- Не знаю. Он что-то нашел и говорил об этом с Прашко, но ничего от него не добился. Лео это предвидел, но он должен был убедиться, вернуться к старому и проверить. Он хотел знать твердо, что может рассчитывать только на себя.
- Откуда вам все это известно? Что еще он вам рас сказывал?
- Меньше, чем ему казалось, вероятно. Я для него была как бы частью его самого. - Она пожала плечами. - Я была его другом, а друзья не задают вопросов. Не так ли?
- Продолжайте.
- "Роули уезжает в Ганновер, - сказал он. - Завтра вечером Роули уезжает в Ганновер". И тут же пригласил меня пообедать с ним в КЈнигсвинтере. "Это будет особый обед". Я спросила: "Ты хочешь отпраздновать что-то?" "Нет, нет, Хейзел, это не празднование. Просто сейчас особые дни, - сказал он. - Да и времени остается мало. Договора со мной уже не возобновят. После декабря все будет кончено. Так почему бы нам не пообедать вместе как-нибудь?" И он загадочно поглядел на меня. И потом мы снова отправились бродить по нашим любимым местам - он вел меня, я шла за ним. "Мы встретимся в Ре-магене, - сказал он, - мы встретимся здесь". И вдруг спросил: "Послушай, Хейзел, какого черта Роули таскается в Ганновер, что у него на уме?" А это было за два дня до их митинга - вот что он имел в виду.
Она очень забавно вдруг взяла и передразнила Лео: нахмурила брови с преувеличенным, явно наигранным, наивным простодушием - так, по-видимому, она нередко поддразнивала его, когда они оставались наедине.
- И что же было у Роули на уме? - спросил Тернер.
- Ничего, как выяснилось. Он никуда не поехал. И Лео, по-видимому, как-то узнал об этом, потому что забил отбой.
- Когда?
- Позвонил мне в пятницу утром.
- И что он сказал? Что именно он сказал?
- Именно это - что он не может встретиться со мной вечером. Причины он не объяснил. Истинной причины. Ужасно огорчен, неотложные дела. Крайне неотложные. Этаким официальным тоном: "Мне очень жаль, Хейзел".
- И это все?
- Я сказала: "Хорошо". - Она явно не хотела разыгрывать перед Тернером трагедию. - "Желаю удачи". - Она опять пожала плечами. - Больше я его не видела и не слышала. Он исчез, и я встревожилась не на шутку. Я звонила к нему домой день и ночь. Вот почему вы были приглашены к нам на обед. Я подумала, что вы можете кое-что знать. Но вы ничего не знали. Любому дураку это было ясно.
Хозяйка выписывала счет. Тернер подозвал ее, попросил подать еще воды, и она вышла.
- Видели когда-нибудь вы этот ключ?
Он неуклюже извлек его из служебного конверта и положил перед ней на скатерть. Она взяла ключ, внимательно поглядела на него, держа на ладони.
- Где вы его взяли?
- В КЈнигсвинтере. В кармане синего костюма.
- Этот костюм он надевал по четвергам, - сказала она, продолжая рассматривать ключ.
- Вы дали ему этот ключ? - спросил Тернер с неприкрытым осуждением. - Это ключ от вашего дома?
- Вероятно, это единственный ключ, который я бы ему не дала, - помолчав, проговорила она наконец. - Единственная вещь, которую я бы для него не сделала.
- Продолжайте.
- Мне кажется, он этого добивался от Парджитер. Эта сучка Мэри Краб сказала мне, что у него была интрижка с Парджитер. - Она поглядела на набережную, туда, где в затененном месте, куда не падал свет фонарей, застыл в ожидании "оппель", потом ее взгляд перекинулся за реку - туда, где стоял дом Лео. - Он говорил, что посольство завладело чем-то, что по праву принадлежит ему. Чем-то из давно прошедших лет. "Они в долгу передо мной, Хей зел!" Он не хотел сказать, что это за долг. Воспоминания, сказал он. Дела давно минувших дней. И я должна раз добыть ключ, чтобы он мог взять то, что принадлежит ему по праву. Я сказала: "Поговори с ними. Поговори с Роули - он человек гуманный". Но он сказал - нет, Роули последний человек на свете, с которым он станет об этом говорить. И ведь то, что ему нужно, не представляет собой ни какой ценности. Это хранится у них где-то под замком, и они даже сами об этом не подозревают. Вы хотите меня прервать? Не надо. Молчите и слушайте. Я сообщаю вам больше, чем вы заслуживаете.
Она отпила немного виски.
- Это была, кажется, наша третья встреча… у нас в доме . Он лежал в постели и вдруг принялся говорить об этом: "Пойми, в этом нет ничего дурного, это не имеет отношения к политике - просто мне кое-что принадлежит по праву". И все было бы просто, если бы он мог нести дежурство, но по рангу ему этого не положено. А там у них в связке есть один ключ; они даже никогда не заметят его отсутствия; они и не помнят, сколько там всего ключей. Ему нужен один-единственный ключ. - Внезапно она заговорила о другом. - Личность Роули как-то притягивала его к себе. Туалетная комната Роули завораживала его. Все эти мелочи, без которых не обходится ни один джентльмен. Ему нравилось рассматривать их. И временами все это как бы олицетворялось для него во мне: жена Роули - вот чем я была для него порой, и только. Ему хотелось знать все особенности нашего домашнего обихода: кто чистит Роули ботинки, у кого он шьет костюмы. И вот так, как бы мимоходом, одеваясь, он начал выкладывать на стол свои карты. Сделал вид, будто внезапно припомнил, о чем мы толковали всю ночь: "Да, послушай, Хейзел, ты же можешь раздобыть мне этот ключ? Когда-нибудь, когда Роули засидится допоздна у себя в кабинете. Позвони ему, скажи, что ты забыла что-нибудь в конференц-зале. Это же проще простого. А ключ этот - особенный, - сказал он. - Совсем непохожий на остальные, ты его сразу отличишь, Хейзел". Вот он, этот ключ, - сказала она бесстрастно, возвращая его Тернеру. - "Ты найдешь способ сделать это сам, - сказала я. - У тебя хватит на это сообразительности",
- Этот разговор происходил до рождества?
- Да.
- Боже милостивый, какой же я дурак! - прошептал Тернер.
- Почему? В чем дело?
- Ни в чем. - Глаза его сияли, он внезапно воспрянул духом. - Я же не подумал о том, что он мог его украсть. Я думал, что он снял с ключа слепок, а он просто стянул. Стянул, и все!
- Он не вор! Он настоящий мужчина. Он стоит десятка таких, как вы!
- О, еще бы, еще бы! Вы же не простые, вы оба избранные! Я не раз слышал всю эту галиматью, можете не сомневаться. Вы живете особой, недоступной для простых смертных, высокой духовной жизнью! Не так ли? Вы - творцы жизни, а Роули - жалкий несчастный поденщик. Вы - избранные личности, вы двое, вы отмечены свыше, а Роули питается крохами с барского стола, потому что любит вас. А я-то все время думал, что они хихикают и перешептываются по адресу Дженни Парджитер. Бог ты мой! Ну и бедняга! - сказал он и поглядел в окно. - Жаль мне его. Брэдфилд всегда был и будет мне крепко не по нутру, что уж тут кривить душой, но, черт подери, я сочувствую ему от всего сердца.
Бросив несколько монет на стол, он спустился вместе с ней по каменным ступенькам отеля. Она казалась испуганной.
- Он вряд ли рассказывал вам про некую Маргарет Айкман? Он собирался жениться на ней, да будет вам известно. Это была единственная женщина, которую он любил.
- Он никогда не любил никого, кроме меня.
- Но он никогда и не упоминал о ней в разговоре с вами? А другим, между прочим, он рассказывал про нее. Всем, кроме вас. Это была его большая, настоящая любовь!
- Я вам не верю… никогда не поверю! Отворив дверцу машины, он наклонился к Хейзел.
- Вас не выбьешь из седла, верно? Вы достигли своего. Он любил вас. Весь мир может катиться к чертям собачьим, к войне, только бы ваш любовник был с вами!
- Да. Я достигла своего. Он снова обрел себя со мной. Я помогла ему обрести себя. И что бы он сейчас ни делал, теперь он уже такой, каким должен быть, настоящий. Мы взяли от жизни свое, и я не позволю вам разрушить то, что принадлежит нам, не позволю - ни вам, ни кому-либо другому. Он нашел меня.
- А кроме вас, что он нашел еще? Каким-то чудом ей вдруг удалось завести мотор.
- Он нашел меня, и это вернуло его к жизни, и все остальное - то, что он нашел там, внизу, - тоже помогло ему вернуться к жизни.
- Внизу! Где внизу? Куда он скрылся? Отвечайте! Вы знаете! Что он вам сказал?
Даже не поглядев назад, она медленно тронула машину и поехала вдоль набережной навстречу вечернему сумраку и тусклым отблескам огней.
Черный "оппель" отделился от тротуара и двинулся следом за ней. Тернер дал ему проехать, перебежал через улицу и вскочил в такси.
На стоянке в посольстве было полно машин, у ворот - двойной караул. "Роллс-ройс" посла снова стоял у подъезда, точно старое испытанное судно, готовое грудью встретить шторм. Тернер вихрем взлетел по лестнице, полы его плаща развевались как паруса, ключ был зажат в кулаке.
15. "СВЯТАЯ СВЯТЫХ"
Четверг. Вечер
Два дипкурьера стояли возле контрольного поста; черные кожаные сумки, надетые поверх форменных курток, придавали им вид парашютистов.
- Кто сегодня дежурный? - с ходу спросил Тернер. - Я думал, что вы отбыли, - сказал Гонт. - Еще вчера, в семь часов вечера, так мне…
Дипкурьеры поспешно посторонились, заскрипев кожей.
- Мне нужны ключи.
Гонт заметил, что лицо у Тернера рассечено и заклеено пластырем, и глаза у него округлились.
Тернер схватил телефонную трубку, протянул ее Гонту и распорядился:
- Вызовите дежурного. Скажите ему, чтобы он спустился вниз с ключами. Немедленно.
Гонт запротестовал. На секунду вестибюль качнулся, и все поплыло куда-то, потом стало на свое место. Тернер услышал глупое валлийское блеяние Гонта, жалобное и льстивое, и, грубо схватив его за руку, оттащил в сторону в темный коридор.
- Если вы не сделаете, как я вам сказал, вас вышвырнут отсюда к свиньям собачьим, и вы будете помнить меня до конца своей жизни.
- Я же объясняю вам: ключей не брали. Так где они?
- Здесь. У меня. В сейфе. Но вы не можете их получить, надо взять разрешение - вы же сами знаете!
- Они мне не нужны. Мне нужно только, чтобы вы их пересчитали, вот и все. Пересчитайте эти ключи, к чертовой матери.
Дипкурьеры смущенно переговаривались, понизив голос, с подчеркнуто незаинтересованным видом, но выкрики Тернера кромсали их диалог, рубили его, словно топором.
- Сколько должно быть ключей?
- Сорок семь.
Подозвав младшего охранника, Гонт отпер сейф, встроенный в обшитую панелью стену, и достал знакомую связку блестящих медных ключей. Оба дипкурьера, уже не в силах преодолеть любопытство, смотрели, как квадратные пальцы вахтера перебирают один ключ за другим, словно четки. Тернер пересчитал их раз, затем тут же - второй и протянул парню из охраны, который пересчитал их снова.
- Ну?
- Сорок шесть, - недовольно проворчал Гонт. - Действительно.
- Сорок шесть, - как эхо повторил охранник. - Одного не хватает.
- Когда их пересчитывали в последний раз?
- Это едва ли можно установить, - пробормотал Гонт. - Каждую неделю их брали, уносили, приносили.
Тернер указал на блестящую новую решетку, преграждавшую доступ к лестнице, ведущей в подвал.
- Как мне туда попасть?
- Я же вам объяснил. Ключ у Брэдфилда. Это запас ной аварийный выход, понимаете? Охрана не имеет к нему доступа.
- Как же попадают туда технические служащие? Уборщики, например, истопники?
- В котельную теперь, после Бремена, сделан отдельный ход, ясно? И там внизу тоже поставлены решетки. Истопники пользуются наружной лестницей, но проникнуть они могут только в котельную, не дальше. - У Гонта был уже порядком испуганный вид.
- Должна же существовать пожарная лестница… служебный лифт?
- Есть черный ход, но он тоже на запоре. Понимаете, на запоре.
- А у кого ключи?
- У Брэдфилда. И от лифта тоже.
- А куда доходит лифт?
- До верхнего этажа.
- И там, кажется, находится ваша квартира?
- Ну и что из этого?
- Лифт доходит до самой вашей квартиры, доходит или нет?
- Почти.
- Покажите мне.
Гонт опустил глаза, поглядел себе под ноги, потом на охранника, потом на Тернера и снова на охранника. С явной неохотой он протянул охраннику ключи и, ни слова не сказав курьерам, начал быстро подниматься по лестнице; Тернер последовал за ним.
Здесь, казалось, день был еще в разгаре. Все комнаты ярко освещены, двери распахнуты. Дипломаты, секретарши, различные служащие торопливо сновали по коридорам; на Тернера и Гонта никто не обращал внимания. Все говорили только о Брюсселе. Название этого города передавалось шепотом из уст в уста, словно пароль. Оно было у всех на языке, его отстукивали все пишущие машинки, оно звучало во всех телефонных трубках, кричало со всех телеграфных лент. Они поднялись еще на один пролет лестницы и попали в недлинный коридор, где пахло сыростью, словно в бассейне. Откуда-то слева сильно тянуло сквозняком. Перед ними была дверь с табличкой: "Помещение охраны аппарата советников, посторонним вход воспрещен" и ниже еще одна табличка: "Мистер и миссис Дж. Гонт. Британское посольство. Бонн".
- Нам не обязательно входить внутрь, как вы считаете?
- Вот сюда он приходил и встречался с вами? И так повторялось каждый вечер в пятницу после спевки? Он поднимался сюда?
Гонт кивнул.
- А когда он уходил, вы провожали его? Выходили за ним следом?
- Он мне не позволял: "Сидите, сидите, дружище, смотрите ваш телевизор… Я сумею найти дорогу обратно".
- А это та самая дверь - на черный ход? Тернер указал налево, откуда тянуло сквозняком.
- Но она заперта, вы видите? Не отворялась бог знает сколько лет.
- Это единственный доступ туда, вниз?
- Лестница ведет прямо в подвал. Здесь сначала предполагалось сделать еще мусоропровод, но не хватило средств и построили только лестницу.
Дверь казалась крепкой, очень надежной, с двумя основательными запорами, которые, по-видимому, очень давно не отпирались. Острый луч карманного фонарика обшарил закраину двери, затем пальцы Тернера тщательно ощупали деревянную обшивку и крепко обхватили дверную ручку.
- Подите-ка сюда. Вы примерно одного с ним роста. Ну-ка попробуйте сами. Возьмитесь за ручку. Не поворачивайте ее. Толкайте. Толкайте сильней.
Дверь поддалась и распахнулась совершенно бесшумно.
На них повеяло холодом, затхлой сыростью. Они остановились на лестничной площадке. Ступеньки круто вели вниз. В небольшое окошко виднелось спортивное поле, прилегавшее к зданию Красного Креста. Внизу из-под колпака дымовой трубы посольской кухни вылетали мерцающие клубы дыма и таяли во мраке. Штукатурка на стенах надулась пузырями. Слышно было, как где-то каплет вода. Кусок дверной притолоки был аккуратно выпилен. Они начали спускаться вниз, освещая ступеньки карманным фонариком. Лестница была каменная, устланная посередине узкой циновкой. Остатки старого плаката на стене возвещали: "Милости просим всех вниз - в клуб посольства". Слышно было, как у кого-то что-то варится на плите, и тут же до них донесся женский голос, повторявший продиктованный текст телеграммы: "…в то время как официальные круги федерального правительства утверждают, что уход с совещания был вызван чисто техническими причинами, по мнению даже наиболее трезвых комментаторов…", и оба инстинктивно остановились и замерли, прислушиваясь, - каждое слово звучало с поразительной отчетливостью в лестничном пролете.
- Это через вентиляцию, - прошептал Гонт. - Она вы ходит на лестничную клетку.
- Молчите.
Они услышали неторопливый голос де Лилла, вносившего поправку.
- Объективных. Объективных будет звучать значительно лучше, - произнес де Лилл. - Будьте так добры, моя дорогая, замените "трезвых" на "объективных". Нам не следует давать им повод думать, что мы пытаемся утопить наши неудачи в вине.
Девушка хихикнула.
Они, по-видимому, спустились уже до подвального этажа, так как увидели перед собой кирпичные своды длинного коридора; куски штукатурки валялись на покрытом линолеумом полу. Сколоченная на скорую руку доска для объявлений напоминала о былых увеселениях: "Любительский театральный кружок посольства приглашает посетить рождественский спектакль. Будет представлена пьеса Гоголя "Ревизор". Кроме того, состоится большой детский праздник. Списки гостей, а также специальные пожелания по части меню и диетических блюд просим направлять в канцелярию до десятого декабря". Под этим стояла подпись: Лео Гартинг. И дата: 1957 год.
На мгновение Тернер утратил реальное ощущение времени и места; он пытался совладать с собой и не мог. Он снова слышал звон стекла, шорох сажи в камине, скрип снастей, пыхтенье барж на реке. Опять все та же дрожь, все то же пульсирование жизни где-то за пределами доступных слуху звуков.
- Что вы сказали? - спросил Гонт.
- Ничего.
Двигаясь словно в тумане и все еще испытывая дурноту, он наобум свернул в первый попавшийся коридор; в висках у него стучало.
- Вам, я вижу, нездоровится, - сказал Гонт. - Кто же это все-таки так вас отделал?
Они прошли в следующее помещение; здесь не было ничего, кроме старого токарного станка, на полу ржавели стружки. В противоположной стене они увидели дверь. Тернер распахнул ее - на секунду самообладание покинуло его, и он отпрянул назад с возгласом испуга и отвращения. Однако перед ним были лишь металлические прутья еще одной решетки во всю высоту помещения от пола до потолка, да мокрый комбинезон свисал с проволоки, и капли воды с глухим стуком падали на цементный пол. Противно пахло стиркой и угаром; на кирпичной стене дрожал красный отблеск пламени, на стальных прутьях решетки танцевали огоньки. Это еще не Страшный суд, сказал себе Тернер, осторожно направляясь к двери напротив, - просто ночь, поезд, война, переполненный вагон, и все мы спим вповалку.
Дверь была стальная, она сверкала среди штукатурки; рама двери уже была тронута ржавчиной, и на поперечной перекладине виднелась полустершаяся казенная надпись: "Входа нет". Стена слева была когда-то покрашена белой краской, и Тернер заметил на ней царапины, оставленные тележкой. Под потолком горела лампочка в металлической сетке, отбрасывая на лица темный узор решетки. Тернер отчаянно старался вернуть себя к действительности. Под потолком, в обшитых изоляцией трубах, журчала и булькала вода, и горящий котел за стальной решеткой выплевывал белые искры, превращавшиеся на лету в мелькание крошечных черных точек.