- Чай и сейчас можете попить. - Фарук заозирался. - Замерзли, наверное? Сейчас организуем.
- Нет-нет, перестань! - остановил я его. - Мы - не грудные дети, потерпим. Да и нам пора ставить аппаратуру.
- Ну, пошли тогда!
Мы подхватили сумки и направились вслед за Фаруком по коридору.
- А что касается конца Рамадана, - продолжал он, - то вам завтра обязательно нужно вернуться в Душанбе. Вы же сделали свою работу? Интервью Масуда у вас будет, на передовой вы снимали, в казармах тоже, с талибами говорили. Главное - осликов сняли!
Фарук захохотал - эта прихоть режиссера казалась ему верхом экстравагантности. Однако он, похоже, знал, что у нас на кассетах, не хуже, чем мы сами.
- Фарук, я обязательно хотел бы снять пленного пакистанца. Никто ведь и не догадывается в России, что они воюют на стороне талибов.
- Да это мы организуем - завтра у вас еще полдня будет. А потом полетите в Душанбе.
Мы вошли в просторную, как наша первая веранда, и светлую комнату. Только в ней было тепло - печек было две! В отличие от обычного афганского интерьера здесь была и мебель: диван, несколько мягких кресел, письменный стол с инкрустированной разными породами дерева столешницей и несколько стульев с изогнутыми спинками. На стене висела карта Восточного полушария - с Афганистаном в центре мироздания, без Австралии и части Африки. Это был официальный зал для аудиенций.
Я боялся, что нам придется просить наших друзей запустить движок, но Илья придумал, как обойтись без света. Он развернул самое массивное кресло так, чтобы свет из одного окна падал на лицо сидящего, а свет из второго - наискосок на его затылок. Роль Масуда пока играл Димыч.
- Уверен, что света хватит? - спросил я.
- Уверен. Смотри сам!
Я посмотрел и, хотя и не очень-то понял, важно кивнул головой. Я не только вошел в роль журналиста и режиссера. Мы наснимали уже столько всего уникального, что я подумывал, как бы действительно показать это по телевидению. Когда еще сюда попадет съемочная группа?
Мы завозились - на часах было уже десять минут третьего. Но, похоже, Масуд и не собирался появляться здесь в назначенное время - у него работы хватало. Когда мы были готовы, Фарук просто сходил за ним.
Масуд был невысокого роста, худым, с правильным удлиненным лицом и тонкими пальцами художника. На нем был надетый на рубашку светло-зеленый свитер, на голове - пакуль. Он поздоровался с каждым за руку и спросил, куда ему надо сесть.
Я повел его к креслу.
- Я знаю, что вы говорите по-французски, - на этом же языке сказал я. - На каком языке вы предпочли бы давать интервью? Можно и по-английски.
- Я предпочитаю персидский, - на очень приличном французском ответил Масуд. - Переводить будет Фарук.
Это было правильным решением. Фактическому главе государства не пристало говорить на ломаном языке или с акцентом.
Я показал Масуду его кресло. Он посмотрел, что будет сзади, и увидел, что это - карта Афганистана. И опять мысль его работала в правильном направлении.
- Наверное, мне тогда лучше будет что-нибудь накинуть сверху.
Он что-то сказал Фаруку, и тот быстро вышел. Он вернулся с чапаном тонкого сукна, который Масуд накинул на плечи. С ним в комнату вошел и невысокий мужчина лет тридцати пяти с коротко постриженной черной бородкой. Фарук представил его: это был доктор Абдулла. Тот не задержался: что-то спросил у Масуда и, получив ответ, вышел, дружески махнув нам рукой. Мы начали работать.
Масуд был интровертом. Странный психологический тип для военачальника - а он командовал армией, и политика - а он уже двадцать пять лет действовал в оппозиции правительству. Он воевал сначала с принцем Даудом, потом с первыми коммунистическими руководителями Афганистана, Тараки и Амином, потом - десять лет - с советскими войсками, потом с Наджибуллой, после недолгого мира - со своими бывшими союзниками, а последние годы - против талибов. И при этом он говорил тихим ровным голосом, глядя и на меня, и куда-то сквозь меня в свое давнее и не такое давнее прошлое.
Я знаю интровертов - я сам такой. Они могут открыться ничуть не меньше, чем экстраверты. Им важно почувствовать, что они могут довериться. И постепенно это произошло. Я расспрашивал Масуда о русских, которые были его преподавателями в Кабульском политехническом институте, и тех, которые потом выжигали напалмом деревни в Панджшерском ущелье. О тех, кто договаривался с ним о перемирии, и тех, кто это перемирие нарушал коварным ночным ракетным ударом. О русских, которые пытались его убить, и тех, которые сегодня были его главной поддержкой в мире.
Теперь взгляд его уже не прятался за веки. Пока Фарук переводил, что он сказал, Масуд смотрел прямо мне в глаза, ловя мои реакции. И когда я задавал ему следующий вопрос, по-английски, он воспринимал его не только ушами: его взгляд с мягкой, деликатной любознательностью интеллектуала постоянно переходил с моих губ на глаза и обратно. И, когда он говорил сам, по-прежнему тихо, но уже с желанием быть не только услышанным, но и понятым, его глаза горели светом, который я хорошо знал. Жизнь чаще сталкивала меня с ловкачами и проходимцами, но идеалисты мне встречались тоже.
Почему я решил описать все это? Я уже говорил о магии общения, с которой мне в очередной раз пришлось столкнуться две недели назад в Москве. Я не знал тогда, что взгляды людей, которых я больше не увижу, заставят меня сделать то, чего я не делал никогда в жизни.
3
Мы проговорили с Масудом на час больше, чем предполагалось - в моей сумке было четыре отснятые кассеты по полчаса каждая. Мы проговорили бы и больше, но в комнату тихонько вошел доктор Абдулла и сказал по-английски, что Масуда ждут.
Тот взглянул на часы.
- Ф-ф, конечно! - Потом посмотрел на меня. - Давайте последний вопрос, хорошо?
Я спросил, чего бы он хотел для своих детей - у него их было четверо. Масуд задумался.
- Я хотел бы, чтобы они в своей жизни смогли заниматься тем, что им будет нравиться. В отличие от меня.
В машине я пересказал ребятам несколько наиболее интересных моментов. Нет, языки надо учить независимо от того, чем ты собираешься заниматься! Но и у них были свои открытия.
- У Масуда бронежилет скрытого ношения, - сообщил Димыч, которого Илья научил выполнять работу звукооператора. Он теперь цеплял интервьюируемым микрофон, пропуская провод под одежду, а потом надевал наушники и слушал, чтобы не было наводок. - Почти невидимый, даже под свитером.
- Да нет, я обратил внимание, когда он был в свитере, что у него что-то поддето, - откликнулся Илья. - Я думал, шерстяное белье.
Самозванец, то есть я, промолчал, чтобы не обнаруживать как свой непрофессионализм, так и свои знания.
Мы ехали на окраину города к связисту, чтобы забрать аккумулятор. У нас еще оставался один совсем целый, а неснятым, но запланированным было только интервью с пакистанцем. У нас даже образовалась возможность поснимать экзотику.
Из динамиков машины несся какой-то, видимо, убойный последний хит - водителю подпевал даже Хабиб. На улице было тепло, но я все же попросил поднять боковое стекло - меня, по-моему, продуло за время сегодняшних переездов. Не хватало мне простыть - Лев это может не так понять! Надеюсь, он правильно ухватил все остальное.
День шел на убыль, и, поскольку весь день светило солнце, теперь, когда оно скрылось за облаками, за городом в низинках стал собираться туман. Туман действует на меня околдовывающе. Если вспомнить, все те места на земле, которые мне показались особенными - как тот заброшенный аэродром под Лондоном, где я чуть не погиб, как Равна-Гора в Сербии, где, кстати, я тоже чуть не погиб и где получил смертельное ранение мой учитель по жизни Петр Ильич Некрасов, - все они представали передо мной сквозь эту пелену. Нет способа лучше увидеть, что даже самые привычные пейзажи и предметы окружены тайной. И, когда ты понял, что все вокруг - тайна, ты совсем по-другому видишь то, что она ненадолго отпускает: развевающиеся на ветру зеленые ленточки на железных прутьях над могилами, блохастого пса на пороге невидимого дома, яростно скребущего лапой у себя за ухом, большую дуплистую ветлу у мостика над журчащим невидимым ручьем. За поворотом открылась пашня, где в клочковатом облаке крестьянин направлял плуг, который тащили два черных рогатых вола.
- Стоп! Стоп! - не выдержал Илья. - Паш, давай поснимаем! Мы же теперь можем не экономить аккумуляторы?
- Давай поснимаем.
Водитель остановил свою "Волгу" прямо посреди дороги. Видимость была метров десять, и мне стоило труда убедить его съехать на обочину, чтобы нас не подбросил, как мячик, первый же грузовик. Мы проехали кладбище, значит, были уже на выезде из города. Мы, кстати, где-то здесь и снимали осликов, только теперь все выглядело по-другому.
Ребята выгрузили камеру и штатив. Илья прикинул, стоит ли брать сумку с широкоугольным объективом, запасным аккумулятором и всякими мелочами и сказал Димычу: "Бери тоже!". У них уже сложилось распределение ролей: кто что несет и кто что делает. Я вспомнил, как Илья присосался к осликам и какого труда стоило его отсюда увести. Сейчас он подберется к крестьянину спереди, отбежит, поменяет крупность плана, снимет еще раз, потом то же сбоку, потом сзади… А связист, к которому мы ехали, жил чуть дальше, может быть, в километре отсюда.
- Знаете что? - сказал я. - Давайте вы начнете снимать, а мы пока съездим заберем аккумулятор.
- Хорошо! - не оборачиваясь, крикнул Илья. Он уже, скользя и матерясь, бежал с камерой по полю.
- Вы только никуда не уходите, - сказал я Димычу. - Мы минут через десять - пятнадцать будем.
Зачем я это сделал? Какая была спешка? Ну, потеряли бы мы десять минут! Все равно через час уже бы стемнело.
Получилось, конечно, не десять минут. Как и в первый наш приезд, сначала мы долго стучали в калитку двора. Появившийся на пороге связист провел нас в комнату для гостей - большую, практически пустую и давно не топленную. "Здесь никогда не бывают женщины. Только когда убирают", - многозначительно сказал мне Хабиб. Женщины у него все-таки были пунктиком. Связист хотел, чтобы завтра мы продолжили подзарядку. Он одолжит нам пояс с солнечными батареями, а дальше все просто: батареи выставляешь на солнце - или даже в сторону солнца, энергия проходит и сквозь облака, - а эти проводки туго закручиваешь вот здесь, на клеммах.
Я с благодарностью прервал его объяснения:
- Зарядник нам больше не нужен. Нам осталось завтра утром снять одно интервью, а днем мы возвращаемся в Душанбе.
- Возьмите меня с собой! - сказал парень.
Многие нам так говорили. Это была та правда, в которой была доля шутки.
Мы вернулись к пашне минут через двадцать - двадцать пять. Сомнений, что это было то поле, не было - вон она, ветла у мостика! Туман сгустился, и даже там, где мы заметили пахаря, сейчас была сплошная пелена. Мы остановились на обочине, и по моей просьбе водитель исполнил лихую мелодию на клаксоне. Я вышел из машины, подальше от грохочущей музыки, и потянулся.
И замер. Разрезая молочный воздух, над моей головой возникла надменная морда верблюда с вывороченной нижней губой. "Как он забрался так далеко на север?" - подумал я и вспомнил, что пески Кара-Кума лежали еще на сотни километров севернее этих краев. Размеренной гордой походкой верблюд прошагал мимо нас, покачивая большими шерстяными сумками, притороченными к его облезлым бокам. Из пелены возник мальчик-погонщик лет четырнадцати, кутающийся в легкий балахон. А когда он оказался к нам спиной, верблюд уже исчез из виду.
- Посигналить еще? - знаками показал мне сквозь стекло Хабиб.
Я остановил его. Пусть работают! Илья сейчас, наверное, стоит на коленях, поставив камеру на землю, чтобы у крестьянина с плугом на первом плане были комья только что вспаханной земли. Он, не раздумывая, плюхался и в лужу, если кадр того требовал.
- Я схожу за ними! - крикнул я Хабибу.
Земля была глинистая, влажная и липла к подошвам. По свежей пашне нога утопала по лодыжку - я передвигался, как по болоту. Я прошел метров десять, а машины уже не было видно. Хорошо, хоть слышно - избавившись от меня, водитель не стал жалеть децибелы.
Я прошел еще метров десять - никаких следов ребят или крестьянина.
- Димыч! Илья! - крикнул я. - Вы где?
Ответа не было.
- Эй! - крикнул я погромче. - Давайте закругляйтесь, скоро полдник!
Тишина. И музыка из нашей машины теперь уже была едва слышна. Я огляделся - вокруг в пяти метрах от меня начиналась сплошная пелена. Самому бы теперь не заблудиться.
Продолжая кричать, я шел через поле. Понять бы хоть, какого оно размера, а то дошлепаю так до самых гор. Я точно прошел метров сто, когда передо мной видимое пространство перечеркнул глубокий арык. Я остановился и прислушался. Слышно было только журчание воды и далекое унылое карканье вороны.
- Ребята, вы где? Отзовитесь! Ау! Эгей! - изо всех сил крикнул я, приложив руки рупором ко рту и поворачиваясь в разные стороны.
Сам-то я хоть не заблужусь? Я оглянулся: на пашне отчетливо виднелись мои следы.
Но я пошел не по ним, а немного изменив направление. Вернуться по своим отпечаткам я всегда сумею, а так я рано или поздно наткнусь на следы ребят. Буду поворачивать каждый раз под девяносто градусов, как бильярдный шар от борта, и обязательно пересекусь с ними. Насилие и методичность! - повторил я своего любимого Ницше. Первое мы не любим, так что способ достижения цели для нас остается один.
Я продолжил движение, с трудом отрывая подошвы от липкой глины. На мои крики никто не откликался. Поле закончилось метров через пятьдесят - дальше виднелись корявые стволы оливковых деревьев, посаженных через равные промежутки. Нет, здесь крестьянин пахать не будет! Я обернулся: мои следы были отчетливо видны.
Следующий рикошет, по идее, должен был вывести меня к дороге. Может, разумнее будет выйти на нее, найти следы ребят и дальше двигаться по ним? Конечно же, как мне раньше это в голову не пришло! Сердце стукнуло у меня в груди - справа мелькнуло темное пятно. Я шагнул наперерез и чуть не наткнулся на человека. Это был Хабиб.
- Это ты? - разочарованно сказал я. - Слушай, они, похоже, потерялись.
- Еще бы! Такой туман!
- Странно, что они не отзываются на крики. Не слышат, что ли?
Хабиб в сомнении покачал головой:
- Я же услышал.
- Давай выйдем к дороге, найдем их следы и пойдем по ним. Да не по твоим следам! Лучше краем поля.
Мы пошли по твердой земле вдоль оливковой рощи. Метров через двадцать мы почти наткнулись - туман еще сгустился - на оставленный на краю поля плуг. Чуть дальше проявились оглобли и хомуты. Волов в упряжке уже не было, крестьянина тоже было не видать.
Хабиб что-то крикнул на дари. Ни звука в ответ. Только проехал грузовик по дороге, она была где-то совсем близко. Я понял, что уже давно знаю, что ребята не заблудились.
Мы вышли на дорогу и минут через пять натолкнулись на нашу "Волгу". Смотри-ка, музыки больше не было слышно! Что, водитель тоже пропал? Мы подошли вплотную - стекла запотели, и сквозь них ничего не было видно. Я открыл переднюю дверцу. Водитель встрепенулся на своем сиденье - он спал.
Мы с Хабибом вернулись к полю и нашли следы Ильи и Димыча. Сначала они были размашистыми - ребята бежали, чтобы догнать крестьянина. Вот здесь Димыч поскользнулся, но, видимо, остался на ногах. В земле осталась глубокая ямка - он удержался, оперевшись о сложенный штатив. Метрах в тридцати была небольшая затоптанная площадка. Да, отсюда они снимали. Крестьянин не мог на них разозлиться за то, что они портили ему пашню? А затем перебежали - шаги опять большие - вон туда. Потом опять перешли на шаг и двинулись вон туда.
Здесь отпечатками ног на глине был написан целый рассказ. Ребята снимали - копыта от штатива глубоко врезались в почву. Оттуда, из оливковой рощи к ним вышли двое в американских армейских ботинках с крестами на подошве. В месте, откуда они снимали, следов было много.
- Отойди, не топчись там, - отогнал я Хабиба. - И так ничего не понятно.
Следопыт я был начинающий, запутаюсь и без его помощи. Вот следы ребят, а вокруг отпечатки крестов на солдатских ботинках. А потом они идут в обратном направлении, уже все вместе. Похоже на правду. Те двое, разумеется вооруженные, вышли из рощи и увели ребят за собой.
- Смотри! - закричал Хабиб.
Он шел ко мне с нашей сумкой в руке. Я зачем-то отстегнул молнию. Но я и так знал, что там лежит - широкоугольный объектив, аккумулятор, запасная кассета, провода.
- Где она лежала?
- Вон там!
Все правильно! Их под дулами автоматов повели в рощицу, и Димыч, улучив момент, отбросил сумку в сторону. Чтобы мы ее нашли и поняли, где их захватили. Для очистки совести мы посмотрели вокруг, нет ли еще чего. На следы мы старались не наступать - поиски предстояло начинать отсюда.
Быстрым шагом мы вернулись к машине.
- Поезжай на базу и попроси, чтобы сюда срочно направили людей. Пока еще не совсем стемнело, - сказал я Хабибу. Хотя ясной ночью видимость была бы лучше, чем в этом облаке.
- А ты?
- Я останусь здесь. Вдруг ребята появятся.
Эта надежда была нелепой, я знал. Но вдруг!
- А если и ты пропадешь? - возразил Хабиб. - Я советую вместе поехать на базу.
Резонно! Сомнений в том, что ребят похитили, было мало. Но вдруг это был патруль моджахедов? Охранная грамота доктора Абдуллы была у меня. Ребят отвели к командиру, проверили документы, связались, с кем надо, по рации и теперь отпустят. Они вернутся сюда, где мы договорились встретиться, а здесь никого.
- Нет, поезжай ты! - решил я. - Мобилизуй столько людей, сколько сможешь. Если надо, пробейся к самому Масуду через Асима или Фарука. И чтоб через сорок минут ты был здесь!
Я понял, почему это не мог быть патруль, когда машина уже отъехала. Если бы речь шла о банальной проверке документов, Димыч не стал бы отбрасывать в сторону сумку.