Завершался первый месяц службы. И начало её не предвещало ничего хорошего в ближайшие пять месяцев до "деревянного дембеля". Солдаты, осознавшие понятие "учебка", все без исключения стремились в войска. Подальше от Устава, сержантов и бесконечных работ: без передышки, под одной командой, кнутом бьющей в уши: "Наскоряк! Наскоряк!" – которую время от времени подкрепляют сержантские тычки и пинки.
Сегодня они работали под началом офицера. Старший лейтенант не стал утруждать себя контролем. Поставив боевую задачу, он преспокойно укатил в гарнизон.
Лёха давно и серьёзно думал о войсках.
– Слушай, Кирюха! Как думаешь, полгода тут можно протянуть?
– Протянуть-то можно, только вот, в войсках придётся всё заново начинать.
– Как, заново?
– А вот так. Попадёшь в войска вместе с духами, и твой же призыв будет гонять тебя!
– Это, как себя покажешь!
– Если есть что показать, – проворчал Кирюха. – Знаешь, тебе уже третий день хочу сказать кое-что, да всё времени нет.
Кирюха не кривил душой. Для разговоров курсантам не выделялось ни минуты. При выполнении боевой задачи под оком сержанта нельзя даже подойти друг к другу. Стоящие рядом кровати мало чем помогали. После отбоя любой шёпот наказывался построением всего взвода в полной форме одежды. К тому же команда: "Отбой!" – звучала в два, а то и в четыре утра. К этому времени у курсанта уже не было сил шевельнуть языком. Боевые задачи в армии отличаются ярким разнообразием: от покоса штык-ножом сорняков или вгрызания в каменистую дальневосточную землицу на три метра, чтобы откопать трубы теплотрассы – до умильной стрижки зелёных насаждений или раскрашивания цветных картинок в планшете ротного.
– Что хотел сказать? – подскочил заинтересовавшийся Лёха.
– Сядь, не маячь! Я тут в клубе был, полы драил. Там один старичок гражданский заправляет. Пожаловался он мне, что электрик дембельнулся, а замены нет. Представляешь, этот электрик жил не в казарме, а прямо в клубе! Там специальная комнатушка есть.
– И что?
– А то! Давай я тебя электриком у старика пристрою, как смотришь?
Лёхе предложение показалось странным. Его знания об электричестве ограничивались школьной формулировкой об упорядоченном движении электронов.
– А сам ты, почему не пошёл?
– Я у него плотником буду. На днях старик договорится с ротным и, прощай вторая стрелковая!
– А ты что-нибудь умеешь?
– Конечно! Не знаешь, я потомственный плотник пятого разряда!
Лёха недоверчиво посмотрел на руки Кирюхи, бравшие топор разве только здесь, в армии.
– Старик-то мне верит, а это главное!
– И как будешь плотничать?
– А зачем наряд на клуб? Тридцать разных курсов со всех рот ежедневно! Что, среди них не будет ни одного плотника?
– Один день будет, в другой не попадётся!
– Ты никак не уловишь сути. Я же буду уже не курс, а бубтянин! Да мне любой сержант отдаст нужного бойца без отмазок! Тот с удовольствием будет ходить все полгода плотничать! – мечтательно сказал Кирюха.
– Переходить в БУБТ?! – глаза Лёхи округлились до юбилейных рублей. Тальянкин знал про батальон управления боевой техникой. Там служат бывшие курсанты, умеющие с гражданки водить гусеничный транспорт. Там духов всего два-три процента! И то в хозвзводе. Это как? Попасть под пяту дедовщины, когда на тебя одного будут наезжать всё подразделение от гусей до дембелей! Молодые бубтяне, бывает, по ночам вытаскивают деда на одеяле помочиться за углом казармы!
– Ты чего перешугался? Мы же только числиться там будем. Врубаешься? А жить-то в клубе! Да и что там, дедовщина, ерунда! Ты видел хоть одного бубтянина с лопатой при свете луны?
Лёха нервно хихикнул.
– То-то же! И мы сможем избежать участи негров.
– Зато у нас будет другая участь.
– Дедов что ли обслуживать? – Кирюха усмехнулся. – Да ты только зайди в любую курилку к курсам! Хватай там пару чмырей, и дело в шляпе! Постирают, и подошьют, и отгладят всё, что не подсунешь. Заодно и сам попользуешься. Курсы, они же признают в тебе бубтянина. Откуда им знать, что ты одного с ними призыва?
– Знаешь, я тоже кое-что придумал насчёт того, как в войска рвануть.
– Не будь дураком, Лёха! На хрена тебе какие-то войска? Электрика для тебя я достану в любое время дня и ночи!
– Понимаешь, Кирюха, что-то не хочется торчать тут все два года.
– Уверен, что в другом месте лучше будет?
– Хуже уже нигде не будет, – упёрся Тальянкин.
– Ладно, ты подумай до послезавтра, а потом не обижайся. Не дружили мы с тобою на гражданке, а всё же, как родные – с одного двора. Желаю тебе лучшей участи. А в войска-то, заметил, одних чурбанов сейчас забирают.
В этом Кирюха был прав на все сто. Частенько заезжие покупатели увозили по пять-десять урюков в свои части. Командование отдавало только совсем не понимающих по-русски. Известна расхожая шутка офицеров стрелковой роты:
– Какая деревянная часть в танке?
– Чурка-наводчик!
Отчего бы ни освободиться от десятка-другого деревянных деталей в бронетанковых войсках? Глядишь, взамен хоть парочку пришлют из другого материала. Так и тасовали хитромудрые шакалы урюк туда-сюда-обратно.
Лёха уже всё решил для себя. И решение его крепло от часа к часу, с каждым пинком и зуботычиной добрых сержантов. При первой же возможности он подаст рапорт в Афганистан!
Он знал, что дедовщина там покрепче БУБТа. Зато боевые задачи там действительно боевые! Легче переносить тяготы и невзгоды, зная, что являешься настоящим защитником Родины. Так рассуждал Лёха, мысленно укоряя Кирюху. Выискал себе местечко в этом дурдоме, и рад!
– Знаешь, Кирюха, войска-то разные бывают. Есть и такие, куда урюков не берут!
– Ты что, совсем? – Кирюха покрутил пальцем у виска.
– А что? Там настоящая армия!
– Да на кой ляд тебе она? Настоящая-игрушечная: оттащи свои два года и поступай на свой юрфак! Живи, как хочешь, женись, наконец!
Трудно, что и говорить, восемнадцатилетнему пацану, рвущемуся в бой, понять трезвый взгляд двадцатидвухлетнего служаки.
– Я когда вернусь, в любой юрфак – без экзаменов! Символическое собеседование "о боях, товарищах"!
– Болван ты! – не выдержал Кирюха. – Если вернёшься, а если нет? Тебя же дома ждут!!!
– Да не ждёт меня никто! – раздражённый Лёха прервал причитания товарища. И замолк. Ждали. Не было невесты, но родители как, не в счёт? А в голове Лёхи звучала настойчивая мысль: "Пронесёт! Возвращается всяко больше, чем погибает".
– Ну, и как ты намыливаешься туда попасть? – ехидно поинтересовался Кирюха.
Они давно говорили на повышенных тонах и, увлекшись, не заметили, как привлекли внимание сослуживцев.
– А чё? – вщемился в разговор Рома, давно уже подсевший ближе, – и попадёт!
– Тебя я только не спрашивал, – отмахнулся Кирюха.
– Чего меня спрашивать, правильно Лёха решил! И я с ним пойду!
– В натуре, задолбал уже этот дурдом! – подключился Вовчик. – Лучше в Афгане служить, чем тут гнить заживо!
Он поднял глаза кверху и процитировал избитую курсантскую фразу.
– "Ночь. Во дворе луна… в стране дураков начинается рабочий день"!
– Дурачьё вы, дурачьё! Молодёжь тупая! – разозлился Кирюха. – Да кто вас там ждёт? Если сразу не взяли, то коню ясно – такие люди нужны в тылу!
– А вот мы сейчас зайдём в штаб к замполиту и подадим рапорт! – осенило вдруг Лёху.
– Давайте лучше после обеда! – прервал его Кирюха, показав на построившиеся у столовой ряды. – Вон и наши стоят! Бежим!
– Война войной, а обед по расписанию! – уже на ходу бросил Кирюха.
Но пристроиться к своей роте они не успели. По определению Кирюхи "молодёжь тупая" решила, что пропал обед. Лёха встал, как вкопанный, тупо уставившись на забегающую роту. Из оцепенения его вывел тот же Кирюха, резко дёрнув за рукав хэбушки. Друг не оставил его в беде, почти силком увлёк за собой. Пристраиваясь к очередной роте, забегающей в столовую. За ними двинулись и подельники по боевой задаче.
Благодаря смекалке Кирюхи, товарищи бойцы оказались за столом четвёртого взвода седьмой роты механиков-водителей. Руководил тут сержант Вурдт, сухопарый немец с жестоким взглядом.
– Взвод …
Солдаты вытянулись по стойке смирно. За одним столом размещалось по восемь человек.
– К приёму пищи …
С голов курсов мгновенно слетели пилотки и, подхваченные правой рукой, оказались тотчас заткнутыми за ремень.
– Приступить!
Солдаты моментально сели, разобрали хлеб и ложки. Раздатчик отмерил равные порции по жестяным мискам.
Борщ или баланда, если угодно, но в любом случае, крашеная жидкость с единичными волосками капусты согрела желудок. На второе пошла каша, отварной рис на воде с солью. Соли в солдатской столовой хватало.
Вурдт быстро оценил качество пищи. Он выпил стакан, далёкого от сладкого и густого, киселя. Закусил чёрствой корочкой хлеба и скомандовал:
– Взвод! Приём пищи закончить!
Не успев поднести ложку с кашей ко рту, курсы удивлённо глянули на сержанта. Вурдт поднялся из-за стола.
Солдаты, стоя, почти на ходу впихивали сухую кашу в свои глотки. Кто пошустрее, налегал на огромные куски отварного сала, приготовленного вместе с ощетинившейся шкурой.
Сержант не собирался терпеть нарушения Устава. Он выскочил из-за сержантского стола, зацепил один из котелков и расплескал по тарелкам, попадая на стол и штаны курсов, светло-розовую жидкость, обильно сдобренную бромом. В меню она значилась киселём.
Трапеза в седьмой роте закончилась.
Выбежав на улицу, товарищи оторвались от седьмой и пристроились к четвёртой роте. Без сержантских выкидонов пообедали и в строю покинули столовую, горланя чужую строевую.
– "Когда прикажет нам товарищ Сталин,
И нас в атаку Родина пошлёт"!
У штаба они оторвались от строя. Исчезнув в кустах живой изгороди.
– Вот и пообедали.
– Классно почикали, особенно в седьмой роте!
– Нам повезло, что Быдуся, их старшины не было! – сказал Рома. – Он ещё не такие мраки устраивает!
Все согласились. Мрачная слава седьмой роты была известна по всему полку.
Ребята не знали принципа комплектования в воинских частях. Градация проста до гениальности. В первой роте лучшая техника, самые шерстяные офицеры и передовые сержанты. Во второй почти то же самое, но чуточку похуже. А далее, по убывающей. Седьмая в учебном полку была последней. Восьмая и девятая к танковым войскам не имели никакого отношения. Составляли их высокие на подбор курсанты в чёрных комбинезонах и беретах, с такими же чёрными лицами. Общение с ними было невозможно по причине непреодолимого языкового барьера.
После мимолётного знакомства с Вурдтом сержант Шутько показался ребятам ангелом во плоти. Ещё сильнее захотелось вырваться из учебки. Любой ценой, пусть даже собственной кровью.
Кирюха проводил товарища печальным взглядом. Он предполагал, что затея Лёхи пустая. Но почему-то мысленно попрощался с другом.
Дежурный по штабу, молодой лейтёха безо всяких претензий выдал лист бумаги для рапорта командиру части. Лёха как самый грамотный быстро набросал просьбу об отправке в ограниченный контингент советских войск в ДРА. Внизу дружно поставили три подписи.
Замполит, высокий и ладно сбитый подполковник встретил курсантов дружеской улыбкой. Лёха, волнуясь, положил на стол рапорт.
– Так, так, так. – Он быстро пробежал глазами по тексту. – Такими рапортами у нас занимается капитан Белоярский. По причине его отсутствия – старший лейтенант Холодков.
Курсанты хлопали глазами и молчали. Подполковник попросил подождать его в кабинете. Сам отправился этажом ниже.
– Товарищ старший лейтенант, – по Уставу обратился замполит части к особисту.
– Что там у вас? – неохотно отрываясь от газеты "Суворовский натиск", спросил Холодков, не вставая с кресла.
– Рапорт.
– Какой ещё рапорт?
– Тут трое солдат из второй роты рапорт составили.
– На предмет? – строго спросил старший лейтенант. Его уже начал раздражать замполит своей тягомотиной.
– Желают служить в Афганистане, – выдохнул подполковник, вытянувшись в струнку.
– Где, где? В Афганистане? – от неожиданности переспросил особист. Удача сама шла ему в руки! В отсутствие капитана он разберётся самостоятельно, выявит причины, побудившие солдат к геройству. А там, глядишь, благодарность от начальства, потом и до повышения недалеко!
– Где? – рявкнул Холодков.
– В Афганистане, – подтвердил подполковник.
– Где курсанты, тебя спрашиваю!
– У меня в кабинете.
– Иди сейчас к ним и проведи беседу! Я буду через семь минут, – пообещал Холодков, глядя на наручные часы. Во всём он уважал точность.
Замполит вернулся в свой кабинет в приподнятом настроении. Как быстро удалось спихнуть рапорт болвану особисту! Осталось лишь доверительно побеседовать с ребятами, что и входило в его непосредственные обязанности.
Беседа подполковника, как и всех политработников, проходила в форме монолога. Он рассказал ребятам о верности Родине и присяге. Эта верность заключалась в девизе "Партия сказала: Надо! Комсомол ответил: Есть!"
Особист вошёл без стука. Подполковник бросив ещё несколько слов о священном долге, поспешил ретироваться. Холодков проводил его стальным взглядом.
Старший лейтенант сел за стол замполита, повертел в руках листок бумаги с почерком Тальянкина.
– Кому первому пришла в голову мысль подать рапорт?
– Мы все так решили, – сказал Лёха твёрдым голосом.
"Так", – решил Холодков, – "зачинщик выявлен!"
– Личные вещи у вас с собой?
Ребята с готовностью хлопнули себя по карманам. Всё было при них. Оставлять в казарме что-либо категорически возбранялось. Прикроватные тумбочки пустовали. В расположении тащили всё, что попадалось под руку. Неизвестно зачем украли даже семейную фотографию Тальянкиных. Наверное, порвали, сволочи.
– А теперь, строем из штаба в "уазик"! Вашего ротного я уже предупредил.
В радостном возбуждении солдаты прошагали к машине. Оказалось, никаких трудностей-то и нет. Стоит только написать рапорт! Сразу и покупатель из Афгана появился.
Кирюха видел, как сослуживцы садятся в "уазик", а старлей сопровождает их. С открытым ртом и секатором в обеих руках он едва не задохнулся от выхлопных газов.
Когда за машиной захлопнулись массивные ворота гарнизонной гауптвахты, Холодков обернулся и пообещал солдатам:
– Сейчас поступаете в распоряжение майора Бурцева, в скором времени прибуду и я.
– А когда будет отправка? – спросил Лёха.
– Будет и отправка! – сказал особист.
Как "особых" ребят разместили по одиночным камерам. Сидя на голых нарах Лёха соображал. Он понимал, что оказался на губе с романтическим названием "Снежинка". Так называли гауптвахту за жуткий холод в камерах. Отопительная система функционировала только для циркуляции воды, чтобы не размёрзлись трубы. В каждой камере была единственная полуторадюймовая труба, пущенная по полу у стены с зарешеченным окошком. По рассказам, зимою заключённым приходилось заниматься гимнастикой. Бывали случаи, когда лентяи попадали в госпиталь с общим переохлаждением организма. В голове Лёхи появились разные мысли по поводу этого заключения, но над всеми ними висела надежда: "Сейчас всё проверят, как им там положено, и отправят в Афган!"
Прав он оказался только наполовину. Действительно, проверяли всё. Холодков послал запросы по спецканалам секретных служб, выделив рядового Тальянкина особо.
Уже к двум часам ночи он обрабатывал полученную информацию. Роман Ниятуллин, татарин из поволжских, имеет младшего брата и сестру. Отец и мать работники зверофермы. Образование неполное среднее. Холодков зевнул, маета!
Иванов Владимир, коми, сирота. Родители и родственники не установлены. Жил и воспитывался в детском доме. Тоже ничего сногсшибательного!
Теперь десерт. Алексей Тальянкин, русский. Точнее, советский. Отец, профессор биофизики, Пётр Брониславович. Живёт и работает в Москве, имеет другую семью с двумя дочерьми. Покинул сына в возрасте двух лет, с тех пор претензий к отцовству не предъявлял. Контакты с сыном не выяснены. Холодков злобно выматерился. Контакты у них не выяснены! Дармоеды и бездельники! До чего ж он ненавидел гражданских коллег за их халатность и безалаберность. Холодков вернулся к документам. Мать – ИТР. Время от времени в разговорах со сослуживцами высказывает недовольство наличием дефицита и ростом цен. Дебилы! Кто же сейчас не "высказывает" недовольства "в разговорах с сослуживцами"? Так, далее. Отчим, бригадир на машиностроительном заводе, член КПСС, Тальянкин. Младший брат, спортсмен, чемпион Европы среди юношей по лёгкой атлетике. Вот, оно! Холодков привстал со стула. Европа, стало быть, загранпоездки со всеми вытекающими. В голове Холодкова вырисовалась стройная теория дела Тальянкина. Старший лейтенант никак не мог заснуть из-за перевозбуждённых нервов.
Не спал и Лёха. Едва он сомкнул веки, как перед глазами появился встретившийся в коридоре солдат неопределенного срока службы. Он шёл под конвоем: без ремня, пилотки, погон и петлиц, остриженный наголо. Его хэбушка имела неопределённый цвет. Когда его проводили совсем близко, Лёха разглядел, что форма арестанта равномерно истёрта почти до дыр. Как будто его хэбушку сшили из нескольких слоёв марли, ткни пальцем, и порвётся как бумага! Что произошло с солдатом и почему он так выглядит, Лёха не успел додумать. Усталость взяла своё – "Солдат спит, служба идёт!".
Поспать не удалось. Внезапно камера осветилась сквозь узенькое зарешеченное окошко. Во дворе включили сверхмощный прожектор. Раздался отборный трёхэтажный мат. Его усиливало множество хрипящих динамиков. Лёха придвинул топчан к оконцу и осторожно выглянул.
По плацу тюремного двора двое солдат с заброшенными за спину автоматами поливали из брандспойта асфальт. На другом краю плаца стояло около десятка нарушителей режима, о чём сообщил динамик. Бойцы караула с красными погонами убедились, что ни один квадратный сантиметр асфальта не остался сухим. После проверки они отключили воду.
– На позиции по-пластунски, марш! – раздалась команда.
Нарушители под стволами автоматов поползли к другому концу мокрого плаца. Охранники ободряли их увесистыми пинками. Беднягам оставалось доползти какие-нибудь три-четыре метра, но загромыхал динамик.
– Отставить! Время истекло! На исходную бегом, марш!
Лёха сбился со счёту, сколько раз повторялось это действо. Теперь он понял, почему хэбушка встретившегося арестанта истёрта до ниток.
Наконец, четыре солдата-нарушителя отрубились и ни под какими убедительными доводами, не смогли двинуться с места. Их пинали по ногам и лицу, били прикладами по голове, хватали за уши и обливали холодной водой – всё без толку!
Представление закончилось.
Леха похолодел от страха. А вдруг и он нарушил этот режим? Хотя, у него забрали только ремень и пилотку. Погоны и петлицы со знаками отличия оставили. Всё же, он не арестант. Скорее всего, попал на пересылку перед отправкой в Афган.