И вправду, говорить не о чем. Годимир согласился, и остаток дороги они отшагали молча. А путь до лагеря загорцев оказался не близким. Верст пять.
По дороге к отряду рабро Юрана присоединились четыре подводы, груженые сеном. Следовательно, загорцы оказались не разведчиками, как изначально предполагал словинец, а простыми фуражирами.
А вот и лагерь.
Ровные ряды палаток - отдельно для дружинников, отдельно для рыцарей. Первые из небеленого полотна с кожаным верхом, в каждой помещается десять человек. Вторые - ярко разукрашенные, с флагами и флажками, со щитами у входа. Поодаль размещались коновязи. Еще дальше - обоз с многочисленными возницами, ковалями, коновалами, лекарями. Похоже, загорцы пришли сюда всерьез и надолго. Прав был Лукаш - захватив Ломыши и Ошмяны, они не уйдут, а начнут обустраиваться. Назначат своих наместников в городах. Может быть, даже Сыдор, алчущий королевской власти, и получит корону, но из рук Момчило Благословенного.
Рабро Юран взмахом руки отпустил фуражиров, а сам направился прямиком в середку лагеря. Волей-неволей Годимир и Ярош потащились следом. Велина продолжала щебетать на ухо загорцу, который слушал ее очень внимательно, склонив голову к плечу. Драконоборец хотел верить, что сыскарь знает, что делает.
У самой большой палатки, украшенной черными полотнищами хоругвей с вышитыми серебряной нитью копейными наконечниками, у входа в которую застыли четверо загорцев в кушаках и с мечами наголо, Юран спешился, галантно помог сойти с коня Велине. После того он нырнул под полог, а драконоборец, сыскарь и разбойник остались ждать.
- Эка, ты глазки ему строила, - подмигнул Ярош девушке.
- Если надо будет, я его и поцелую, - твердо ответила та.
- Ну да, - кивнул Годимир и понизил голос: - Ты бы лучше число палаток подсчитала бы. Знать бы, сколько воинов они привели… Сколько рыцарей, сколько простых дружинников…
- А зачем считать? - приподняла бровь Велина. - Этот дурень белобрысый мне сам все рассказал. Двадцать рыцарей и три сотни легких всадников. Да пехоты две сотни. Обозников он не считал, но, скорее всего…
Неожиданно она выпучила глаза, уставясь куда-то за плечо словинцу.
Годимир обернулся и увидел приближающегося к ним щеголеватого загорца в черном зипуне, расшитым на груди золотой нитью, в сапогах из тисненой кожи и обычной для этого народа шапочке. Вышагивающего рядом с ним носатого сухопарого рыцаря в темно-синей суркотте с алой, распластавшей крылья птицей на груди, словинец сперва не заметил. Что-то неуловимо знакомое мелькнуло в лице парня в черном зипуне, но лишь висевшая на боку цистра на широком ремне подсказала истину.
- Олешек? - удивленно воскликнул драконоборец.
- Ты? - остановился, как вкопанный, шпильман. - Какими судьбами?
- Да вот так… - развел руками Годимир.
- И Ярош тут! - продолжал радоваться музыкант. - Рабро Лойко, это те самые друзья, что помогли мне из Ошмян сбежать… Знакомься, пан рыцарь, это рабро Лойко герба Красный Орел, наместник войска. А это - пан рыцарь Годимир герба Косой Крест из Чечевичей. Я правильно сказал?
- Правильно, - кивнул совершенно обалдевший словинец.
- А это - Ярош Бирюк, малый хоть куда… С зареченскими королями у него давние размолвки. Так что - наш человек! А из лука бьет - закачаешься! А это… - Олешек запнулся, взгляд его внезапно стал колючим, как ветка акации. - Это, рабро Лойко…
- Эта девица, Олешек, под моим покровительством. - Годимир опустил ладонь на рукоять меча, который у него почему-то не забрали. - Под покровительством и защитой, - еще раз с нажимом повторил он.
Шпильман дернул плечом. Но тут вмешался рабро Лойко:
- Побудь с друзьями, Олешек, а я пойду поговорю с боярином.
Полог упал за его спиной.
- Как ты могла! - Музыкант даже кулаки сжал.
- Что могла? - Девушка покрепче сжала посох.
Годимир постарался встать между ними. Чем леший не шутит, еще потасовку затеют. Впрочем, Олешеку он бы тогда не позавидовал. Так и получалось, что, на словах защищая сыскаря, на деле рыцарь больше переживал за шпильмана.
- Цистру какое имела право трогать?! - продолжал Олешек.
- Ой, да подумаешь! - Велина поправила косу. - Что ж ты жадный такой? Уж и потрогать нельзя!
- Я свою цистру никому не дам! - гордо заявил певец. - Разве что Годимиру приходилось. И то сердце кровью обливалось!
- Ну, хочешь, я прощенья попрошу? - шутливо подбоченилась сыскарь. - Подумаешь, в руках подержала…
- Ты подержала? Нет, вы послушайте, она подержала! А я потом настраивал полдня! Оно мне надо?
- Слушай, шпильман, ты бы спел лучше! - почесал бороду Ярош. - Это у тебя душевнее выходит, чем ругаться.
- Спеть? - Олешек улыбнулся. - Пожалуй…
Он потянул цистру с боку наперед. Тронул струны.
- Прекрати! Только музыки нам не хватало! - раздался звучный голос.
Невысокий широкоплечий загорец с белыми усами, длиннющим белым чубом и подбритым затылком вышел из шатра. Встал - руки в боки, прищурился. По черной с серебряными копьями суркотте Годимир догадался, что это и есть боярин Бранко.
- Словинец, заречанин и поморянка… - задумчиво протянул командир загорского войска. - Вот уж странная компания.
- Этот рыцарь - мой друг! - тут же расправил плечи Олешек. - Мы с ним вместе столько пережили!
- А за девицу я ручаюсь, - из-за спины Бранко вынырнул рабро Юран. - Сирота и так натерпелась… Думаю, загорское рыцарство должно показать себя с лучшей стороны.
- А за этого, бородатого, кто поручится? - Боярин ткнул пальцем в Яроша.
- Дык… я человечек невеликий… - с видом растерянного деревенского дурачка произнес Бирюк. - За два… это… десятка скойцев согласился… это… пана рыцаря благородного… к горам свесть… Да обратно… это… знамо дело… Дык, мне денежку отсчитает пущай… И чего за меня ручаться?
Олешек застыл с разинутым ртом.
Боярин Бранко сжал губы, отчего ниже усов его пролегли глубокие складки, нахмурился.
- Хватит языком молотить попусту. Ты же Ярош Бирюк? Так? И не вздумай юлить!
- Хорошо, не будем по ушам друг другу топтаться старыми опорками. Я - Ярош. Не знаю, откуда ты про меня узнал…
- А вот от него, - боярин бесцеремонно ткнул пальцем Олешеку в живот. Шпильман охнул и согнулся. - Любит наш музыкант языком потрепать. Особенно за кубком вина, а уж вино в Загорье… - Бранко причмокнул.
- Вы трое можете быть полезны нам, - из шатра наконец выбрался рабро Лойко.
- Чем? - удивленно проговорил Годимир.
- Ты же бывал в Ошмянах, рабро Годимир? - прямо в лоб спросил Красный Орел.
- Бывал. Ну, так и Олешек тоже бывал…
- Олешек кроме своих струн не замечает ничего. Вот спроси его - сколько ворот в Ошмянах, какая стража на каждых?
Шпильман пожал плечами:
- Одни, по-моему… А стражников… Четыре. Нет, восемь…
- В мирное время - шесть, - сказал Годимир. - Сейчас, наверняка, не меньше дюжины.
Ярош толкнул его в бок. Ты что, мол, делаешь? Рыцарь захлопнул рот так, что клацнули зубы.
- Это не предательство, - мягко заметил боярин. - Ты же не вассал королевы Аделии.
- Это как поглядеть, - набычился словинец.
- Дело твое, - Бранко махнул рукой. - Захочешь помочь, поможешь. Нет - езжай молча. А отпустить я вас все равно не могу.
- Слишком многое вы видели, - добавил рабро Лойко. - А, тем паче, рабро Юран говорил, что вы обвинение Сыдору выдвинули?
- Да! - звонко воскликнула Велина. - Я его обвиняю! Где он?
- И я тоже, - поддержал девушку Годимир. - Готов потребовать Господнего суда!
- Потребуешь, - кивнул боярин. - Но не сейчас. После того, как Ошмяны завоюем. Хотя я рассчитываю обойтись без кровопролития.
"Конечно, - подумал драконоборец, - ты ж заречан уже подданными своего короля видишь. А собственных кметей убивать глупо".
- Рабро Сыдор поехал вперед нас на Ошмяны, - пояснил Юран, глядя почему-то только на Велину.
- Надеюсь, в случае его успеха, забот нам этот городишко не доставит, - прервал полусотника Бранко. - А вы поедете с нами. Можете выбрать - в качестве гостей или в качестве пленников. В Ошмянах, думаю, много прояснится.
Боярин, не прощаясь, развернулся на каблуках и скрылся в шатре. Рабро Лойко отстал от него всего лишь на долю мгновения.
- Не скажу, что я не рад, - развел руками рабро Юран. - Ибо я благодарен боярину Бранко - его решение даст мне возможность видеть тебя каждый день. - Он поклонился Велине.
Девушка смущенно улыбнулась, зарделась и отвернулась.
Ярош забурчал едва слышно - захочешь, не разберешь.
Олешек пробежал пальцами по струнам. Раз, другой… Откашлялся.
- Маленькая канцона, пан Годимир. Надеюсь, ты меня поймешь…
Он запел:
- Терпение, мой друг, терпение…
Терпи, когда вокруг чума,
Разруха, голод, боль и тьма,
И безвремение…Терпение, мой друг, терпение…
Когда бороться нет уж сил
И убегает кровь из жил,
В душе сомнение…Терпение, мой друг, терпение…
Терпи, когда надежды нет
И помутился белый свет -
Небес затмение…Терпение, мой друг, терпение…
Терпи, не сдайся без борьбы
Ты под ударами судьбы -
Придет везение…Терпение, мой друг, терпение…
И повернет река лицом
Ладью с измученным гребцом
Вдоль по течению…Терпение, мой друг, терпение…
Несправедливость прочь уйдет
И вновь удача промелькнет
Хоть на мгновение…
Терпение, мой друг, терпение…
Терпи, когда все хорошо,
И, кажется, себя нашел…
Ах, самомнение!
Стихли последние звуки.
Юран томно вздохнул:
- Ты бы что-нибудь веселое спел… - Он бросил косой взгляд на Велину. - Чтобы девицу развеселить!
- Веселое после войны, рабро Юран! - сказал, как отрезал, шпильман. - Надеюсь, ты не будешь возражать, чтоб я своих друзей пристроил где-нибудь?
- Само собой! - сделал широкий жест загорец. - Только в присутствии десятка моих дружинников.
- Да хоть сотни! - Годимир пожал плечами. - А кормят ли у загорцев?
Олешек закивал и с довольным лицом побежал вперед. Остальные потянулись за ним. Сперва драконоборец, за ним - Ярош. Следом за разбойником Велина, а за ней, как хвостик, выглядевший немножко не в себе рабро Юран герба Млок. Черно-желтая ящерка шевелилась на его груди, как живая.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
СНОВА ВМЕСТЕ
Плохо смазанная ось повозки слегка поскрипывала. Звук противный, но с скрипением конопляной веревки по дереву не сравнить. Под визжание тележного колеса можно даже прикорнуть. Собственно, Годимир, попав к загорцам, отъедался и отсыпался. Хорошо Ярош сказал - уничтожая вражеские харчи, ты приближаешь его поражение.
Коней им никто не дал, ясное дело, но зато обеспечили местами на обозной телеге. А разве может быть что-то лучше свежего сена? Валяйся, не хочу. И на десяток конвойных загорцев, бросающих косые взгляды, можно не обращать внимания. И даже на полусотника рабро Юрана герба Млок, гарцующего с придурковатым лицом с той стороны повозки, где грызла стебелек тонконогая Велина.
С противоположной стороны трясся на спине рыжего мула Олешек. Он виновато поглядывал на Годимира, вспоминая, как рыцарь напустился на него при первой встрече.
Еще бы! Кто обещал войну остановить? Ты? Почему не остановил? Ах, не в силах? Зачем тогда обещал? Зачем врал? Сколько можно юлить и выкручиваться? Хуже лисицы!
Шпильман оправдывался как мог. Дескать, и так делает все, что в человеческих силах. И даже чуть-чуть больше того… Хотя рассказать, зачем вообще его понесло к загорцам, если он не шпион, отказался наотрез. Сказал, что не его тайна и открывать ее он не имеет права. Честь бродячего музыканта, слово, данное прекрасной даме, и все такое…
Наслушавшись его заверений, объяснений, оправданий, Годимир махнул рукой и послал музыканта подальше. А как еще поступать с человеком, выступающим на стороне твоего врага?
На это Олешек ответил, что, мол, легко некоторым, для кого весь мир раскрашен черной и белой краской. Вот - друг, а вот - враг. Все просто и понятно. Заранее известно, кого рубить мечом, а с кем идти за пиршественный стол. И вообще, проще жить, если у тебя есть меч и ты умеешь им пользоваться так, чтобы не отрубить себе ногу по колено. А он, Олешек Острый Язык из Мариенберга, крутится, как умеет. И чаще приходится поддаваться обстоятельствам, подстраиваться под них и пытаться изменить изнутри. Это, конечно, не такой легкий и надежный способ, как удар клинка, распластывающий от плеча до пояса, но и в нем есть свои преимущества.
"Да знаешь ли ты, сколько жизней заречан я сохранил, спев вовремя боярину Бранко балладу о битве в Дорзолянском ущелье? Чего стоило убедить загорцев не преследовать израненных рыцарей короля Кременя, отступающих за Ивотку? А ведь ему, Олешеку из Мариенберга, триста лет не надо тащиться следом за армией Момчило Благословенного! Достаточно было предъявить рабро Лойко одну грамотку, и почетное сопровождение из полусотни воинов до самых Жулнов обеспечено! А он трет задницу о неудобное, жесткое седло, трясется на упрямом, противном муле… А все для чего? Для того, чтоб людям помочь. От заречан он, само собой, добра видел немного, но платить злом за зло Господь не заповедовал!"
Годимир утомился и сделал вид, что согласен с доводами шпильмана. А то еще в запале наболтает неизвестно чего… А вокруг загорцы, довольные бесплатным представлением, устроенным известным музыкантом, навострили уши.
Да еще Велина вступилась за шпильмана. Правда, неизвестно какими соображениями руководствовалась сыскарь. Или, и вправду, пожалела горячо возмущающегося парня, или тоже подумала о лишних словах, готовых сорваться с его острого, но длинного языка. Девушку тут же поддержал рабро Юран, скорчив такую гримасу, будто вот-вот вызовет Годимира на поединок. И как словинцу ни хотелось отлупцевать надутого загорского рыцаря, но приходилось считаться с тем, кто здесь хозяин, а кто - гость.
Армия двигалась неспешно.
Рассылала во все стороны от тракта гонцов, провозглашающих власть короля Момчило над зареченскими землями. Налагала оброк на кметей. Пока еще не слишком злой - там воз сена, здесь пять мешков пшеницы, где-то требовали репу, а где-то горох. Насколько успел заметить Годимир, коров и свиней у селян не отбирали, а покупали. Неизвестно, правда, насколько хорошую цену давали, но все-таки… Так не ведут себя люди, собравшиеся в грабительский набег. Так поступают пришедшие надолго. Завоеватели.
Хотя обычно - так уж повелось в нашем мире - завоеватели редко считают себя таковыми. Предпочитают именоваться освободителями. Это как у братьев-близнецов, случись им родиться королевичами, - кто первым корону ухватил, тот законный наследник, опора отечества и гарант вольностей народных, а кто опоздал на полмгновения - проклятый узурпатор, незаконно посягающий на ему не принадлежащее. Но как быстро близнецы-королевичи могут поменяться местами (а все дело в настроении капризной панночки-удачи - то одному улыбнется, то второму), так и настроение, вызываемое пришлой армией в народе, может измениться резко от легкого недовольства и тщательно скрываемого раздражения к отчаянному сопротивлению и всеобщему восстанию. Между этими двумя состояниями зачастую один-единственный шаг, и сделать его может дружинник, свернувший шею последней курице восьмидесятилетней бабки, молодой горячий рыцарь, прижавший на сеновале дочку или внучку местного солтыса, командир отряда, приказавший выпороть десяток кметей за непонимание освободительной роли их победоносной армии. Но в любом случае народ кто-то должен повести за собой. Кто-то должен первым бросить обвинение врагам в лицо. Та же бабка, тот же обиженный староста, несправедливо поротый дровосек. Первый шаг сделать тяжело, зачастую невозможно, но без него не будет второго, третьего и так далее.
Страны, где не нашлось героев-одиночек (или дураков - это с чьей точки зрения поглядеть), обречены вечно выплачивать дань более сильным и удачливым соседям.
Мысленно Годимир примерял на себя маску такого вот героя. Но словинец не был уверен, что заречане пойдут за пришлым рыцарем. Или за той же Велиной, которая объявила о своем поморском происхождении. Вот Ярош, к примеру, мог бы возглавить восстание против завоевателей. Лесной молодец, пользующийся заслуженным уважением среди простолюдинов. Но Бирюк последние два дня молчал, словно уйдя в себя. Даже подначивать рыцаря, мол, уведет девушку загорец, перестал. Может, заболел?
Не торопился боярин Бранко еще и от того, что ждал возвращения мэтра Вукаша, отправившегося с двумя десятками копачей и тремя подводами добывать "кровь земли". Должно быть, израсходовал весь запас при штурме Ломышей.
Вот так и ехали: где-то впереди Сыдор с хэврой, где-то позади - Вукаш с копачами, вокруг - загорцы (на постную рожу рабро Юрана хоть не смотри), внутри - невеселые мысли.
Утром третьего дня пересекли мост через Ивотку. Хороший, крепкий мост. На одном берегу - разрушенная сторожка, и на другом тоже.
Шагах в пятидесяти от моста дорога ныряла в узкую лощину между двумя холмами. Здесь ее перекрывали (раньше перекрывали, а теперь валялись по обе стороны тракта) толстые стволы поваленных деревьев. Сучья никто не обрубал - так лучше прятаться от вражеских лучников. За этой засекой дюжина стражников приняла последний бой.
Сопротивлялись они, судя по обезображенным трупам и крови, пятнающей древесную кору и листья, отчаянно. Но… Сила солому ломит. Против трех десятков разбойников Сыдора, вооруженных луками и прекрасно ими владеющих, стражники не совладали.
Теперь их тела лежали рядком на левой обочине. Не иначе, Сыдор, зная, что отряд Бранко движется по его следам, уложил, желая похвастаться.
На взгляд Годимира, бахвальство вышло не очень. Его сильно подпортил вид четырнадцати убитых разбойников, застывших на правой обочине. Человек не военный мог бы и восхититься, но словинский рыцарь, а также любой из загорцев понимал: имея двукратное преимущество в численности бойцов, положить своих больше или хотя бы столько же - это признак неумения управлять боем, свидетельство слабости командира и паршивой подготовки воинов. А чего еще ждать от разбойников?
Медленно проезжая мимо разрушенной засеки, драконоборец смотрел на заречан. Стражники-то погибли, защищая свою родину, а ради чего умерли лесные молодцы? Ради желания видеть Сыдора королем всего Заречья? Сомнительное счастье. Чем их поднял вожак, какими словами повел на смерть? Или просто взыграла в горячих зареченских парнях удаль? Захотелось не только кметей обирать, но и с армией клинки скрестить? Вот мы, дескать, какие!
Ну, и многие теперь больше никогда ни с кем не сразятся, не выпьют браги, не прижмут молодку в корчме… Никогда!