый раз на него действовала сила, равная весу жидкости, вытесненной телом. А во мне как-никак семьдесят восемь килограммов…
И он заплакал.
- А я знаю, почему так происходит, - убежденно заявил двадцать шестой. - Книг мы не читаем. Не в курсе. А я лично всем хорошим во мне обязан книгам.
- Я и сам раньше думал, что всем хорошим во мне я обязан книгам, - с грустью сказал семнадцатый, - а оказалось, что эти слова принадлежат Горькому.
- Неужели? - растерянно заморгал глазами двадцать шестой.
- Да, как это ни печально…
И оба заплакали.
- А я вот семь лет хочу с женой в кино сходить, - посетовал тринадцатый. - Сегодня еду с работы, как всегда в троллейбусе, смотрю - а с ней мой приятель в кино идет… Хотел с его женой в кино сходить, а она с моим братом в театр ушла… Ну, а я в зоопарк и подался…
И он заплакал.
На них из клетки молча, думая о чем-то своем, смотрела взрослая обезьяна. Люди навели ее на дерзкую мысль о том, что при определенных природных и исторических условиях она может стать человеком. Но тут же она вспомнила про учение Дарвина. Ее открытие потеряло всякий смысл. Ей расхотелось превращаться в человека.
И она заплакала.
Я вернулся из зоопарка, сел за письменный стол и написал: "Что делать?" Через мгновение я дважды зарыдал.
Перед уходом…
Как-то, помню, съел я пирожок с капустой и почувствовал, что непременно скоро умру. И умру навсегда.
И я сказал женщине, с которой, неизвестно каким образом, прожил всю жизнь:
- Послушай-ка! Дело в том, что я, по всей вероятности, скоро умру.
- Когда? - спросила она.
- Не исключено, что в четверг.
- А сегодня у нас что?
- Сегодня понедельник.
Она помрачнела и заскорбила. Потом, преодолев тяжкую душевную боль, твердо произнесла:
- Зарплату принес?
- Да.
- Выкладывай!
Я выложил. Она пересчитала деньги и печально взглянула на меня:
- Где еще шесть рублей?
- Я оставил их себе, - тихо ответил я. - Мало ли что… Пиво, мороженое… Может, в кино сходим… Все-таки еще два дня.
- Эгоист! - сказала она. - Не можешь последние два дня провести в семье!.. Давай остальные!.. Я что, на себя их трачу? Небось на тебя же и пойдут!..
Я отдал ей последние шесть рублей:
- Вот как раз об этом нам и надо поговорить. Мне хочется быть похороненным в нормальных человеческих условиях…
- На оркестр не рассчитывай! - железно произнесла она.
- Не утрируй, пожалуйста. У меня и в мыслях не было заказывать оркестр… Я договорился с Колей из двенадцатой квартиры. Он с удовольствием отыграет на баяне за пятерку. Как раз он в четверг в отгуле. Главное, подумать, кого мы пригласим.
Она усмехнулась:
- Настоящих друзей не приглашают. Настоящие друзья сами должны помнить.
- Да, но откуда они узнают?
- Значит, возьми и позвони!
- Вот об этом я и говорю… Так: с моей стороны - мать с отцом, Петя с Зиной, Люся с мужем, Нину Ивановну надо будет вызвать из Киева и сотрудники… От тебя - мама, Вероника, Сатановские, дядя Абессалом из Сухуми…
- Это будет хамство, если мы не пригласим Розовских, - вмешалась она.
- Я их видеть не могу.
- Тебе не придется их видеть.
- Ах да… Извини… Теперь так - вынос начнем часов в пять, а то будет очень жарко…
- Кстати, не забудь позвать Круглову со своим борцом, - сказала она.
- Это еще зачем?
- А что я, по-твоему, буду тащить гроб?
- Они догадаются, что мы позвали их специально…
- А ты не говори зачем! Пригласи просто так - это будет для них сюрпризом…
Она взяла листок бумаги и начала набрасывать список. А я представил себе четверг, и мне стало грустно… Вот так живешь-живешь, и даже умереть нельзя без того, чтобы не заниматься всякой ерундой…
В конце концов, не каждый ведь день с человеком случается такое…
- Получается сорок два человека!.. Надо сократиться! - раздраженно сказала она.
- Как тебе не стыдно? Люди, можно сказать, придут проститься…
Она окончательно вышла из себя:
- Проститься? Тебе хорошо! Сгинешь, и след твой простыл. А мне потом кормить и поить всю эту ораву!..
И она заплакала.
- Успокойся, - сказал я, - я же умираю не для того, чтобы доставить тебе неприятность… Так получается… Успокойся… Давай составим меню.
Она перестала плакать:
- Ты что, мне не доверяешь?
- Я тебе доверяю, но я не хочу, чтобы опять были одни бутерброды с сыром.
- Что значит - опять?
- Как на моем дне рождения… Я хочу, чтоб был богатый, со вкусом сервированный стол.
- Я знаю, что я сделаю, - сказала она. - Я наварю фасоли по-грузински…
- У меня от фасоли изжога, - поморщился я.
- Опять "я"!.. Ты-то здесь при чем?!
Мы долго утрясали вопросы меню, а потом я попросил, чтобы меня положили в моем темно-синем в искорку костюме…
- Единственный приличный костюм, - буркнула она. - Дело, конечно, твое, но не понимаю, к чему это пижонство?
- А что, по-твоему, я должен надеть?
- Что угодно! Пуловер и шаровары… Какое это имеет значение?!
- Для тебя, конечно, никакого! Это ж не твои похороны!
Я подошел к шкафу. "Не забыть бы чего-нибудь".
Она стала наблюдать за мной… Так… галстук взял… носовые платки, паспорт, зажигалку…
- Зажигалка тебе ни к чему, небось не командировка! - резонно заметила она.
Я положил зажигалку на место.
- Паспорт тоже надо будет сдать…
Я протянул ей паспорт.
- Прошу тебя, не очень переживай. Не плачь, все обойдется… И предупреждаю: если во время панихиды твой брат опять скажет, что я всю жизнь сидел на твоей шее, я просто встану и плюну ему в лицо!
- Ты на все способен, - сказала она.
Я обнял ее за плечи:
- Послушай, милая… До четверга осталось всего два дня. Давай проживем их мирно…
Она подняла на меня испуганные глаза:
- Постой-постой… До четверга?.. Но ведь в четверг у меня примерка… Ты не можешь протянуть до пятницы?
- К сожалению, я чувствую, что это произойдет в четверг…
Мы опять начали препираться… И я понял, что все это произойдет уже не в четверг, а в среду.
Это ее устроило…
Прибежали дети. Много детей. Свои, чужие, соседские…
- А зоопарк!.. - запрыгали они вокруг меня. - А велосипед!.. А деревянная сабля!..
- Дети! - закричал я. - Перестаньте галдеть!.. У нас впереди еще целый день!.. Мы все успеем!..
Ничего не попишешь… Серьезные выводы мы часто делаем только в конце жизни… Сделал их и я:
Никогда не надо оставлять дела на последний день. Семейные неурядицы сокращают нам жизнь. Хоть на один день, а сокращают.
Вторник. 23 часа 59 минут.
Подбородок набекрень
Сидел я как-то дома и думал, чего бы такое придумать. И решил: самое правильное - это прославиться. Как угодно. Но как?.. Футболистом стать? Поздно. Достоевский из меня не получится - я в карты играть не умею. В народ пойти? Погода плохая. По физиономии кому-нибудь съездить? Не поймут. Открыть что-нибудь интересное? Закроют. Бульдозер украсть? Не заметят…
И решил начать с малого. На следующее утро вышел я на улицу босой. Как Лев Толстой. Только без бороды.
Температуры на улице никакой. Ни той, ни другой - ноль. Должны же обратить внимание на человека, который по нулю босой идет. Главное, все остальное на месте - брюки, пиджак, галстук, пальто, шляпа…
Иду. Шлепаю. Ноль температуры, ноль внимания. Насвистывать начал. Напевать…
Подходит ко мне человек:
- Скажите, пожалуйста, как пройти к уголку Дурова?
- Вон туда, - отвечаю и протягиваю босую ногу в направлении уголка Дурова.
- Спасибо большое, - говорит он и идет в указанном направлении.
"Э-э, - думаю, - надо обращать на себя внимание поактивнее".
Закурил я, к дереву прислонился и с независимым видом босой ногой по луже топаю. Прохожих обрызгиваю… Ничего.
Вдруг женский голос за спиной:
- Где это вы такие купили?
- Что купил?
- Боты.
- Это не боты, а ноги.
- Оригинальные… Чьи?
- Мои.
- Я понимаю. Я спрашиваю чьи? Польские, французские?
- Отечественные! - говорю.
- Ведь вот могут, когда захотят!.. И сколько такие стоят?
- Гражданка! - говорю я с раздражением. - Это настоящие мои ноги! Сорок второй размер!
- Очень оригинально, - сказала она, откусила пол-яблока и пошла прочь.
Час еще стоял, брызгался. Кое-кто обращал внимание, но славы никакой.
Холодно мне стало, и я пошел. Вижу - навстречу мне по Цветному бульвару молодой человек движется. Глазам не верю - босой! Подхожу.
- Вам что, - говорю, - тоже слава нужна?
Ничего не ответил, обошел меня справа и прямо к барьерчику. А там девушка стоит. Его дожидается. Тоже босая. Поцеловались и пошли. Оба босые… Плюнул я с досады. Вот так все к чужой славе примазываются! А тут как раз дождь пошел. Я в магазин. А туда народу набилось!.. Все босые. И разговоры ведут…
- Этой зимой, - говорит одна тетка, - будет модно плоскостопие и короткая голень.
- Это смотря с каким лицом, - говорит другая тетка. - При плоской ступне узкое лицо носить нельзя.
- Ну почему же? - говорит третья тетка. - Если уши расставить и не улыбаться, то очень даже можно.
- А во Франции, говорят, в этом году все носят шестимесячную.
- Завивку?
- Нет. Беременность… И мужчины тоже. С двумя разрезами.
В это время дождь кончился, и выбежал я на улицу. Гляжу - весь город босиком разгуливает. Даже автомобили без скатов ездят. На одних ободах. Сапожники матерятся. А дети в лужах итальянскую обувь вместо корабликов пускают.
"Э-э, - думаю, - в такой ситуации мне на успех рассчитывать нечего. Надо что-то другое придумывать…"
Забежал в первый попавшийся подъезд и все с себя поскидывал. Все-все. Одну шляпу оставил. И пошел. Как Адам. Только без Евы. Но в шляпе. Деньги в руке зажал.
Пробродил я так до вечера. Никакого впечатления. Только посинел… И рискнул пойти в Большой театр. На "Лебединое озеро". Купил билет, сунул его билетерше и вошел в фойе. И она мне вслед кричит:
- Молодой человек!
"Ага! - думаю. - Дошло!"
- Молодой человек! - кричит билетерша. - Сняли бы шляпу! Небось в культурное заведение пришли!..
Зашел я в партер и обомлел. Все зрители - голые. Даже в директорской ложе кто-то в сиреневой майке сидит.
В партере - одни кавалеры. Дамы - на ярусах. Все сидят, прикрывшись программками…
Обидно мне стало, и пошел я домой. Вышел из театра. Смотрю - все домой идут. Ну что ты будешь делать!.. Побежал я. И все побежали. Кто куда, но побежали.
- Вы-то чего бежите? - спрашиваю.
- Все бегут, - отвечают они и бегут.
Тогда я ускорился, полетел и сел на крышу.
А там уже человек семьсот сидят. Стихи Евтушенко читают.
- Ну что? - говорю.
- Ничего, - говорят, - сидим.
- Спать пора, - говорю. - В Люксембурге уже давным-давно спят.
Плюнул и устремился к дому.
И все плюнули и устремились.
Так ничего у меня и не получилось. Ничего я не добился. Никто меня не заметил…
Взял я и от отчаяния закричал.
И все закричали. Как будто "Спартак" проиграл.
Как хорошо, когда мы во что-то верим…
- А все-таки хорошо, старина, что мы в форме, прекрасно себя чувствуем, полны желаний, в силах и при памяти. И это несмотря на то, что нам уже по семьдесят восемь, - сказал Иван Николаевич, обращаясь к тому, кого он назвал "стариной".
- Да, Петя, - сказал "старина". - Это чудесно… Хотя нам уже по восемьдесят семь, а не по семьдесят восемь.
- Что? - спросил Иван Николаевич. - Ты что-то сказал?
- Я?! - изумился "старина". - Нет, Миша, ты меня знаешь. Я всегда молчу.
Иван Николаевич встал. Вернее, он так решил, будто он встал, возмущенный наглостью:
- Нет! Ты, старина, сказал, что я вешу восемьдесят семь килограммов.
- Вы меня не так поняли, Василий Алексеевич. Это во мне сто восемьдесят семь сантиметров. И потом, я не люблю, когда при мне матерятся.
- Извините, - смутился Иван Николаевич. - Мне показалось, что вы меня подозреваете.
И он сел. Вернее, решил, что сел, удовлетворенный.
- То, что ты, Костя, продолжаешь заниматься гантелями, еще не дает тебе права обвинять меня в дезинформации, - сказал "старина" и нервно закурил чайную ложку.
- О! Гири - моя слабость, - засмеялся Иван Николаевич и вытер слезы. Он взял со стола спичечную коробку и начал ее отжимать. - Смотри! Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, ноль, минус один, минус два…
- Гиря-то пустая, - поддел "старина".
- Во-первых, это не гиря, а коробка! А во-вторых, встать! Смирно! - закричал Иван Николаевич. - Я интеллигентный человек и не потерплю никакого капитулянтства! При чем здесь коробка?.. Ну что, стыдно? То-то. Ладно. Я пошутил. Лучше скажи, почему ты до сих пор куришь?
- Привычка, - смутился "старина" и покраснел. - Одни расходы, - он затянулся ложкой, - дорого… Шесть штук - два сорок. И без фильтра… Так-то, Витюша.
- Не смеши меня, старина, - сказал Иван Николаевич и заплакал.
- Скорее всего, это грустно, - произнес "старина" и расхохотался. - А в общем, я рад тебя видеть.
- А я рад тебя слышать, - успокоился Иван Николаевич.
- У тебя, Коля, всегда было хорошее зрение, - сказал "старина".
- А у тебя - слух… Вы что-то сказали?
- Я?! - опять изумился "старина". - Я молчу уже второй час. Если вы хотите меня унизить, товарищ капитан, извольте. У меня тоже есть свои козыри.
- Пики? - встрепенулся Иван Николаевич.
- Никак нет-с, сударь! - оскорбился "старина". - Сабли! И не забывайте, что вы у меня в гостях!
- Это ты у меня в гостях, старина, - грустно сказал Иван Николаевич.
- А это уже чересчур! - гаркнул "старина" и попытался подняться с кресла, но так и остался сидеть на диване.
- Чересчур или не чересчур, а я должен идти спать, - сказал Иван Николаевич. - Меня ждет супруга. Хорошо, что у нас еще есть желания.
На этот раз он по-настоящему встал и скрылся в шкафу.
Когда из кухни вышла Дарья Федоровна - супруга Ивана Николаевича, - "старина" сказал:
- Ваш муж Степан… В общем, держитесь, Марфа Яковлевна…
- Неужели он все-таки отравился грибами? - улыбнулась Дарья Федоровна и поправила прическу.
- Не уверен. Поэтому и не обгоняю, - пробурчал "старина".
- Что ж, пойду приму меры, - сказала Дарья Федоровна.
Она вошла в туалет, спустила воду и закричала:
- Алло! "Скорая"? Это я! Да. Именно так…
Утром в квартиру пришли два газовщика. Обнаружив Дарью Федоровну в туалете, Ивана Николаевича в шкафу и какого-то совсем старого дядьку, сидящего на диване с ложкой во рту, они успокоились. Значит, все в порядке. Главное, чтобы не было утечки газа.
Истинная ложь
В детстве, не знаю почему, я часто любил приврать. По каждому пустяку. Без всякого повода.
Бывало, приходил домой грязный и потный. И на вопрос матери "Опять в футбол гонял?" отвечал почему-то:
- Нет, в хоккей…
- Сколько тебе лет?
И вместо того чтобы сказать "шесть", я отвечал:
- Восемь…
Нередко мне попадало за мое вранье. В таких случаях мать всегда риторически возмущалась:
- Ну какой смысл врать на каждом шагу?! И главное - зачем?.. Я понимаю, была бы польза… А то ведь нет - просто так!..
Но мне ничего не помогало.
В конце концов неоправданное вранье выросло в привычку, и я привирал на каждом шагу.
Позднее я стал замечать, что нередко многие люди вообще врут без всякой пользы для себя. Просто так. И постепенно слово "говорить" исчезло из моего сознания и стало совершенно идентичным по значению слову "врать"…
Мне вспоминаются некоторые эпизоды из моей обыкновенной, весьма средней жизни…
В двадцать четыре года, окончив медицинский институт, я стал работать участковым врачом.
Возвращаясь как-то с девятнадцатого вызова, я лицом к лицу столкнулся с бывшим одноклассником, который в школе меня недолюбливал… Впрочем, я его тоже…
- Привет, старина! Как я рад тебя видеть! - с улыбкой соврал он.