– Вот оно, любое желание. Исполняй, золотая рыбка! – прошептал Семьянинов, обнял жену и сына и медленно направился в спальню. Он слишком устал и переволновался за последнее время. Похоже, что смысл происходящего не вполне дошёл до его сознания. Воспользовавшись тем, что отец его не видит, Ваня у него за спиной заговорщицки подмигнул матери.
Ночью Семьянинов проснулся оттого, что ему стало очень жарко и как-то щекотно. Боясь разбудить жену, он не стал включать ночник, а в темноте пошарил у себя по подушке и… наткнулся на что-то меховое и тёплое, уютно расположившееся почти у него на голове. Это "что-то" зачмокало во сне, засопело и снова скользнуло слюнявым языком по его щеке, как бы говоря: "Спи, теперь все будет хорошо".
Семьянинов сам себя не узнавал. Он боялся и ненавидел собак! Особенно больших! Он выступил в качестве субъекта права законодательной инициативы с законопроектом, направленным в первую очередь против собак и их владельцев! Сейчас же, прямо у него в постели, можно сказать, на голове, спит пусть пока маленькая, но собака, и это почему-то не вызывает ни раздражения, ни страха, ни отвращения. Может, он заболел, сошёл с ума?
Антон Григорьевич тихо встал и заглянул в детскую. Ваня безмятежно посапывал во сне, почти как Бобусь.
На кухне Семьянинов включил чайник и взял в руки вчерашнюю газету. Спать уже совсем не хотелось, но и читать никак не получалось. Антон Григорьевич заварил себе крепкого чая, и вдруг в тишине спящей квартиры раздалось мягкое топанье. В проёме двери появилась умильная физиономия Бобуся. Он уселся перед столом, задние лапы смешно разъехались в разные стороны. "Я принёс в твой дом счастье" – Семьянинову показалось, что эти слова он услышал на самом деле.
– Чего же ты такой толстый? – неожиданно для себя обратился Семьянинов к щенку. – Как тебя там? Бобусь? В тебе небось уже килограммов десять будет. Неужели ты вырастешь в большую собаку?
Бобусь встал на задние лапы, передние положил на колени Семьянинову.
– Чем глупости спрашивать, дай лучше вкусненького, – словно говорили хитрые карие глазки малыша. – А не хочешь кормить, так пойдём спать. Глубокая ночь на дворе.
Щенок потянулся, неуклюже поскользнулся на полу и шмякнулся на пузо. Вид у него при этом был совершенно несчастный.
"Собаки, оказывается, бывают не только страшными и злыми, но милыми и забавными", – сделал открытие Семьянинов.
Неожиданно для самого себя он улыбнулся, подхватил Бобуся на руки и пошёл обратно в спальню.
– Только давай договоримся, будущая большая собака! Спать ты будешь не у меня на голове, а на коврике у кровати, – прошептал на ухо щенку Семьянинов.
Бобусь сладко зевнул, не открывая глаз: он успел заснуть на руках у Антона Григорьевича, пока тот нёс его из кухни.
На душе Семьянинова впервые за много-много дней, а может, и лет стало вдруг так спокойно, что, едва его голова коснулась подушки, он заснул безмятежным счастливым сном младенцев (и щенков).
Назавтра, прямо с утра, депутат городской Думы Антон Григорьевич Семьянинов, пользуясь правом субъекта законодательной инициативы, отозвал с рассмотрения свой законопроект.
Cherchez la Chien – Ищите собаку
Короткий осенний день стремительно переходил в длинный осенний вечер. С Сены потянуло сыростью, и молодой художник Франсуа Морэ, плотнее запахнув куртку, решил, что пора отправляться домой. Он аккуратно собрал в специальную папку свои акварели с лирическими пейзажами и традиционными видами Парижа, сложил мольберт и, взгромоздив тяжёлую ношу на плечо, перешёл от моста Конкорд к садам Тюильри, чтобы, направляясь в родные пенаты, непременно пройти через Лувр. Путь ему предстоял неблизкий – через Ситэ на другой берег Сены, на бульвар Сен-Мишель. Там Франсуа снимал скромную квартирку на последнем, как и положено настоящему художнику, этаже в доме № 13. Своего маршрута Франсуа не менял на протяжении вот уже двух лет, с тех пор как стал полноправным членом "гильдии художников", собиравшихся на набережной Сены в окрестностях Лувра и стремившихся продать свои работы многочисленным туристам, посещавшим знаменитый дворец французских королей.
Правда, из-за высокой конкуренции особых доходов это занятие не приносило, но Франсуа не унывал: основной заработок он получал у хозяина небольшого кинотеатра, расположенного недалеко от его дома. Хозяин, господин Гранье, хотел слыть настоящим эстетом и требовал, чтобы афиши были не отпечатаны "на бездушной типографской машине", а непременно нарисованы "вручную настоящим художником". Вот Франсуа и трудился на этой ниве "высокого искусства" и временами чувствовал себя новым Дега. Так, например, совсем недавно он рисовал афишу к фильму "Сисси", с блистательной Роми Шнайдер в главной роли, – про австрийскую императрицу Елизавету – и честно вложил всю душу в портрет этой первой красавицы XIX века.
Сегодняшний день был далеко не самым счастливым в жизни художника. Мало того, что у него опять ничего не купили, так ещё и сейчас, проходя сады Тюильри и взглянув в хмурящееся небо, Франсуа понял, что не успеет до дождя добраться домой. Усилившийся ветер поднял клубы сероватой пыли и кинул ему в лицо. Чтобы протереть глаза, Франсуа вынужден был присесть на ближайшую скамейку. Ветер не унимался и теперь пытался "ослепить" художника обрывком газеты.
Зачем-то подняв его, Франсуа невольно прочитал, что "после непродолжительной болезни скончалась известная своей благотворительностью баронесса де Кардильяк. Будучи бездетной, она завещала всё своё многомиллионное состояние…" Это известие окончательно выбило Франсуа из колеи. Дело в том, что дом, в котором он снимал квартиру, находился как раз в собственности баронессы де Кардильяк. Особа экстравагантная и обожавшая искусство, она сдавала квартиры молодым талантам за чисто символическую плату, что и позволяло Франсуа, с его не слишком завидной карьерой "нового Дега", снимать жильё в таком престижном и дорогом месте, как бульвар Сен-Мишель. Теперь, конечно же, тот, кому де Кардильяк завещала своё многомиллионное состояние, не станет терпеть у себя практически нищих квартирантов…
Вдруг из-под скамейки буквально под ноги Франсуа бросилось тощее дрожащее существо мышиного цвета. На мгновение разыгравшееся воображение художника нарисовало демоническую горгулью с собора Нотр-Дам-де-Пари, но Франсуа тут же сообразил, что это всего-навсего левретка, которая явно потерялась и была страшно напугана (левреток, этих любимых собак королей и аристократии, он знал по средневековым гобеленам и картинам старых мастеров). Собака прижалась к ногам художника и мелко дрожала. С неба упали первые крупные капли дождя.
"Вот только тебя мне сейчас и недоставало для полного счастья, – с досадой подумал Франсуа. – Что же прикажешь с тобой делать?" И тут, словно поняв, что решается её участь, левретка, как пишут в плохих любовных романах, "своими бездонными глазами взглянула ему прямо в душу", а её "осиная талия" – уж что-что, а талия у левреток в буквальном смысле слова осиная – вызвала у молодого человека непреодолимое желание немедленно собаку покормить. Оставить на произвол судьбы такое беспомощное и нежное создание Франсуа не мог. Не желая окончательно промокнуть, он, больше не раздумывая, посадил найдёныша себе за пазуху и, проклиная всё на свете, поспешил, насколько позволяли тяжёлый мольберт и громоздкая папка для акварелей, к дому.
Обсохнув, согревшись и подкрепившись вместе с левреткой вчерашней курицей (собачья аристократка от куриного мяса, очищенного от костей, не отказалась и была вполне довольна ужином), Франсуа рассмотрел свою новую соседку по комнате. Собака была необыкновенно красива – изящная длинная шея, большие грустные глаза, мягкая бархатная шерсть со стальным отливом. А ещё она обладала одной особой приметой: на лбу между ушами у неё было белое пятнышко, по форме напоминавшее звезду. Сразу после еды левретка легко запрыгнула на старый диван Франсуа и разлеглась на подушках, царственно склонив голову набок. Пригревшись, она перестала дрожать и сладко зевнула, всем своим видом показывая, что привыкла спать исключительно в королевских условиях и ни о каких ковриках у двери даже речи идти не может.
Её хрупкость и, особенно, томное выражение глаз вызвали у Франсуа ассоциацию с прекрасным женским портретом, над которым он недавно работал. "Сисси! Я буду называть тебя Сисси!" – сообщил он собаке. Имя необыкновенно подходило левретке. Франсуа показалось, что она улыбнулась, одобряя его выбор, и тут же спокойно заснула, свернувшись калачиком на его подушках. Он не решился беспокоить "императрицу" и лёг спать у неё в ногах, подложив под голову свёрнутое одеяло.
Время шло, а новый домовладелец всё не объявлялся. Франсуа перестал вздрагивать от каждого стука в дверь и продолжал регулярно перечислять ту же символическую плату на прежний банковский счет. "Будь, что будет" – в конце концов решил он и окунулся в работу. Сисси – стоит ли говорить, что она так и осталась жить у Франсуа – поистине стала его музой. В порыве вдохновения он написал несколько акварелей с изображением левретки, и неожиданно оказалось, что они пользуются у покупателей гораздо большим спросом, чем все виды Парижа, вместе взятые. Франсуа тщательно выписывал каждую портретную деталь, не забывая белоснежную "звезду" на лбу, и эти акварели раскупались и туристами, и соотечественниками. "Мы теперь с тобой богаты, Сисси!" – сообщал с порога Франсуа, возвращаясь домой после очередной удачной сделки. При этом он никогда не забывал купить на обратном пути что-нибудь вкусненькое для своей "музы".
Однажды в конце весны, стоя как всегда на набережной Сены и продавая очередные "собачьи акварели", Франсуа заметил явно состоятельного человека, возможного покупателя. Он был одет в дорогое кашемировое пальто, столь же дорогие туфли и слегка поигрывал изящной тростью. Проходя мимо, он мельком взглянул на изображение Сисси и вдруг остановился как вкопанный.
– Где вы видели эту собаку? – без всяких предисловий грозно спросил незнакомец.
– Вам нравится акварель? Я продаю совсем недорого, – немного растерялся Франсуа от такого напора.
– Я не спрашиваю цену. По-моему, я выразился достаточно ясно – где вы видели ЭТУ собаку? Такого белого пятна нет больше ни у одной левретки в Париже, а возможно, и в мире.
"Всё ясно. Это хозяин Сисси. Теперь её отберут у меня", – с грустью подумал Франсуа. Но отпираться было бесполезно, и он честно рассказал незнакомцу про тот ненастный вечер, когда подобрал несчастную Сисси в садах Тюильри.
– Как-как вы назвали собаку? Нет, таких совпадений просто не бывает! – воскликнул странный господин и наконец соизволил представиться. Незнакомец оказался почтенным нотариусом, личным поверенным в делах покойной баронессы де Кардильяк, хозяином знаменитой нотариальной конторы на улице Гренель мэтром Роше. Левретка же принадлежала именно баронессе, но в день смерти хозяйки за собакой недоглядели и она сбежала. Возможно, её не стали бы искать, учитывая, что миллионерша почила в бозе, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что в отместку многочисленным жадным до её денег родственникам всё состояние баронесса завещала… своей левретке Сисси, названной так в честь любимой актрисы баронессы, Роми Шнайдер, на которую, как казалось эксцентричной аристократке, собака была похожа. В случае смерти или пропажи левретки (зная характеры "добрых" родственников, баронесса предусмотрела и такой вариант) миллионы жертвовались на питомники для бездомных собак и содержание дома № 13 по бульвару Сен-Мишель, где проживали в основном бедные выпускники Парижской академии художеств. Мэтр Роше, согласно завещанию баронессы де Кардильяк, становился её душеприказчиком и новым владельцем указанного дома. На него была возложена ответственность за точное исполнение последней воли покойной.
Мэтр Роше пожелал немедленно увидеть Сисси. Пришлось Франсуа, свернув торговлю, поспешить домой в сопровождении нотариуса. Узнав, где Франсуа живёт, тот уже даже не удивился. Войдя в квартиру, они нашли Сисси спящей, по своему обыкновению, на подушках.
– А ей тут явно неплохо, – отметил мэтр Роше. – И вот что я вам скажу, молодой человек. Со дня смерти баронессы прошло уже более полугода. Завещание вступило в законную силу с учётом того, что левретка пропала. Я честно выполнил свой долг – направил деньги на счета пяти собачьих приютов. Кое-что, конечно, пришлось потратить на судебные издержки, так как родственники пытались оспорить завещание. Теперь Сисси нашлась. Что ж, этот дом принадлежит ей по праву. Считайте её своей квартирной хозяйкой, а я, как представитель закона, продолжу разумно распоряжаться её средствами и прослежу, чтобы она ни в чём не нуждалась. Я хотел бы попросить вас об одной услуге: брать к себе собаку, будучи её опекуном, мне бы не хотелось, да и у супруги аллергия… А вот если бы вы согласились и дальше заботиться о Сисси, я стал бы вам выплачивать ежемесячное жалованье. И неплохое – "госпожа" богата и может себе позволить побаловать своего "камердинера". Если Сисси всё устроит, я упрошу её не поднимать вам квартирную плату, – тут мэтр Роше многозначительно усмехнулся.
После ухода нотариуса Франсуа ещё долго не мог прийти в себя. Он понял, что всё это время его волновал лишь один вопрос – не квартирный и не денежный! – оставят ли с ним Сисси? Только теперь он по-настоящему понял, как сильно привязался к собаке. А, как известно, любовь не купить ни за какие деньги!
– Теперь я в вашей власти, Ваше Величество, – наконец произнёс новоиспеченный "камердинер", обращаясь к своей "хозяйке". – Не изволите ли откушать вашей любимой курочки?
Сисси сладко зевнула, потянулась на подушках и царственно склонила голову набок.
Хроники времён Карла IX
Все события правдивы по своей сути, но вымышлены по содержанию и к знаменитому роману Проспера Мериме не имеют ровно никакого отношения.
Ангельское терпение крупной чепрачной овчарки наконец истощилось.
Визгливый, действующий на нервы оскорбительный лай какой-то маленькой шавки способен был довести до бешенства кого угодно (до настоящего бешенства – и это невзирая на все вовремя проведённые прививки!). Настала пора проучить зарвавшегося наглеца и заставить соблюдать собачью субординацию. С угрожающим рыком, не предвещавшим нарушителю спокойствия ничего хорошего, овчарка повернулась на особенно дерзкий, захлёбывающийся на самых высоких нотах пассаж и… нос к носу столкнулась с выходившими из кустов тремя мускулистыми боксёршами, настроенными самым решительным и воинственным образом. "Наших бьют! Один за всех, и все за одного! А ля гер ком а ля гер!" – совершенно отчётливо читалось на брутальных курносых боксёрских физиономиях. Овчарка на мгновение растерялась: силы оказались явно неравны, к тому же сработал эффект неожиданности, – после чего сочла за лучшее убраться восвояси, так и не получив желаемой сатисфакции. А вполне удовлетворённый результатом своей паскудной деятельности французский бульдог Карлуша – именно он являлся причиной едва не разгоревшегося вселенского скандала в обычно тихом и спокойном дворе – вперевалочку засеменил к своим приёмным "тётушкам-боксёршам", вот уже год как считавшим святым долгом охранять и всячески оберегать "племянничка-негодника" от превратностей жизни.
Надо сказать, что Карлуша был в семье "незапланированным ребёнком". Его нынешняя хозяйка занималась боксёрами. Занималась профессионально и собак никаких других пород заводить не собиралась. Но, как говорится, человек лишь предполагает… Однажды, в лучших традициях слезливых сериалов и индийских фильмов, в её квартире раздался звонок в дверь. Открыв, она обнаружила на пороге одинокое лопоухое и большеглазое существо, отдалённо смахивающее на крупную летучую мышь, только без крыльев. Двухмесячного щенка французского бульдога, видимо, вдоволь наигравшись живой игрушкой, самым бесцеремонным образом подкинули под дверь к известной всему дому собачнице (которая, кстати, таких безответственных людей ненавидела всей душой). Спасибо, что хоть не причинили бедняге никакого физического увечья! Владелице трёх боксёров ничего не оставалось, как приютить подкидыша у себя: малыш выглядел таким несчастным! Да он и в действительности был таковым. Первое, что "собачий ребёнок" узнал в этой жизни, было человеческое предательство…
Но теперь маленький бульдожка попал в атмосферу любви и ласки, порой даже чрезмерных: новая "мама" старалась искупить их недостаток в прежней жизни малыша. Приёмышу дали звучное "историческое" имя в честь небезызвестного французского короля Карл IX. И его нельзя было бы назвать точнее! Во-первых, "французом" он был по породе. Во-вторых, "порядковый номер" ему присвоили тоже не просто ради красного словца: у своей нынешней хозяйки Карлуша и правда оказался девятой собакой, воспитанной лично ею, считая трёх проживающих у неё боксёрш. Ну а уж занять центральное "королевское" место в одной отдельно взятой квартире и в сердцах её обитателей обаятельному щеночку вообще не составило никакого труда.
Карлуше разрешалось абсолютно всё. Жёсткие незыблемые правила всех владельцев собак в отношении него нарушались на каждом шагу. Так, благовоспитанные боксёрши ложились спать, как и положено, на свои матрасики на полу, а обнаглевший бульдожка, сопя и хрюкая от напряжения, неуклюже забирался прямиком в хозяйскую постель. Причём укладывался не где-нибудь в ногах, а непосредственно на подушке, устраиваясь чуть ли не на голове своей "мамы" (боксёрши как-то сразу получили статус "тётушек", хотя отнеслись к новому жильцу как к родному щенку). Неоднократно "мама" просыпалась среди ночи не столько от богатырского храпа, никак не соответствующего небольшому размеру пёсика, сколько от нехватки воздуха, и обнаруживала у себя на лице разомлевшую тёплую "тушку", погружённую в глубокий беспробудный сон. При этом она не сбрасывала Карлушу в праведном гневе с кровати, а заботливо перекладывала на соседнюю подушку, чтобы – не дай Бог – "бедняжка" не проснулся. "Вдруг с ним плохо обращались? Пусть хоть теперь наслаждается жизнью".
Но этого мало. Карлушу подкармливали со стола! "Тётушкам" оставалось лишь горестно вздыхать в углу и глотать обильные слюни, когда бесцеремонный "племяш" отрабатывал на очередном госте свой беспроигрышный приём под названием "Несчастный сиротка, голодавший несколько дней". Суть этого трюка состояла в следующем: нужно было сидеть у стола, в непосредственной близости от выбранной жертвы, и тяжко, а главное, шумно вздыхать, затем, с выражением вселенского страдания на физиономии, гипнотическим взглядом огромных карих глаз с застывшей в них слезой провожать каждый кусок, исчезающий во рту чёрствого человека, явно не имеющего в своём организме органа под названием "сердце". Третьим актом разыгрываемого спектакля обычно бывали жалобные, едва слышные (в отличие от вздохов) стоны, говорящие о том, что сил у голодающего уже совсем не осталось. Обычно этого набора бывало достаточно, но если в качестве гостя за столом сидел настоящий садист, явно всей душой ненавидящий собак, то в ход шла "тяжёлая артиллерия": вставание на задние лапы и "подкапывание" передними колена этого самого садиста. Тут уж любая "крепость" сдавалась и маленький наглец вместо заслуженного наказания получал вожделенный кусочек чего-нибудь вкусненького. "Ещё бы! Он ведь так наголодался, бедненький!"