Раз так, вырубил я длинную толстую палку, расстегнул на гимнастерке Саблина две нижние пуговицы и предложил ему засунуть обе руки за пазуху. Когда он это сделал, я протянул палку у него под мышками так, чтоб она оказалась на груди, над кистями засунутых в пазуху рук. Потом неожиданно дал старшине подножку. Он свалился на спину, даже ноги задрал. Этого мне и нужно. Палка, продетая под руки, торчит по бокам Саблина, как длинная ось. И я ловко закидываю за эту "ось" вначале одну, а потом другую ноги старшины.
Скорченный, он лежит, беспомощный. Ноги раскинул, как подбитый воробей крылья. С недоумением на меня глаза таращит и силится руки из-за гимнастерки выдернуть.
– Ну как? – спрашиваю у Саблина и помогаю ему сесть.
– Черт! – хрипит Саблин и тужится, чтобы на носки привстать.
Пожалуйста, я даже помогу. Беру его под мышки и приподнимаю. Приподнял на носки и отпустил. Старшина тут же и клюнул носом в траву. Лежит, раскорячившись, спиной и всеми другими местами к небу, и кричит:
– Развяжи!
А я не спешу, тем более что вся рота собралась на такое диво глядеть. Ведь сам старшина пощады у Перепелицы просит.
– Ну, как, – спрашиваю, – теперь верите, что палкой связать можно?
А он знай одно заладил: "Развяжи".
Подошел командир роты и как увидел своего старшину в таком неприглядном виде, так и покатился со смеху.
Вижу, из других рот солдаты сбегаются. Надо развязывать. Развязал.
– Кто выиграл пари? – спрашиваю.
– Что за глупые шутки! – сердито отвечает Саблин, вытирая со лба пот и на солдат оглядываясь. – Зачем же носом в землю?
Так вот, могло случиться, что нажаловался Саблин. Мол, скомпрометировал его, старшину, сержант Перепелица… Ох, и попадет от генерала! Плакал тогда мой отпуск. А командир роты твердо обещал: "Кончатся учения – поедете, Перепелица, на десять дней домой".
Не несут меня ноги. До высотки, где вертолет генерала приземлился, далековато. Бежать бы надо. А в ногах моих слабость.
Вдруг из лощинки, навстречу мне, вынырнул старшина Саблин.
– Куда спешите, Перепелица? – дружелюбно спрашивает. И никакой обиды на его лице не замечаю.
– Генерал зачем-то требует.
– Генерал? Лично вас? – удивился Саблин.
– Лично, – отвечаю и вздыхаю с облегчением: значит, Саблин здесь ни при чем.
Иду дальше. А в голове аж треск стоит от разных мыслей. "Зачем я нужен генералу?" Наверное, сегодня что-нибудь не так сделал. А может, наоборот? Может, похвалить хочет? Действовали же мы неплохо. Но тоже вряд ли. Откуда генералу знать, как наступало отделение Перепелицы?
Перебираю в голове все события сегодняшнего дня…
С рассветом доставили нас грузовики на аэродром. Началась обычная возня со снаряжением и амуницией: скатку закрепи на чехол запасного парашюта, лопатку подвяжи черенком вверх, спрячь в карман пилотку и шлем напяль на голову, зачехли оружие. Потом пока подвесную систему подгонишь, и уже звучит команда на посадку.
Совсем немного времени прошло, а мы уже в воздухе.
Сижу я у самого люка (мне первым прыгать придется) и поглядываю на пристегнутый к тянущемуся через всю кабину стальному тросу замок полуавтомата. Это такой замыкающийся крючок, от которого идет бечевка к моему основному парашюту. Когда я прыгну, она должна парашют раскрыть. Вижу – там полный порядок. Поворачиваюсь к окну. Совсем близко от нашего самолета плывет целая армада тяжелых машин. И в каждой, как зерен в огурце, полно солдат. Внушительная армада! Фюзеляжи и хвосты самолетов окрашены в розовый цвет лучами только что взошедшего солнца. А далекая земля еще в тени, еще солнце не кинуло на нее своего взгляда.
Ниже и в стороне идут звенья вертолетов. Смешные машины! Но сильные. Каждая пушку или тягача с орудийным расчетом несет в своем брюхе.
Вдруг совсем близко от нас проносится пара реактивных истребителей, затем вторая, третья. Охраняют нашего брата…
Тихо в кабине. Все солдаты моего отделения к окнам приникли и наблюдают. Кое-кому страшновато прыгать.
Толкаю локтем сидящего рядом Симакова Мишу.
– Ну как? – спрашиваю.
– Курить охота, – отвечает.
– Курить? – удивляюсь. – Эх ты, культурный человек! Токарь пятого разряда, а не знаешь, что никотин отражается на нервах. – Солдаты зашевелились, поворачивают к нам головы. А я продолжаю: – Помню, в селе нашем Василь Худотеплый бросил курить и… умер. Только, кажется, он вначале умер, а потом бросил курить…
Раздается трель звонка – сигнал начала выброски. Штурман – молодой лейтенант – отдраивает люк и командует:
– Пошел!
Эта команда царапнула меня за сердце: ко мне ведь относится. Бодро подхожу к люку.
– Эх-ма! – весело кричу. – Подтолкни, Симаков!
Симаков легонько толкает меня в спину, и я, ради шутки, с криком "ура!" шагаю за борт.
Напряженные секунды… Рывок, хлопок полотна раскрывающегося парашюта. И болтается Максим Перепелица между небом и землей.
Иные думают, что парашют плавненько, осторожненько сажает солдата на землю. Ничего подобного! Если зазеваешься, не развернешься по ветру и чуть не согнешь сомкнутые ноги, то имеешь шансы поломать ребра, отбить печенки или еще что-нибудь сделать. Значит, с умом надо приземляться.
Вот я и иду к земле, как того наставление требует. А вокруг – сотни других парашютистов спускаются. Все небо усеяно ими! Похоже, что Млечный Путь падает на нашу землю.
Приземлился, как положено, погасил купол, отстегнулся от подвесной системы и привожу себя в боевое состояние: автомат из чехла долой, скатку через плечо, пилотку на голову.
Рядом со мной Михаил Симаков – ухватился за нижние стропы и упирается, как бычок. Хочет купол погасить.
– Здоров, кум! – кричу ему. – Белье сменить не треба?
– Никак нет, товарищ сержант! – отвечает. – Полный порядок!
Даю два свистка – сигнал для сбора своего отделения. Со всех сторон подбегают ко мне солдаты. Еще через некоторое время поле, усеянное белыми пятнами парашютов, остается позади, а мы, вытянувшись в цепочку, лежим на песчаной осыпи старой траншеи и всматриваемся вперед. Там, на холмах, за густой и высокой сеткой спиральных колючих заграждений, засел "противник", и нам предстоит атаковать его.
Позади грохочут танки, прорвавшиеся в "тыл неприятеля". Приказано, видать, танкистам поддержать действия пехоты, выброшенной с воздуха. На флангах артиллеристы устанавливают пушки, выгрузившиеся из вертолетов.
Словом, начинается обыкновенный бой.
Первое слово за артиллерией. Сзади нас бахают пушки, а далеко впереди вскидываются вверх столбы земли и дыма. Тем временем танки втягиваются в проходы, оставленные для них пехотой. И когда между двумя красными флажками в цепи нашего отделения тоже проползает танк, я замечаю вспыхнувшие в небе зеленые ракеты.
– В атаку! За мной! – поднимаю солдат и устремляюсь за танком. – Не отставать от трактористов!
Справа и слева бегут цепи соседних отделений и взводов. Строчат пулеметы и автоматы, трещат выстрелы карабинов. Танки ведут огонь с хода. Бой как бой.
Стена проволочных заграждений все ближе и ближе. А перед ней – мелководный ручеек; препятствие пустячное, но задержка из-за него может быть. И точно: только шедший впереди нас танк влетел в ручей, облив водой с ног до головы забежавшего вперед Янко Сокора, как тут же у гусеницы взметнулся взрыв. Танк заглох и остановился, не дотянув какой-то метр до проволочных заграждений.
А нам же проход нужен!
– Эгей, трактористы! – кричу я и стучу по броне танка. – Давай вперед!
Откуда-то вдруг появился посредник – майор с белой повязкой на рукаве.
– Танк выведен из строя! – объявляет он командиру танка, который из башни высунулся.
– А воевать как?! – возмущаюсь я, обращаясь к посреднику.
Но что ему до нас? Улыбается и руками разводит.
– Действовать надо, – говорит.
Эх, не вовремя! Как теперь без танка через проволоку проберешься. Три же рулона колючки выше человеческого роста!
Нужно принимать вправо или влево, на участки соседей. Но отстанем! Такое боевое отделение и вдруг в хвосте будет плестись!
Тут замечаю я, что пушка танка вздыбилась прямо над проволокой.
– Давай ствол ниже! – кричу танкистам.
Послушались. Ствол пушки лег над заграждением. Радостно мне стало, что смекнул удачно.
– За мной! – командую отделению и влезаю на танк.
С башни ступаю на пушку и бегом по стволу вперед. Пять быстрых шагов, и спрыгиваю на землю по ту сторону проволоки. Следом за мной – Симаков, Казашвили, Сокор, Панков и все отделение. Каждому пригодилось умение по буму ходить. Не зря обучал я этому солдат.
Оглядываюсь назад и замечаю: майор-посредник даже за голову руками ухватился. Потом сам на танк забирается. Видать, понравились ему наши действия.
"Знай Перепелицу", – думаю.
А впереди новое препятствие – глубокий противотанковый ров. Танкисты, вижу, уже берут его. Один танк сполз на дно рва, а по его башне ползут на ту сторону другие танки. Хороший пример!
Сваливаюсь в ров и подставляю спину Симакову.
– Дуй наверх! – кричу.
А моим солдатам долго растолковывать не приходится. Только Симаков взобрался по спине моей на насыпь рва и подал мне руку, как вижу, Сокор оседлал Казашвили, Панков – Митичкина. Все вверх карабкаются. Оцэ дило!
– Не отставать! – подаю голос и бегу вперед. На ходу веду огонь из автомата по амбразуре дзота, в которой сверкают пулеметные вспышки.
– Сержант! – вдруг останавливает меня голос. – Отделение несет потери от пулеметного огня "противника".
Оглядываюсь: майор-посредник. Как он догнал? Но раздумывать нет времени.
– Стой! – командую отделению.
Солдаты, бежавшие слева от меня развернутой цепью, залегают.
Положить отделение, конечно, не трудно. Но как его вперед продвинуть? Как заставить замолчать тот проклятый пулемет в дзоте?
Кидаю взгляд по сторонам, прощупываю глазами кочки, ложбинки… Подобраться можно, но не к самому дзоту. И вдруг принимаю решение.
– Ручному пулемету! – командую. – По амбразуре дзота, три, огонь! Отделению окопаться! Рядовой Симаков остается за меня!
После этого, что есть сил, отползаю по ложбинке в сторону. Отполз, плюнул на палец и проверил, с какого направления ветер дует. Определил. А нужно мне было знать это вот для чего: на жнивье, по которому мы наступали, кое-где лежали кучки бросовой прелой соломы. Вот и нацелился я на одну из них. Подобрался к ней и рукой в карман за спичками. И-и-и… нет спичек! Кто-то взял прикуривать и не вернул. Что делать? Еще минуту промедлить, и можно считать, что атака моему отделению не удалась.
Вдруг вспомнился один случай. Летом, на занятиях по тактике, один солдат из соседнего взвода дал очередь из автомата у стога сена. И не успел опомниться, как стог вспыхнул. В минуту копна сгорела. А командиру пришлось потом уплатить за нее деньги.
Вспомнил я этот случай и ствол автомата в солому наставил. Нажал спуск. Очередь. И солома загорелась. Потянулся желтый дымок, потом гуще, гуще и покатился прямо на дзот. А мне этого и нужно. Вскочил я на ноги и, маскируясь в дыму, стрелой мчусь к дзоту.
Через минуту все было кончено. Майор-посредник вывел "неприятельских" пулеметчиков из боя.
После взятия дзота и траншеи, как и полагается, поддержали мы огнем соседей, а затем устремились дальше. И только отбежали метров пятьдесят от траншеи, как нам навстречу выполз из лощины танк с белыми полосами на броне. "Противник"! Выполз и чешет из пулемета по пехоте, а из пушки по танкам, которые, преодолев ров, атакуют справа.
Передо мной оказался одиночный окоп. Свалился я в него, и тут же мне на голову еще кто-то плюхнулся. Смотрю – Симаков Миша. Остальные солдаты отделения в траншею отхлынули.
А танк все ползет. Эх, были бы гранаты! Но мы их при захвате дзота и траншеи израсходовали.
Слышу – посредник что-то кричит. Наверное, хочет танкистов предупредить, что в окопе люди. Но танкисты не слышат посредника, а нам не хочется себя выдавать.
Танк уже рядом. Земля дрожит как в лихорадке. С бруствера срываются и падают за шиворот сухие комочки глины. А мы с Симаковым все теснее ко дну окопа прижимаемся.
Вдруг в окопе стало темно. Дохнуло жаром, и танк прогрохотал над нами.
– За мной, Миша! – крикнул я не по-уставному и прямо из окопа швырнул на броню танка свою скатку. Тут же выбираюсь наверх и бегом за скаткой. Догнал танк, стал ногой на буксирный крюк и на броню. Только руку чуть-чуть обжег – за выхлопную трубу ухватился. А можно было и не хвататься.
Взял скатку и, придерживаясь за десантные скобы, вдоль башни пробираюсь к переднему люку. Подобрался и удобно одел скатку на оба передние смотровые прибора. И сам сверху уселся. Теперь механик-водитель ослеплен.
А башню тем временем Миша Симаков "обрабатывает". Развернул он скатку и все приборы прикрыл шинелью. Сам же уселся на крышку люка командирской башни.
Танк, разумеется, остановился. Слепой же!
– Что случилось? – слышу из-под брони голос.
Тут им посредник и объяснил:
– Танк выведен из строя.
Раз мы дело свое сделали, кричу своему отделению привычное слово: "Вперед!" А у Симакова спрашиваю:
– Закурим, Миша?
– Вы же говорили – вредно! На нервах отражается!
– Так то ж в воздухе! – смеюсь я. – А на земле можно…
Вскоре после этого закончились учения. Чем же может быть недоволен генерал? Возможно, танкисты жалобу подали? Наверное, считают, что не по правилам ослепил их. Или что другое?
Раздумывал я так, раздумывал и дошел, наконец, до высотки, на которой вертолет стоит. Генерала заметил сразу. Сидит он в кругу офицеров, разговаривает. Представительный такой, могучий. Из-под фуражки белые виски выглядывают.
Докладываю:
– Товарищ генерал, сержант Перепелица по вашему вызову явился!
Он поднял глаза и смотрит с недоумением.
"Неужели разыграли? – мелькнула у меня мысль. – Вот смеху будет! На всю роту!.."
– Кто вы такой? – недовольно спрашивает генерал.
– Командир первого отделения, первого взвода…
Но тут меня перебивает кто-то из группы офицеров.
– Это я вам докладывал, товарищ генерал…
Кошу туда глаза и узнаю майора-посредника.
– А-а, – заулыбался генерал и встал на ноги, отряхнулся. – Рад познакомиться с героем, – и крепко пожал мне руку.
К моему языку точно колоду привесили. Шевельнуть не могу им. Только по-дурацки улыбаюсь – рад, что генерал не ругать вызвал.
– Любопытно, любопытно вы воюете, – продолжает генерал. – Молодец. И за ствол над проволочными заграждениями и за ослепление танка хвалю. Вы еще раз показали, что нашему солдату нет преград.
Потом помолчал генерал, посмотрел на меня и начал совсем другим тоном.
– То, что личным примером ведете солдат в бой, – хорошо. Но то, что забываете о своей роли командира, – плохо! Да, да, плохо! Ослеплять дзот нужно было послать кого-нибудь из подчиненных. Нельзя быть таким жадным! – и опять заулыбался генерал. – Нужно и другим давать отличаться, командовать нужно… А в общем молодец! От лица службы объявляю вам и вашему отделению благодарность.
– Служу Советскому Союзу! – гаркнул я в ответ.
НА ПОБЫВКЕ
Эх… любовь!..
Скажите, кто имеет что-нибудь против любви?.. Никто! Нет, по моему мнению, человека на земле, который бы сказал, что любовь, мол, пустячное дело и такое прочее. Ничего не имею против любви и я, сержант Советской Армии, Максим Перепелица.
А вот если спросить у кого-либо из вас, что такое любовь? Ответить, конечно, можно, но очень приблизительно, потому что точных слов для этого люди еще не придумали. И у меня нет таких слов, которые можно сложить в рядочек, поглядеть на них и узнать эту вроде и разгаданную, но все еще тайну.
Но есть у меня другое. Есть у меня понимание, что любовь, кроме счастья и радости, приносит человеку немало таких минут, которые горше самой старой полыни, самой желтой хины. Впрочем, все об этом знают, и, несмотря ни на что, все готовы за любовь по целой скирде полыни сжевать и проглотить по мешку хины, потому что без любви не прожить человеку на белом свете.
Однако слова – еще не факт. А наш брат военный привык разговаривать языком фактов, чтобы в каждом слове была суть. Вот я и перейду к факсам.
Вы уже знаете, и это, конечно, никого не удивит, что у меня, сержанта Максима Перепелицы, есть на Винничине дивчина Маруся, по фамилии Козак. Одним словом, люблю я Марусю, да так люблю, что не только словом – песней об этом не скажешь! Скоро два года будет, как служу в армии, и за это время много пришлось почте поработать: часто обменивались мы с Марусей письмами, и в тех письмах каждая строчка, каждая буква любовью дышала.
И вот мне и моему другу земляку, тоже сержанту, Степану Леваде предоставил командир полка краткосрочный отпуск на побывку домой. Поехали мы. Всю дорогу только и говорили, что про полк да про нашу Яблонивку. Как оно в селе? Ведь давненько мы там не были. Душа кричит – так хочется домой Ну, конечно, и о наших девушках говорили Степан – о Василинке Остапенковой, а я – о Марусе Козак. Степан, правда, больше слушал да думал. Любит он подумать; лишнего слова не скажет. Да кто не знает Степана Левады? Учителем бы ему быть, до того он рассудительный.
В Винницу поезд пришел на рассвете. Отсюда до Яблонивки рукой подать. Какой-нибудь час узкоколейным поездом проехать да еще часочек пешком пройтись.
Но поезд узкоколейный отходит не скоро. В самый раз времени хватит, чтобы привести себя в порядок. Дорога-то позади не близкая – запылились, обмундирование на нас поизмялось. А разве может солдат появиться среди людей, а тем более в родном селе, в помятом мундире?..
Вот и направились мы в комнату бытового обслуживания при новом вокзале. Часа два утюжили там нас, пуговицы чистили, свежие подворотнички к мундирам пришивали. Вышли мы из той комнаты, как женихи, нарядные.
Наконец, Перепелица и Левада заняли места в вагоне узкоколейного поезда. Значит, мы почти дома. Оглядываемся со Степаном на людей – может, кого из Яблонивки увидим. Но разве в такую пору кто уедет из села? Весенние работы в разгаре! Однако в соседнем купе замечаю знакомлю жинку в белой хустынке. Да это же тетка Явдоха!
Так и рванулся я к ней.
– День добрый, титко Явдохо! – говорю.
А она глядит на меня и не узнает. Потом всплеснула руками и отвечает:
– И-и-и, Максим Кондратов! Неужто ты? Своим очам не верю!
– Он самый, – отвечаю.
– Хлопчик мой славный! Ой, який же ты став! Сидай со мной рядом да дай поглядеть на тебя! Ни за что не признаешь, изменился, вырос. А похорошел как!.. – и запела, запела. Не голосок у тетки Явдохи, а прямо мед. Умеет человеку приветливое слово сказать.
– Остановитесь, титко! – говорю ей. – Хватит слов. Нам цветы треба, шампанского!
Дробный смешок Явдохи по всему вагону рассыпается.
– Хватит, – говорит, – что я тебя, дурная баба, провожала цветами.
– Ну тогда, – отвечаю, – отпустите трохи гарных слов для Степана. Смотрите, какой вон генерал у окна сидит, – и указываю ей на Степана.
– И правда! – всплеснула руками Явдоха. – Батеньку мой, правда. Степан!.. Степанэ! Степаночку! Ходи сюда!