Гаспар, которому не часто приходилось лакомиться курятиной, с радостью взялся за дело. Через час каплуны были совершенно готовы. Чан повернули вверх дном, придвинули к огню, расставили на нем тарелки; и собутыльники, не сходя с места, оказались за столом. Стаканы отсутствовали, но зато бурдюк не оставался праздным. Пили, прямо из отверстия, как во времена Гомера; это было не очень удобно, но при стоическом характере дяди он предпочитал пить доброе вино из бурдюка, чем кислое из хрустального бокала. Несмотря все сопряженные с этим затруднения, каплуны были быстро уничтожены, и от несчастных пернатых уже давно оставались одни обглоданные скелеты, а два приятеля все еще продолжали пить. Как мы уже упоминали выше, господин Сюзюрран был такого маленького роста, что казалось, будто желудок соприкасается у него с мозгом. Он совершенно опьянел, но Бенжамен, великий Бенжамен, все еще сохранял большую долю рассудка и жалел своего слабого компаньона. Гаспар, которому дали отведать вина, тоже чуть-чуть перешагнул границы трезвости, сыновняя почтительность не позволяет мне употребить иное выражение.
Таким было душевное состояние собутыльников, когда они поднялись из-за чана. Было уже четыре часа дня, и пора было пуститься в путь. Господин Сюзюрран, прекрасно помнивший о там, что он должен был принести жене каплунов, принялся повсюду искать их, чтобы опять нацепить на свою палку. Он обратился к дяде, не видел ли он их.
- Да вы шутите! вы только что съели ваших каплунов.
- Ну да, старый дурак, - добавил Гаспар, - вы их съели. Мы нанизали их на дядину шпагу, а я вертел их над огнем.
- Это неправда! - закричал господин Сюзюрран, - если бы я съел их, то был бы сыт, а я так голоден, что мог бы съесть целого вола.
- Допускаю, - ответил дядя, - но это не меняет дела, каплунов ваших вы все же съели. А если вы не верите мне, то смотрите, вот лежат два скелета; если это вас устроит, то нацепите их на вашу палку.
- Ты врешь, Бенжамен, это не скелеты моих каплунов, их забрал ты и отдай мне сейчас же!
- Хорошо, пришли за ними завтра утром ко мне на дом, и я отдам их.
- Ты должен мне вернуть их сейчас, - подымаясь на цыпочки, чтобы схватить дядю за горло, закричал господин Сюзюрран.
- Слушайте, папаша Сюзюрран, - рассердился Бенжамен, - если вы шутите, то предупреждаю вас, что вы заходите слишком далеко и…
- Нет, презренный, я не шучу! - становясь перед дверью, ответил господин Сюзюрран. - Вы оба не уйдете отсюда до тех пор, пока не вернете мне моих каплунов.
- Дядя, - спросил Гаспар, - можно дать подножку этому старому дураку?
- Не надо, Гаспар, не надо, мой друг, ты - служитель церкви, и тебе не подобает вмешиваться в ссору. Слушайте, господин Сюзюрран, я начинаю считать: раз, два, три, ну, как, выпустите вы нас?
- Нет, не раньше, чем вы отдадите мне моих каплунов, - ответил господин Сюзюрран, делая полоборота влево и нацеливаясь в дядю палкой, как штыком.
Дядя отстранил палку, схватил господина Сюзюррана поперек туловища и подвесил его за пояс панталон на толстый, торчавший над дверью крюк, предназначенный для кухонной посуды. Сюзюрран повис, как сковорода. Он начал дрыгать нотами, как приколотый булавкой к обоям жук, размахивать руками, вопить, рычать и почему-то кричать "пожар" и "караул".
Дядя заметил лежащий на камине "Льежский альманах".
- Вот возьмите, господин Сюзюрран. Наука, сказал Цицерон, служит человеку утешением при всех обстоятельствах жизни, развлекайтесь чтением до тех пор, пока кто-нибудь не придет снять вас с крюка. У меня, к сожалению, нет свободного времени, чтобы поболтать с вами.
Пройдя двадцать шагов, дядя увидел бегущего навстречу работника с фермы.
- Что с хозяином? Он кричит "пожар" и "караул"? - Спросил у дяди работник.
- Повидимому, его дом горит, а его самого убивают, - спокойно ответил дядя.
И, свистнув отставшему Гаспару, он продолжал свой путь.
Погода начала хмуриться. Небо, до тех пор безоблачное, покрылось мутно-грязной пеленой, похожей на непросохшую штукатурку на потолке. Начал моросить мелкий, частый, пронизывающий дождь. Он стекал каплями с обнаженных верб и заставлял плакать кусты и деревья.
Треуголка дяди пропиталась водой, как губка, и вскоре ее углы обратились в два жолоба, по которым вода ручьями стекала дяде на плечи. Бенжамен, беспокоясь за свой камзол, вывернул его наизнанку и, вспомнив наставления сестры племяннику, посоветовал Гаспару последовать его примеру. Гаспар, забыв о святом Мартине, послушался дяди и вывернул камзол. Пройдя немного, они повстречали кучку крестьян, возвращавшихся от всенощной. При виде святого на камзоле Гаспара, красовавшегося головой вниз, и его коня, задравшего все четыре копыта вверх, словно он падал с неба, они прежде всего расхохотались, а затем набросились на мальчика с кулаками. Вам уже достаточно известен характер ряди, и вы поймете сами, что при нем такая выходка не могла пройти безнаказанно для крестьян. Дядя обнажил шпагу, а Гаспар со своей стороны вооружился камнями и, увлекаемый воинственным пылом, бросился вперед. В этот момент дядя увидал, что виной всему был святой Мартин, и так расхохотался, что должен был опереться на свою шпагу, чтобы не упасть.
- Гаспар, покровитель Кламеси, - задыхаясь от смеха, кричал он. - Твой святой перевернулся вверх тормашками, и его шлем сейчас с него свалится.
Гаспар, поняв, что является общим посмешищем, не выдержал такого позора: он снял с себя камзол, швырнул его на землю и стал топтать ногами. Нахохотавшись, дядя хотел заставить Гаспара поднять камзол, но того уже и след простыл. Бенжамен бережно поднял камзол, нацепил его на конец палки и двинулся в путь. Тем временем появился господин Сюзюрран. Он уже протрезвился и вспомнил, что съел своих каплунов сам, кроме того, он потерял еще и свою треуголку. Бенжамен, которого очень забавляла вспыльчивость маленького человечка, принялся убеждать его, что он съел и треуголку. Физическая сила Бенжамена внушила господину Сюзюррану такое почтение, что он не рассердился и даже решил извиниться перед дядей. Помирившись, они вместе продолжали путь. В предместье они встретили адвоката Пажа.
- Ты куда идешь? - спросил он дядю.
- Как куда? - Обедать к моей дорогой сестрице.
- Нет, - сказал Паж, - ты пообедаешь со мной в гостинице "Дофина".
- Хорошо, а какому обстоятельству я обязан такой удаче?
- Объясню тебе это в двух словах. Богатый парижский лесопромышленник, которому я выиграл крупное дело, пригласил меня вместе с прокурором, - его он не знает, - пообедать в гостинице. Сейчас у нас карнавал, этим прокурором можешь быть ты, и я вышел тебя встречать, чтобы предупредить тебя об этом маскараде. Это вполне достойная нас проделка, и ты, конечно, не откажешься от этой роли.
- Это будет, в самом деле, забавный маскарад, - сказал, смеясь, Бенжамен, - но я не уверен, совместима ли с моим достоинством и деликатностью роль прокурора?
- За столом, - сказал Паж, - самый достойный человек тот, кто выпьет больше всех.
- Это правда, но если твой лесопромышленник заведет со мной разговор о своем деле?
- Я отвечу за тебя.
- А если ему завтра вздумается отдать прокурору визит?
- Тогда я приведу его к тебе.
- Все это прекрасно, но, надеюсь, что я не имею никакого сходства с прокурором?
- Нет, но ты постарайся походить на него, сумел же ты сойти за Вечного Жида.
- А мой красный камзол?
- Наш лесопромышленник - парижский ротозей, - мы уверим его, что такие камзолы носят все провинциальные прокуроры.
- А моя шпага?
- Если он ее заметит, то ты ответишь, что чинишь ею перья.
- Но кто же был в его процессе прокурором?
- Дюльситер. Неужели ты так бесчеловечен, что откажешься и заставишь меня обедать с Дюльситером?
- Я прекрасно понимаю, что с ним будет невесело, но если он узнает, что я пообедал вместо него, то потребует возместить ему убытки.
- Я возьмусь защищать тебя. Идем, я уверен, что обед уже на столе. Кстати, наш амфитрион велел привести с собой старшего клерка, где, черт возьми, я выужу ему этого клерка?
Бенжамен расхохотался, как сумасшедший.
- О! - воскликнул он, хлопая в ладоши, - это я беру на себя. Вот, - кладя руку на плечо господина Сюзюррана, сказал он, - вот твой старший клерк.
- Фи, - поморщился Паж, - но ведь он бакалейщик!
- Ну что же такого?
- От него пахнет сыром.
- Ты не гастроном, Паж, от него пахнет сальной свечой.
- Но ему шестьдесят лет.
- Мы представим его как старшину корпорации клерков.
- Вы мошенники и плуты, - опять поддаваясь своему вспыльчивому характеру, сказал господин Сюзюрран. - Я не бандит и не кабацкий завсегдатай.
- Нет, - сказал дядя, - он напивается только в одиночку у себя в погребе.
- Может быть, и так, господин Ратери, но я никогда не напиваюсь на чужой счет и не желаю принимать участия в грабеже.
- Но на сегодняшний вечер это необходимо; если вы откажетесь, то я всем расскажу, куда я вас подвесил.
- Куда же ты подвесил его? - спросил Паж.
- Представь себе… - начал дядя.
- Господин Ратери! - приложив палец к губам, воскликнул господин Сюзюрран.
- Ну, как, согласны вы итти с нами?
- Но поймите, что меня дома ждет жена, она решит, что я умер, что меня убили, и пойдет искать меня по дороге в долину Розье.
- Тем лучше. Может быть, она найдет вашу треуголку.
- Господин Ратери, дорогой господин Ратери, - умоляюще складывая руки, произнес господин Сюзюрран.
- Идем, - сказал дядя, - бросьте ребячиться. Вы должны мне дать удовлетворение за нанесенную обиду, а я должен отплатить вам за угощение угощеньем, и мы одним ударом убьем двух зайцев.
- Позвольте мне по крайней мере пойти предупредить жену.
- Нет, - становясь между ним и Пажем, ответил Бенжамен. - Я знаю госпожу Сюзюрран, я наблюдал ее за прилавком. Она запрет вас дома на двойной замок, а я не хочу, чтобы вы ускользнули от нас, нет, я ни за какие деньги не расстанусь с вами.
- Но мой бурдюк, что я с ним теперь буду делать, раз я клерк стряпчего?
- Это правда, - согласился дядя, - вам нельзя явиться к вашему клиенту с бурдюком.
Они шли в это время по Бевронскому мосту, дядя взял бурдюк из рук господина Сюзюррана и бросил его в реку.
- Негодяй Ратери, мерзавец Ратери! ты мне заплатишь за бурдюк! - закричал господин Сюзюрран. - Он обошелся мне в шесть ливров, но ты увидишь, во сколько он влетит тебе.
- Господин Сюзюрран, - принимая величественный вид, сказал дядя, - давайте уподобимся мудрецу, говорившему: Omnia mea mecum porto [Всё своё ношу с собою - лат.], то есть все, что мне мешает, я бросаю в реку. Смотрите, вот на конце этой шпаги висит великолепная воскресная одежда моего племянника. Одежда, достойная стать музейной редкостью. За одно шитье этого камзола уплатили в тридцать раз больше, чем стоит ваш несчастный бурдюк. Возьмите его, я жертвую его вам, ни минуты не колеблясь, бросьте его в реку, и мы квиты.
Так как господин Сюзюрран не трогался с места, то Бенжамен сам бросил камзол в реку и взял Сюзюррана и Пажа под руки.
- Ну, теперь идем, мы готовы, можно поднимать занавес!
Но человек предполагает, а бог располагает. Подымаясь по лестнице улицы Вио-Ром, они лицом к лицу столкнулись с госпожой Сюзюрран. Не дождавшись мужа, она пошла ему навстречу с фонарем. Когда она увидела его в обществе дяди и адвоката, репутация которых была далеко не из блестящих, ее беспокойство сменилось гневом.
- Вот, наконец-то, и вы, сударь! - закричала она. - Право, мне повезло, я думала, что вы сегодня вечером не вернетесь домой, нечего сказать, хорошо вы себя ведете. Какой хороший пример для сына!
Окинув беглым взглядом мужа, она тотчас же заметила, что он шел без всякой ноши.
- А где же ваши каплуны, сударь, где треуголка, негодяй? Где твой бурдюк, пьяница? куда ты все девал?
- Сударыня, - важно ответил Бенжамен, - каплунов мы съели, а треуголку он имел несчастье потерять.
- Как, это чудовище потеряло свою треуголку, треуголку, только что взятую из починки?
- Да, сударыня, он потерял ее, и ваше счастье, что, находясь в таком состоянии, он не потерял вместе с ней и своего парика. Что же касается бурдюка, то его отняли у него досмотрщики и составили протокол.
- Теперь я понимаю в чем дело, вы сбили с пути истинного моего мужа и еще издеваетесь над ним. Лучше бы вы занимались вашими больными, господин Ратери, и платили бы ваши долги.
- А разве я вам что-нибудь должен? - высокомерно опросил Бенжамэи.
- Да душа моя, - расхрабрившись под защитой жены, сказал господин Сюзюрран, - это они совратили меня с пути истинного. Он и его племянник съели моих каплунов, отняли мою треуголку и бросили в реку бурдюк. Этот негодяй еще требовал, чтобы я шел с ними обедать в гостиницу "Дофин" и изображал там клерка. Это в мои-то лета! Знайте, недостойный, что я сейчас же пойду к господину Дюльситеру и предупрежу его, что вы собираетесь обедать вместо него и его клерка.
- Вы видите, сударыня, - сказал дядя, - что ваш муж еще пьян и сам не понимает того, что говорит. Если вы доверяете мне, то идите домой, уложите его в постель и давайте ему каждые два часа пить отвар из ромашки и липового цвета. Я нащупал его пульс и уверяю вас, что он у него не в порядке.
- О, негодяй, мерзавец, ты еще смеешь уверять мою жену, что я болен от пьянства, а между тем ты сам пьян. Подожди, я сейчас же иду к Дюльситеру, и тебе не поздоровится.
- Сударыня, - с самым хладнокровным видом сказал Паж, - вы видите, что этот человек хочет улизнуть от вас. Вы пренебрежете вашим супружеским долгом, если не заставите его сейчас же выпить ромашки и липового цвета, как предписал вам господин Ратери, наш лучший врач в округе, отвечающий на оскорбления этого безумца тем, что спасает ему жизнь.
Сюзюрран опять начал браниться.
- Идем, - сказала жена, - я вижу, что эти господа правы. Вы так пьяны, что у вас даже язык заплетается. Сейчас же следуйте за мной, или я запру дверь, и вы можете тогда ночевать где хотите.
- Правильно, - в один голос сказали мой дядя и Паж, и они смеялись до тех пор, пока не дошли до гостиницы "Дофин". Первый человек, которого они встретили во дворе гостиницы, был господин Менкси. Он садился на лошадь, собираясь ехать обратно в Корволь.
- Клянусь, вы не уедете сегодня, - сказал дядя, взяв лошадь под уздцы, - вы поужинаете с нами, мы лишились одного собутыльника, но вы стоите тридцати таких, как он.
- Если это доставит тебе удовольствие, Бенжамен, - слезая с лошади, ответил господин Менкси, - то я остаюсь. Поставьте мою лошадь обратно на конюшню и приготовьте мне постель, - сказал он слуге, - я ночую в гостинице.
XIII. Как дядя провел ночь в молитвах о благополучном разрешении от бремени своей сестры
Мне время дорого, любезные читатели, думаю, что и вам, и потому я лишаю себя удовольствия описать вам этот достопамятный ужин. Участники его вам уже достаточно знакомы, и вы сами можете представить, как они поужинали. Делая три шага вперед и два назад, подобно паломникам, дававшим обет таким образом дойти до Иерусалима, дядя в полночь покинул гостиницу "Дофин". Подойдя к дому, он заметил в окне комнаты Машкура свет и решил, что тот, по всей вероятности, пишет повестки. Дядя вошел к нему с намерением пожелать ему спокойной ночи. Моя бабушка в это время рожала. Повитуха, которая не рассчитывала увидеть его в этот час, вышла сообщить ему, что появление ребенка ожидается с минуты на минуту. Несмотря на заволакивающие его сознание винные пары, дядя вдруг припомнил, что первые роды чуть не стоили жизни его сестре, и слезы в три ручья полились у него из глаз.
- Увы! - завопил он так громко, что чуть не разбудил обитателей Мельничной улицы, - моя дорогая сестра умирает! Увы… она…
- Госпожа Лаланд! - послышался бабушкин голос из постели. - Выставите этого проклятого пьяницу за дверь!
- Уйдите, господин Ратери, - сказала госпожа Лаланд. - Вашей сестре не угрожает ни малейшей опасности, ребенок идет головкой, и через час она благополучно разрешится от бремени.
Но Бенжамен продолжат стонать:
- Увы, моя дорогая сестра умирает!
Машкур, видя, что увещания повитухи не возымели никакого действия, решил сам вмешаться в это дело.
- Бенжамен, друг мой, мой милый брат, роды протекают благополучно, сделай милость, иди ложись спать.
- А ты, Машкур, друг мой, милый брат, - отвечал ему дядя, - сделай мне удовольствие и иди…
Бабушка, поняв, что Машкуру не сладить с Бенжаменом, решила сама выставить его за дверь, чему дядя подчинился с кротостью ягненка. Он решил пойти спать рядом с Пажем, который храпел, как кузнечный мех, на одном из столов в гостинице "Дофин". Проходя мимо церкви, дядю вдруг осенила счастливая мысль зайти помолиться за благополучное разрешение от бремени своей дорогой сестры. На улице было холодно, - пять-шесть градусов мороза. Дядя, невзирая на стужу, преклонил колени на ступенях церковной паперти, сложил руки на груди, как это делала его сестра, и принялся бормотать про себя обрывки молитв. Когда он во второй раз читал "Богородицу", ему захотелось спать, и он тут же захрапел, по примеру своего приятеля Пажа.
На следующее утро в пять часов, когда звонарь пришел благовестить к заутрене, он заметил на паперти нечто коленопреклоненное, напоминающее человеческую фигуру. Сначала - в простоте душевной он вообразил себе, что один из святых покинул свою нишу ради подвига покаяния, и уже собирался предложить ему вернуться обратно в церковь, но, приблизившись, он при свете фонаря узнал дядю Бенжамена. Спина дяди была покрыта ледяной корой с дюйм толщиной, а с кончика носа свисала сосулька с полвершка длины.
- Эй! эй! господин Ратери, вставайте! - закричал он над самым дядиным ухом.
Не добившись ответа, звонарь спокойно пошел благовестить к заутрене и, отзвонив, вернулся обратно, решив отнести Бенжамена к сестре, если он еще не окончательно замерз. Он взвалил его на плечи, как мешок, и потащил. Моя бабушка уже часа два как разрешилась от бремени. Собравшиеся по этому случаю соседки все свое внимание и заботы перенесли на Бенжамена. Они положили его перед очагом на матрац, завернули в нагретые салфетки и одеяла, к ногам приложили нагретый кирпич. В своем рвении они охотно, пожалуй, запихали бы и его самого в печь. Мало-помалу дядя начал отходить, с его косы, до сих пор твердой, как шпага, начала стекать на подушку вода, суставам вернулась их гибкость, он обрел дар речи, и первое, что он произнес, была просьба дать ему горячего вина. Ему живо нагрели полный жбан. Отпив половину, он стал так потеть, что, казалось, сейчас растает. Прикончив остальное, он уснул и, проснувшись в восемь часов утра, почувствовал себя великолепно. Если бы кюре решил запротоколировать это происшествие, то, по всей вероятности, дядю возвели бы в сан святого, и сделали бы покровителем кабатчиков, и я без всякой лести должен сказать, что одетый в свой красный камзол и с черной косой на спине он выглядел бы великолепно на какой-нибудь кабацкой вывеске.