- Быть может, ему нравится здесь. Тогда он единственный в своем роде, должен признаться.
- И если они так чертовски хитры, почему они не убрали его отсюда?
- Быть может, они не знали, что он сорвался с крючка.
- Как вы сказали?
- Я сказал: быть может, они не знали, что он дал стрекача. Я, правда, не сыщик, но я кое-что понимаю в людях и знаю Лео. Он поразительно своенравный человек. Невозможно хотя бы на секунду представить себе, что он станет выполнять то, что они ему прикажут. Если вообще существуют "они", в чем я сомневаюсь. Не в его натуре быть просто исполнителем.
- Я все время пытаюсь хоть как-то определить его для себя, но он не укладывается ни в один шаблон, - сказал Тернер.
Де Лилл ударил пальцем по клавишам.
- Скажите мне, каким хотелось бы вам его видеть? Паинькой или бякой? Или вы просто хотите, чтобы вам не мешали искать его? Вы хотите достичь чего-нибудь, не так ли, - потому что "хоть что-то" лучше, чем ничего. Вы как эти чертовы ученые: вам лишь бы не было вакуума.
Тернер лежал с закрытыми глазами, погруженный в раздумье.
- Я полагаю, что он мертв. И это было бы печально и жутко.
- Сегодня утром он ведь еще не был мертв! - сказал Тернер.
- А вам не нравится, что он в безопасности. Это раздражает вас. Вы хотите, чтобы он либо материализовался, либо перестал существовать. Вы не хотите иметь дело с призраками. Вероятно, именно это и есть самое увлекательное в охоте за экстремистами: вы охотитесь за их убеждениями, не так ли?
- Он продолжает скрываться, - сказал Тернер. - От кого он прячется? От нас или от них?
- Быть может, он просто действует сам за себя.
- С пятьюдесятью секретными папками? О да, конечно, конечно!
Де Лилл, облокотившись о клавикорды, внимательно наблюдал за Тернером.
- Вы дополняете друг друга. Я смотрю на вас и думаю о Лео. Вы - типичный сакс. Большие ручищи, большие ножищи, большое сердце и этот прославленный здравый смысл, который пытается разобраться в идеалах. У Лео все наоборот. И он актерствует. Он одевается, как мы, говорит на нашем языке, но он приручен лишь наполовину. Я скорее на вашей стороне: ведь мы с вами оба, в сущности, зрители, а не лицедеи. - Он опустил крышку клавикордов. - Мы из тех, кто что-то прозревает впереди, тянется и отступает. В каждом из нас в юности сидит Лео, но к двадцати годам он обычно уже мертв.
- Кто же в таком случае вы?
- Я? О, к сожалению, я дирижер. - Он встал, не спеша запер клавикорды маленьким бронзовым ключиком на цепочке. - Я даже не умею играть на этой штуке, - сказал он и побарабанил по выгоревшей крышке тонкими изнеженными пальцами. - Я говорю себе, что еще научусь когда-нибудь. Начну брать уроки или куплю самоучитель. Но, по правде говоря, меня это мало волнует: я научился жить с сознанием своей неполноценности. Как большинство из нас.
- Завтра четверг, - сказал Тернер. - Если им не известно, что он сбежал, они будут его ждать, верно?
- Да, возможно. - Де Лилл зевнул. - Только они, кто бы они ни были, знают, где им искать, верно? А вы не знаете. Это несколько затрудняет ваше положение.
- А может быть, и нет.
- Вот как?
- Нам известно по крайней мере, где видели его вы в тот самый четверг днем, когда предполагалось, что он находится в министерстве. Туда же он возил и Парджитер. Похоже, он облюбовал себе это местечко.
Де Лилл с минуту стоял неподвижно, все еще держа в руке ключик на цепочке.
- Я думаю, бесполезно отговаривать вас ехать туда?
- Конечно.
- И просить вас тоже? Ведь вы действуете вопреки инструкциям Брэдфилда.
- Пусть так.
- К тому же вы не вполне здоровы. Ну хорошо. Ступайте и ищите свою неприрученную половину. Но если вам действительно удастся найти эту Зеленую папку, мы надеемся, что вы возвратите ее нам, не вскрывая.
И это неожиданно прозвучало приказом.
14. ЧЕТВЕРГОМ РОЖДЕННОЕ
Четверг
Погода на плато, казалось, была заимствована из разных времен года, из разных географических мест. Откуда-то с северного побережья Англии налетел морской ветер, он гудел в проводах, пригибал к земле колючую сухую траву и с шумом врывался в лесную чашу за футбольным полем, и если какая-то полоумная старушка могла посадить здесь в песчаный грунт чилийскую араукарию, то, казалось, стоило Тернеру пробежать по дороге, и он мог бы прыгнуть в троллейбус и очутиться на Борнмут-сквере. Ноябрьский мороз одел стебли папоротника пушистой белой корой инея; холод прятался здесь от ветра и кусал за щиколотки, словно арктическая вода; мороз засел в расщелинах камней на северной стороне холма, и казалось, здесь только страх может заставить пошевелить скованной от холода рукой, а жизнь бесценна уже тем, что завоевана. На пустом футбольном поле отважно умирали последние лучи оксфордского солнца, а небо было цвета осенних йоркширских сумерек - темное, неспокойное, с тяжелой бахромой туч на горизонте. Согнутые ветром стволы деревьев были из далекого детства, как отроческая спина Микки Краба, сгибавшаяся в школе над умывальной раковиной, но когда порыв ветра унесся вдаль, деревья не распрямили спин, замерев в ожидании новой атаки.
Свежие еще ссадины на его лице жгло, как огнем; в светлых глазах от бессонницы и боли появился стеклянный блеск. Он ждал, не сводя глаз с дороги, сбегавшей вниз с холма. Далеко внизу справа текла река; порывы ветра временами заглушали все звуки, и гудки барж замирали без ответа. По дороге навстречу ему медленно ползла машина: черный "мерседес" с кЈльнским номером, за рулем - женщина; не прибавляя скорости, машина проехала мимо. По ту сторону огороженной проволочной сеткой площадки стоял новенький спортивный павильон: окна закрыты ставнями, дверь на висячем замке. На крышу опустился грач, ветер шевелил его перья. Появился "рено" с французским дипломатическим номером, за рулем -женщина, рядом мужчина; Тернер записал номер в свою черную книжечку. Цифры получились корявыми, детскими, запись показалась ему какой-то неестественной, чужой. Должно быть, он все-таки успел дать им сдачи, потому что на суставах правой руки были довольно глубокие порезы - как от зубов при сильном ударе в открытый рот. Если у Лео почерк был аккуратный, закругленный, без острых углов, то у Тернера - крупный, прямой, напористый.
"Вы и Лео - оба беспокойные души, - сказал ему ночью де Лилл, когда они ехали в машине. - Бонн - это нечто стоячее, а вы - беспокойные души… Вы сражаетесь друг с другом, но, в сущности, вы оба сражаетесь против нас… Противоположность любви вовсе не ненависть, а апатия… Вам надо научиться апатии, войти с ней в соглашение". "Бросьте вы, Христа ради", - взмолился Тернер. "Здесь вам выходить, - сказал де Лилл, открывая дверцу машины. - И если завтра к утру вы не возвратитесь, я заявлю в береговую полицию".
В Бад-Годесберге он купил себе оружие - гаечный ключ - и теперь ощущал его тяжесть в заднем кармане брюк. Темно-серый автобус "фольксваген" с табличкой "SU", полный ребятишек, остановился возле спортивного павильона. Шум обрушился на Тернера внезапно, испугав неожиданностью: взвилась стайка птиц, налетел порыв ветра, звонкими осколками рассыпался смех, прозвучал чей-то жалобный возглас, кто-то засвистел в свисток. Низкий луч солнца прорезал тучи - словно ручным фонариком осветили коридор. И павильон поглотил всех. "В жизни не встречал человека, который бы так выставлял напоказ свои недостатки", - в отчаянии кричал на него де Лилл.
Он поспешно спрятался за дерево. "Оппель-ре корд" с боннским номером. Двое мужчин. Он записывал и чувствовал, как гаечный ключ утыкается ему в бедро. Мужчины были в шляпах, в пальто и профессионально безлики. В боковых окнах машины - матовые стекла. Машина еще продолжала двигаться, но со скоростью пешехода. Он увидел их бледные лица, повернутые в его сторону, - как две луны среди искусственного мрака автомобиля. "Не о твои ли это зубы? - пронеслось у Тернера в голове. - Вас не отличишь друг от друга. Надеюсь, мы еще встретимся". Машина все ползла в гору, делая не больше десяти миль в час. Проехал фургон, за ним два грузовика. Где-то на колокольне пробили часы. А может быть, это прозвенел школьный звонок? А может быть, это благовест - звонят к вечерне? Или овцы бродят в долине, позвякивая колокольцами, или паром идет по реке, оповещая о себе ударами колокола? Солнце зашло. Вдали показался маленький "ситроен". Потом малолитражка, вся в грязи, с вмятиной на крыле, с неразличимо тусклыми цифрами номера; за рулем - неясные очертания одинокой фигуры; единственная горящая фара то вспыхивает, то гаснет, сирена по временам сигналит кому-то. "Оппель" исчез. "Поторапливайтесь вы, лунообразные, вы можете пропустить Его появление". Колеса задергались, как развинченные суставы, когда маленький автомобиль свернул с дороги и запрыгал по грязным обледенелым деревянным мосткам, нахально вихляя задом при заносах. Дверца отворилась, он услышал завывания джаза, и во рту у него сразу пересохло от всех проглоченных таблеток, а порезы и ссадины наего лице были как решетчатая тень ветвей. Он бесшумно опустил гаечный ключ обратно в карман.
Она стояла спиной к нему, всего в десяти шагах, не ощущая ветра, не замечая ребятишек, которые с криком ворвались на футбольное поле.
Она смотрела на дорогу, сбегавшую вниз с холма. Она не заглушила мотора, и машина сотрясалась изнутри, как от боли. Стеклоочистители бессмысленно скребли по грязному ветровому стеклу. Она стояла, не шевелясь, уже почти час.
Целый час она ждала, замерев в восточной неподвижности, безразличная ко всему, кроме ожидания того, кто не шел и не придет. Она стояла, словно статуя, и, по мере того как садилось солнце, словно бы становилась все выше и выше.
Ветер трепал полы ее плаща. Один раз она подняла руку, чтобы отбросить с лица выбившуюся прядь волос; один раз прошла до конца деревянных мостков и поглядела вниз на пойму реки в сторону КЈнигсвинтера; потом медленно повернулась в задумчивости, и Тернер плюхнулся на колени за деревьями в спасительную тень.
Терпение покинуло ее. С шумом распахнув дверцу автомобиля, она опустилась на сиденье, закурила сигарету и ладонью нажала на сигнал. Аккумулятор сел, сирена прозвучала сипло, и ребятишки рассмеялись, на минуту оторвавшись от игры… И снова все стихло.
Стеклоочистители больше не скребли, не метались по стеклу, но мотор продолжал работать, и она время от времени нажимала на акселератор, чтобы поднять температуру обогревателя. Стекла машины начали запотевать. Она достала из сумочки зеркало и губную помаду.
Откинувшись на сиденье, закрыв глаза, она слушала танцевальную музыку, лившуюся из радиоприемника; одна рука ее лежала на баранке автомобиля, и пальцы тихонько отбивали такт. Услышав шум машины, она приоткрыла дверцу и апатично выглянула наружу, но это снова был все тот же черный "оппель", медленно сползавший обратно с холма, и, хотя оба лунообразных лица были повернуты к ней, она осталась безучастной к проявленному ими любопытству.
Футбольное поле опустело. В спортивном павильоне окна закрыли ставнями. Она включила свет в кабине и поглядела на часы.
Внизу в долине уже замерцали первые огоньки, и очертания руки утонули в тумане. Тернер, тяжело ступая, вышел на дорогу и распахнул дверцу автомобиля.
- Поджидаете кого-нибудь? - спросил он и, сев рядом с ней, проворно захлопнул дверцу, так что свет в кабине сразу погас. Он выключил радиоприемник.
- Я полагала, что вы уехали, - со злобой произнесла она. - Я полагала, что мой муж уже избавился от вас. - Она вся была во власти страха, гнева, унижения. - А вы в это время шпионили за мной! Прятались в кустах, как третьеразрядный шпик! Как вы осмелились! Вы, жалкий подонок, ничтожество! - Она подняла сжатый кулак, но в ту же секунду Тернер с такой силой ударил ее по губам, что она стукнулась затылком о край окна. Открыв дверцу, он обошел вокруг машины, стащил ее с сиденья и снова ударил ладонью по лицу,
- Сейчас мы с вами немного прогуляемся, - сказал он, - и побеседуем об этом жалком подонке, этом ничтожестве, вашем любовнике.
Он повел ее по деревянным мосткам на вершину холма. Она шла за ним без малейшего сопротивления и тихонько плакала, низко опустив голову, уцепившись обеими руками за его руку.
Они смотрели сверху на Рейн. Ветер стих. Над головой уже мерцали первые звезды, словно фосфоресцирующие огоньки в заштиленном море. Вдоль реки ряд за рядом зажигались огни, вспыхивали, и тут же умирали, едва успев родиться, и чудом воскресали снова, вырастая в огненные эветы, колеблемые ночным ветерком. И только с реки приплывали какие-то звуки: пыхтенье моторных барж и - каждые четверть часа - убаюкивающий колыбельный перезвон склянок. Запахом тлена и сырости веяло от реки, и они чувствовали ее холодное дыхание на лице и на руках.
- Все началось как на пари.
Она стояла поодаль от него и глядела вниз, в долину. обхватив себя руками так, что ладони легли на лопатки.
- Он больше не придет. Все кончено. Я знаю.
- Почему он не придет?
- Лео не любил говорить о таких вещах. Он слишком пуританин для этого. - Она закурила сигарету. - Не при дет, потому что никогда не перестанет искать, вот почему.
- Что искать?
- Что ищет каждый из нас? Родителей, детей, жен щину. - Она обернулась к нему. - Давайте дальше, - сказала она с вызовом. - Спрашивайте остальное.
Тернер ждал.
- Когда мы с ним сошлись - это вы хотите знать? Я в ту же ночь легла бы с ним в постель, попроси он меня об этом, но он и не заикнулся. Потому что я - жена Роули, а он понимал, что хорошие люди встречаются не на каждом шагу. И он знал, что ему надо выжить - как вам это объяснить! Ведь Лео - обольститель, неужели не ясно? Он может уговорить павлина выщипать себе хвост… Какая я идиотка, зачем я все это вам говорю! - вырвалось у нее.
- Вы были бы еще большей идиоткой, если бы молчали. Вы ведь основательно влипли, - сказал Тернер. - Попали в беду. Говорю вам на случай, если вы сами этого не понимаете.
- А, у меня всю жизнь так. Что я могу с собой поделать? Мы с ним старые шлюхи - и он, и я - и вот встретились и полюбили друг друга.
Присев на скамейку, она вертела в руках перчатки.
- Это произошло на приеме. На омерзительном боннском приеме а-ля фуршет, с глазированной уткой и этими чудовищными немцами. Кто-то кого-то принимал. Кто-то кого-то провожал. Кажется, американцев. Каких-то титулованных мистера и миссис Икс. Очередное чествование каких-то высокопоставленных особ. Все было невыносимо провинциально. - Она говорила быстро, фальшиво-доверительным тоном, но, несмотря на ее старания, это был все тот же тон - в нем чувствовалась все та же хорошо отработанная дипломатическая сноровка; в каких только уголках мира не доводилось Тернеру слышать эти искусственные модуляции голоса, характерные для жен английских дипломатов, умеющих вовремя нарушить молчание, скрыть замешательство, завуалировать оскорбление, в меру цивилизованный голос, в меру изысканный тон, неотвратимо приверженный раз и навсегда выработанному стандарту, упрямо преследующий свою цель. - Мы приехали сюда прямо из Адена и прожили здесь ровно год. До этого мы жили в Пекине, а теперь вот - Бонн. Был конец октября - Карфельдовского октября. События только начина ли назревать. В Адене в нас бросали бомбы, в Пекине нам угрожал самосуд, а теперь вот нас собираются сжечь на костре на рыночной площади. Бедняга Роули: он притягивает к себе унижение как магнит. Во время войны он был в лагере военнопленных - вы, наверно, знаете. Он из поколения униженных - вот как бы я окрестила таких, как он.
- Он бы влюбился в вас за это, - сказал Тернер.
- Он любит меня и без этого. - Она помолчала. - Как ни странно, я совсем не замечала Лео прежде. Он казался мне довольно скучным, незначительным… временным сотрудником. Маленький стиляга, пижон - играет на органе в часовне и курит тошнотворные сигары на дипломатических коктейлях… Ничего интересного… пустое место. А в тот вечер - вдруг, едва он вошел, едва переступил порог, как я почувствовала: он отметил меня и избрал. И у меня мелькнула мысль: "Берегись, детка! Воздушная тревога!" Он подошел прямо ко мне: "Привет, Хейзел!" Никогда не называл он меня раньше по имени, и я подумала: "А ты, оказывается, наглец, малыш! Это право еще нужно заслужить".
- А вы умеете рисковать. Это хорошо, - сказал Тернер.
- Он заговорил. Не помню о чем; я никогда не придавала особого значения тому, что он говорит, - не больше, чем он сам. Вероятно, что-нибудь о Карфельде. О беспорядках, обо всей этой шумихе. И тут я наконец заметила его. Впервые по-настоящему обратила на него внимание. - Она снова умолкла. - И вот тогда я подумала: "Ого, столько лет я уже живу на свете, так где же ты все это время был?" Словно я нашла старую чековую книжку и вместо задолженности неожиданно обнаружила, что у меня есть еще кое- что на счету. Живой - вот что я ощутила в нем. - Она рассмеялась. - Полная противоположность вам. Вы - мертвец из мертвецов.
Тернер, вероятно, ударил бы ее снова, если бы в ее издевке не прозвучало что-то мучительно знакомое.
- Он был весь как натянутая струна - это первое, что бросилось мне в глаза. Все время начеку, следил за каждым своим шагом. Манера говорить, манера себя держать - все было деланное. Он прислушивался к собственному голосу, как прислушиваются к голосу собеседника; где следует, понижал его или повышал, расставлял все эпитеты в надлежащем порядке. Я попыталась классифицировать его: за кого могла бы я его принять, если бы ничего не знала о нем? Немец из Южной Америки? Сотрудник аргентинской торговой миссии? Что-нибудь в этом роде. Вылощенный латинизированный гунн. - Охваченная воспоминаниями, она снова умолкла. - У него был отлично подвешен язык, он ловко закруглял каждую фразу, немного на немецкий лад. Я заставила его рассказывать о себе - где он живет, кто готовит ему пищу, как проводит он уик-энды. И не успела опомниться, как он уже давал мне советы. Дипломатические советы: где подешевле покупать мясо; как пользоваться заказами по почте; что лучше заказывать у Голландца, а что у "Наафи". В "Экономате" первосортное сливочное масло, а орехи лучше брать в спецмагазине. Совсем как женщина. Он знал особый рецепт приготовления чая: все немцы помешаны на пищеварении. Потом предложил мне купить электрический фен. Почему вы смеетесь? - спросила она, внезапно вспыхнув от гнева.
- Разве я смеялся?
- Он знал, как можно купить со скидкой на двадцать пять процентов, сказал он. Он знал все модели фенов и сверял их стоимость.
- Значит, он поглядывал на ваши волосы тоже. Она резко повернулась к нему.
- Не забывайтесь, - осадила она его. - Вы не стоите его мизинца.
Он снова ударил ее - сильно, с размаха ударил по щеке, и даже в сумерках было видно, как страшно она побледнела.
- Мерзавец! - сказала она, дрожа от ярости.
- Продолжайте.
Наконец она заговорила снова.