Рядовой Тальянкин не мог знать, что гауптвахта "Снежинка", действительно, является тюремной пересылкой. Отсюда направляют на службу в дисциплинарный батальон или в гражданскую тюрьму. Мало кто из подследственных возвращается оправданным. Нарушителем режима был каждый потенциальный преступник. И только "особых" не трогали до поры. Пока не будет заведено Дело. То самое, над которым корпел верный страж завоеваний социализма, старший лейтенант Особого отдела Холодков.
Наутро принесли пайку: несколько сухих комочков пшёнки в гнутой алюминиевой миске. Ложки, хлеба и воды не полагалось.
После завтрака Тальянкина вызвали на беседу. Его провели под конвоем по длинному коридору. По обеим сторонам рядами зияли смотровые глазки в дверях камер. За поворотом конвой скомандовал: "Стой!"
Лёха оказался перед дверьми с табличкой "ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ВОЕННОГО ТРИБУНАЛА".
К радости Тальянкина вместо председателя трибунала оказался покупатель из Афгана. Наверняка, всё что нужно, проверено. Теперь прямиком в Афган!
– Садись, – Холодков жестом указал на табурет. – Караул, свободен!
Охранники ушли.
– Алексей Тальянкин, – размеренно прочёл старший лейтенант.
Лёха кивнул.
– Изменник Родины, – монотонно продолжил Холодков, наблюдая за реакцией арестанта.
Задержанный оцепенел, лицо его покрылось пунцовыми пятнами.
– Как? Почему? Кто?
– Вопросы здесь задаю я! – совсем по-книжному рявкнул Холодков.
– Я не предатель!
– Да. Тебе просто захотелось в Афганистан?
– Да.
– Повоевать, говоришь?
– Можно и так сказать.
– А можно и по-другому. Я тебе сейчас скажу, что ты задумал. Пишешь рапорт, идёшь добровольцем в Афганистан. А там, принюхиваешься к обстановке и, в первом же бою перебегаешь на сторону врага!
Лёха сидел как оплёванный на приваренном к полу табурете. О таком раскладе он и понятия не имел. Теперь, точно, посадят. Возможно, надолго.
– Перебегаешь добровольно. На следующий день тебя освобождают для богатой жизни в Италии, Франции или ещё где в Америке. А по ходу можно сдать несколько военных тайн, чтобы обеспечить себе пропитание!
Что он несёт, какие тайны? Какая Италия?
– Там тряпки, девочки, "Голос Америки". Так вот, – Холодков грохнул кулаком по металлическому столу. – Всего этого не будет! Ты же знаешь английский, верно?
– В пределах школьной программы, – ответил Лёха. Врать бесполезно, да и опасно.
– А теперь только по фене будешь ботать! – хмыкнул старший лейтенант и приказал караулу увести задержанного.
* * *
Капитан Белоярский вернулся из командировки от артиллеристов.
– Это что ещё за "Дело №"? – нахмурился он.
Холодков не без удовольствия обрисовал картину, включая процесс дознания и не упустив отметить промахи и недочёты гражданских коллег.
– Болван! – разразился капитан, выслушав подчинённого. – Идиот, сволочь, падла!
Торчащие уши Холодкова поникли.
– Да кто тебе позволил разглашать Государственную тайну? Осёл ты этакий!
– Какую тайну?
– Откуда, скажи, откуда этот пацан мог знать о перебежчиках, которых не так много?
– У него брат был за границей.
– Да!!! Два раза в Венгрии и проездом в Польше! – взорвался капитан, разрывая Дело, так удачно составленное младшим коллегой.
– Немедленно доставить Тальянкина ко мне!
После краткого вступления, взяв подписку о неразглашении "всего, что видел и слышал" сроком на пять лет, капитан сказал:
– Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. Ты хотел уйти из учебного полка, а кто служить будет? Одни урюки?
Лёха понурился.
– Или тебя танковые войска не устраивают? – грозно спросил капитан.
Лёха уцепился за слово войска. Он собрался ковать железо, пока горячо.
– Я пошёл бы в стройбат.
– А чем он отличается? – спросил Белоярский, но тут же спохватился: – Добровольцев, как ты уже понял, ни в Афган, ни в стройбат не берём.
Лёха решил стоять до конца, благо капитан не затыкал ему рот.
– У меня зрение плохое, – он выждал паузу, не дождавшись ответа, продолжил крылатой фразой замполита: – "Ошибка наводчика – это гибель экипажа!"
– Да, наводчик с плохим зрением никуда не годится, – согласился капитан. – Быть тебе механиком-водителем!
Белоярский остался довольным собой. Ему без труда удалось отправить "добровольца" в последнюю роту полка.
Старший лейтенант Холодков отделался устными оскорблениями: благодарности он не дождался, ни и письменного выговора не получил.
Рядовой курсант Лёха Тальянкин так и не попал в Афган, но и на кичу не загремел. Он выпрыгнул из "уазика" перед расположением седьмой роты, где его уже ожидали Вовчик и Рома.
КАБЛУК
Уж так устроена стопа человека, что при ходьбе она нуждается в поддержке физиологического положения. Когда был изобретён каблук, никто уже не скажет. Не знает этого ни сапожник с неполным средним образованием, ни академик исторических наук, ни один из знаменитых кутюрье. Имя человека, подарившего миру необходимую деталь обуви, забылось: незаслуженно и безвозвратно. Оно кануло в веху наряду с именами изобретателей колеса, матраса и других незаменимых вещей.
На протяжении столетий модифицировались фасоны и формы обуви. Шнурки заменялись липучками, загнутые остроносые носки – прямоугольными, появлялись и исчезали молнии, застёжки и ремешки, высокие ботфорты уступили коротким полусапожкам, но каблук оставался всегда! Миллиарды шпилек, платформ, замаскированных сводов кроссовок и кедов топчут нашу планету, но цоканье точёных каблучков и мягкая поступь спортивной обуви не имеют судьбоносного значения, как тяжёлое громыхание армейского сапога.
Кирзовый сапог в учебке изнашивается за три-четыре месяца. Ежедневно общаясь с грязью и хлябью, клееная плотная хэбушка расползается и рвётся. Обувная щётка и крем являются бедной кирзе только по великим праздникам. В рабочие будни сапог обильно смазывается ваксой при помощи старой подшивы или какой-нибудь щепки. Каблук даже без подковы на много лет переживает сапог и приносит огромную пользу в воинских частях.
Известный с детских лет лозунг "Чистота – залог здоровья" не теряет своей значимости в армейских частях. Неокрашенные половые доски в казарме в два-три дня приобретают матово чернозёмный цвет, подвергаясь ежедневной нагрузке сотен пар сапог. Бесконечные построения – команды, выполняемые только бегом – приводят к перестиланию полов с регулярностью в два-три года.
Землисто-серый налёт с поверхности пола счищается солдатами. В разных воинских частях свои методы. Можно полы скрести, обдирая верхний слой доски острыми краями осколков оконного стекла. Можно полы шкрябать – для этого используются металлические кольца. Их диаметр тридцать сантиметров, острые шипы обращены кнутри. Для работы с кругом необходимо просунуть руки внутрь, вывернуть кисти и ухватиться за него снаружи. После этого, на коленках, острой наружной стороной колеса скоблить деревянные доски, сдирая верхний слой доски. Скоблить пол стёклышком муторно и долго, шкрябать кольцом паршиво и неудобно. И всё же, ничто не может сравниться с каблуком, столь популярным в седьмой танковой роте учебного полка.
– Взвод! – скомандовал младший сержант третьего взвода, Боря. В миру, Бадырхан Бейтемиров: – Стрёйся!
В спешке побросав свои занятия, курсанты вытянулись в две шеренги на центральном проходе. Такое построение не устроило Борю.
– Оть-ставить!
Курсы разбежались по расположению. Стараясь оставаться поближе к ЦП, они сгруппировались у первого ряда двухъярусных кроватей.
И началось!
– Стрёйся!
– Оть-ставить!
Топот солдатских сапог.
– Стрёйся!
– Оть-ставить!
Боря посмотрел на наручные часы "Командирские" – времени хоть отбавляй! Впереди ужин, "тактические занятия" с ломом, кайлом и лопатой, только потом по Уставу отбой. И лишь через полчаса начало! До утра останется целых семь часов. При таком раскладе спешить некуда. Приказ деда будет выполнен.
– Боря! Чтобы к утру пол блестел! – сказал Шершень после завтрака.
Теперь Боря начал обработку личного состава. После восьмого-десятого построения сержант скомандовал:
– Перьвая щеренга, щаг вперёд!
– Раз! Два! – отстучали сапоги.
– Крю-гом, марш!
– Хлоп, цок! – отозвались каблуки.
– К вечьернему осьмот-ру … – Боря скосил лукавый глазом, – готовсь!
Курсы сбились с толку: вечерний осмотр проводится перед отбоем! Обученный ничему не удивляться, Лёха пихнул локтём застывшего в недоумении Вовчика и сорвал свою пилотку с головы. Ромка последовал примеру товарищей. Вскоре весь взвод понял, это вечерний осмотр! Курсанты держали пред собой пилотки наполненные содержимым карманов. И чего тут только не было!
Обломанные под корешок спички, истрёпанные до неузнаваемости письма с гражданки, чудом уцелевшие фотографии, коробки спичек, единичные сигареты и бычки. Никто и никогда не вынимал к осмотру денег, пачек с куревом и других ценных вещиц. Но и среди этого хлама Боря умудрился изъять спички, а потрёпанные конверты побросал на пол перед строем.
– Товарищ сержант, можно адрес-то переписать? – попросил Рома.
– Можьно Мащку в растяжьку и козу на возу! – выдал Боря сержантскую поговорку, слегка видоизменённую его акцентом.
– Разрешите оставить адрес, товарищ сержант! – поправился Рома.
– Оть-ставь!
Рома присел на корточки, потянулся к конверту.
– Шклёп! – Борина подошва припечатала протянутую кисть к полу.
– Я сказаль, оть-ставить!
Рома поднялся и занял своё место в строю. Он потирал покрасневшую, начинающую набухать руку.
Боря продолжил осмотр. У доброй половины курсов не оказалось уставных трёх иголок с чёрной, белой, зелёной ниткой длиною в тридцать сантиметров. Иголки следовало прикалывать к изнанке множественных складок пилотки. Выматерив нерадивых бойцов, Боря окончил осмотр. Взвод облегчённо вздохнул. Борин досмотр никогда не отличался особой жестокостью.
Лёха чётко помнил свой первый вечерний осмотр в седьмой роте.
Тогда все вытянулись в струнку, не смея шелохнуться, мигнуть и повести бровью. Быдусь, низкорослый, но коренастый старшина с белым чубом, торчавшим из-под пилотки, зорко вглядывался в лица солдат. Внезапно, в три прыжка, он оказался напротив здоровенного грузина Гиви. Тот стоял, ослабив правую ногу. Заученным коротким пинком по лодыжке расслабленной ноги, Быдусь опрокинул сто десяти килограммовую тушу. Гиви повалился, подмяв нескольких человек.
– Я приказал "смирно"! – выкрикнул Быдусь и щедро раздал тумаки неудержавшимся на ногах.
Затем старшина придирчиво осмотрел содержимое пилоток. Кое-что изъял, кое-что попортил. И правильно – личные вещи должны храниться в тумбочках!
– Ремни к осмотру!
Лёха, памятуя об Уставе, снимая ремень на весу укоротил его. Многие поступили точно так же. Тормоза попросту повесили свои деревяшки на левую руку, согнутую в локте. Намётанным глазом Быдусь моментально усёк разницу длины ремня и окружности живота, на который тот одевался. Рядовой Грушкин малость перемудрил. Быдусь заставил его надеть укороченный донельзя ремень. Тужась и кряхтя, Грушкин пытался изо всех сил, но мало получалось. Получив необходимый допинг в скулу и по фанере, Грушкин успел во время удара чуточку ослабить ремень и защелкнул бляху.
– Теперь так и будешь ходить! Все видели?
– Так точно! – отозвалась рота.
– И ты видел? – спросил старшина у сержанта Коршунова.
– Видел.
– Смотрите, товарищи курсанты, младший сержант отвечает старшине не по Уставу! – сказал Быдусь строю. Свои слова он сопроводил коротким хуком в челюсть нарушителю Устава.
– Так точно, – прошепелявил Коршунов, держась за челюсть.
– Ты ответственный, если у Грушкина, а я увижу Грушкина, понял? Да?!
Коршунов кивнул, хотя ничего не понял.
– Если у него, рядового твоего взвода, ремень будет ослаблен больше чем сейчас, – Быдусь выразительно замолчал, глядя в глаза Коршунову снизу вверх.
– То я буду носить такой же.
– Соображаешь! – старшина полопал коллегу по щеке, от чего она стала пунцово-синюшной.
Ни один курс не посмел хихикнуть. Худшее почему-то ожидалось впереди.
Быдусь зачем-то вернулся к Гиви. Длина ремня этого курса, мягко говоря, не отвечала требованиям Устава.
– Вторую неделю служим, а ремень на яйцах! Ая-яй!
Стоящие рядом с Гиви вздрогнули. Старшина намотал на ладонь ремень, крест на крест чтобы не сорвался, раскрутил его на вытянутой книзу руке. Строй замер. Быдусь умело повернул рукой и врезал металлической бляхой точно промеж ног Гиви.
– А-а!
Небрежно отбросив ремень, старшина хладнокровно поддал коленом по острому подбородку согнувшегося Гиви. Курсант шлёпнулся вперёд и замолк.
Пыл старшины, похоже, охладел. Он окинул отсутствующим взглядом весь строй. Казалось, сейчас скомандует разойтись, но расслабляться было ещё рано.
– Рота, смирно! Я команды не отменял!
Даже лежавший на полу Гиви вытянул руки по швам. Быдусь прошёлся по рядам, лениво срывая наугад подворотнички. Внезапно лицо его озарилось. В руках старшины оказалась неуставная подшива – свёрнутая несколько раз белая материя.
– У нас ещё один сержант завёлся! Ну-ка, рота, хором за мной!
– У нас ещё один сержант завёлся!!!
Быдусь выдернул за шкварник новоявленного сержанта на середину центрального прохода.
– Товарищ сержант, – пропищал Быдусь, – продолжай вечерний осмотр!
Лунолицый Абдулла, глупо улыбаясь, неотрывно смотрел на старшину.
– Понял, да?! – вновь закипел Быдусь.
Но Абдулла ничего не понял. Весь его словарный запас русского языка ограничивался парой десятков матов, произносимых разной интонацией. Ещё он понимал основные команды сержантов – на уровне Павловской собаки.
– Сержант Утейгенбаев!
Абдулла непонимающе захлопал короткими ресницами. На удивление, Быдусь ограничился парой пинков под зад, держа за шиворот проказника. Похоже, старшина утомился. Действительно, сорвав для приличия пару погон, он окончательно успокоился. Проходя в последний раз перед строем, Быдусь опустил голову. Он осматривал сапоги. Леха, взглянув на свои нечищеные, но и не грязные, мысленно возблагодарил Бога за то, что послал ему желание обтереть сапоги перед входом в казарму. И не напрасно!
Через одного, пинками по голеням, Быдусь заставил плясать и корчиться "чмырей поганых". И только после этого, старшина окончил осмотр. Но и сейчас никто не посмел облегчённо вздохнуть без долгожданной команды:
– Вольно!
Борин акцент прервал весёлые воспоминания Лёхи.
– Стрёйся! Перьвая щеренга, щаг вперёд, крюгом! Рядовой Иванов, Ниятульин, щаг вперёд!
Вовчик с Ромой с опаской вышли из строя.
– За мной! Остальные, разойдись!
Несколько минут спустя друзья вернулись с полными тазиками каблуков отбитых от солдатских сапог. Вероятно, не один дембель поменял их на кроссовки и свадебные туфли. Кроме каблуков они приволокли несколько кусков хоз. мыла и мелкую металлическую сетку, похожую на ту, которой оттирают ржавчину. Предназначения столь необычных вещей никто ещё не знал.
– Это каблук! – просветил солдат Боря. – А это, мило!
– Ти, – он ткнул пальцем в Лёху, – режищь мило. Ыды, возьми дыневалный штик-ножь!
Лёха с трудом понял, что от него требуется, сбегал за ножом и начал мелко строгать мыло.
– Ти, айзэр, надевай на ногу сетку! – продолжал распоряжаться сержант, – и ти, тоже!
Это Роме.
– Возьми назад тазьик, – это уже Вовчику, – будещь загребной!
Вовчик взял таз, хотя и не понял зачем.
– Теперь ыды, принеси в’ада, польный тазьик!
Вовчик принёс тазик воды и побрызгал пол.
– Талянкин! Сыпи мило на поль!
Лёха рассыпал мыло по мокрому полу. Получил пинка от Бори.
– Зачем, сука, на ту полёвину сыпьешь? Хочищь четвёртый взвод?
– Нет.
– Тогда убьирай бистро!
Лёха сгрёб сапогом мыльную стружку на свою половину ЦП. Жизнь заставляла понимать идиотскую речь сержанта.
– Эй! Тупой айзэр, давай, три мило сеткой!
Тупой айзер начал растирать.
– С грязьем три, хорошьё три, с-сука!
После трёх ударов в скулу айзер, наконец, понял. Давя изо всех сил на сетку, он почти сдирал грязь с пола.
– Давай в`ада!
Вовчик выплеснул остатки воды и побежал за следующим тазиком. Лёха посмотрел на развезённую по полу грязь. Понял, скоро заставят её убирать. Он начал волынить. Очередной кусок мыла Лёха обрезал очень старательно, прямо как ювелир. Пустой желудок, привыкший к режиму, подсказывал ему о близости ужина.
– Остальные, каблук!
Тут и выяснилась функция второй жизни каблука! Оказалось, это не так сложно понять. Всего-то требовалось зажать каблук ладонью, опуститься на корточки и острым ребром каблука тереть пол от себя. Толкнул разок жижу растёртую сеткой – и под каблуком уже белая доска. Стукнул каблуком, стряхнув жижу и опять вперёд!
По казарме раздался бойкий перестук каблуков.
– Клац! Клац!
Так и каблучат пол.
Лёхин желудок не ошибся.
– Стрёйся, третьий взвод! Столёвая, шагом марщ!
С большим неудовольствием курсанты оторвались от пола: больше трети ЦП уже побелело.
После ужина взвод ожидала известная в полку траншея длиною в двадцать метров. Необходимо было выгрызаться в Дальневосточную землю на три метра вглубь, чтобы разрыть трубы теплотрассы. Работая попеременно киркой и лопатой, солдаты выбрасывали наружу по чайной ложке каменистой трухи. За полтора месяца несколько подразделений, поочерёдно, сумело углубиться до двух метров с небольшим. Ощущение большей глубины канавы придавала насыпь, выброшенной со дна "земли". На вершине это горы сидел Шершень, некстати выловленный ротным. С большим неудовольствием старший сержант поглядывал на копошащихся внизу солдат. Самые лучшие вечерние часы безвозвратно уходили на созерцание филонивших курсов. Кто прижался к стене канавы, прикрытый большим валом, преспокойно раскуривал цибарку, кто поднимал лом или кирку только для вида. Иные вообще дремали, прислонившись к краю траншеи. Шершня задело такое отношение к выполнению боевой задачи. Он понимал, что сидеть тут придётся часа два. И ротный обязательно проверит место работы сержанта.
– Короче так, товарищи курсанты! Я сижу и ничего вокруг не слышу, кроме лязга кирок и лопат. Смотрю и удивляюсь: куча возле меня растёт и растёт! Я уже не могу перешагнуть свежую землю! – бодро сказал Шершень и ещё веселее добавил: – А если, не дай Бог, я наблюдаю дымок от сигареты и при этом не вижу интенсивно трудящегося, куряге станет о-очень плохо!
Курсанты оживились. Наверх стали чаще вылетать пригоршни отбитого щебня, веселее застучали кирки и ломы. Шершень больше ничего не говорил. Он наблюдал, периодически меняя позиции. Вот, уже схлопотал по расслабленной спине Гиви, под глазом Ромы начал образовываться большой фингал – камней у сержанта хватало!
Внезапно развлечения Шершня прервал властный голос взводного офицера.
– Товарищ сержант! Постройте взвод для строевой подготовки!
Шершень с неохотой приказал строиться. Доведя взвод до казармы, он передал бойцов Коршунову.