Налево отворилась дверь - они внезапно оказались в яркой полосе света, выхватившего из темноты убожество оштукатуренных стен и пожухлую зелень доски для объявлений на двух языках. Две девушки, появившиеся на пороге архива, отступили назад, пропуская Гонта и Тернера. Окинув их взглядом, Тернер подумал: вот мир, в котором он жил, - второсортный и чужеземный. Одна из девушек держала термос, другая несла кипу папок. Позади них, за окном с поднятыми металлическими шторами, он увидел стоянку машин и слышал рев мотоцикла: выехал один из посыльных. Гонт нырнул вправо, в другой коридор, и остановился у какой-то двери. Пока он возился с замком, Тернер поверх его плеча прочитал табличку, висевшую в центре: "Гартинг, Лео. Претензии и консульские функции", - неожиданное свидетельство о живом или, может быть, неожиданная дань памяти мертвому.
Буквы первого слова, в добрых два дюйма высотой, закруглялись на конце и были заштрихованы красным и зеленым карандашом, а в словах "консульские функции", выписанных еще крупнее, буквы были обведены чернилами, чтобы придать им ту весомость, какой, по-видимому, требовал этот титул. Наклонившись, Тернер легонько провел пальцами по поверхности таблички: это была бумага, наклеенная на картон, и даже при слабом свете он мог различить тонкие карандашные линии, проведенные по линейке и ограничивавшие буквы сверху и снизу: или, может быть, они ограничивали рамки скромного существования, жизнь, оборванную обманом? "Обман. Мне казалось, что вам это должно быть уже ясно".
- Поторопитесь, - сказал он.
Гонт отпер замок. Тернер нажал на ручку, рывком распахнул дверь и снова услышал голос ее сестры, как тогда по телефону, и свой ответ, когда он швырнул трубку: "Скажи ей, что я уезжаю за границу". Окна были закрыты. От линолеума на них пахнуло жаром. В комнате стоял запах резины и воска. Одна занавеска была чуть отдернута. Гонт протянул руку и поправил ее.
- Не трогайте. Отойдите от окна. И стойте здесь. Если кто-нибудь зайдет, отправьте его отсюда. - Он швырнул вышитую подушечку на стул и обвел глазами комнату.
Стол был с хромированными ручками - лучше, чем у Брэдфилда. Календарь на стене рекламировал фирму голландских импортеров, обслуживающих дипломатов. Несмотря на свою комплекцию, Тернер двигался очень легко: он осматривал, но ничего не трогал. Старая военная карта, разбитая на прежние зоны оккупации, висела на стене. Британская зона была выкрашена в ярко-зеленый цвет - оазис плодородия среди иностранных пустынь. Точно в тюремной камере, подумал он, максимум безопасности. Может, это из-за решеток. Отсюда только и бежать - всякий бы убежал на его месте! В комнате стоял какой-то чужеземный запах, но он не мог определить, какой именно.
- Просто удивительно, - заговорил Гонт, - тут очень многого не хватает, должен сказать.
Тернер не смотрел на него.
- Чего, к примеру?
- Не знаю. Всяких штуковин. Машинок разных. Это - комната мистера Гартинга, - объяснил Гонт, - он, мистер Гартинг, очень любит разные приспособления.
- Какие именно?
- Ну, вот у него был такой чайник со свистком, знаете? Можно было приготовить отличный чай в этой штуке. Жаль, что ее нет, право, жаль.
- Еще чего не хватает?
- Электрокамина. Новой конструкции с двумя спиралями. И еще лампы. Была настольная лампа, японская. Во все стороны поворачивалась. С переключателем, чтобы горела вполнакала. И энергии брала мало - он мне говорил. Но я такую не захотел себе купить: куда мне сейчас, когда сократили жалованье. Только я думаю, - продол жал он, словно желая успокоить Тернера, - что он увез ее домой, правда? Если, конечно, поехал домой.
- Да, да, я тоже так думаю.
На подоконнике стоял транзистор. Нагнувшись так, чтобы глаза оказались на уровне шкалы, Тернер включил его. Они сразу же услышали слащавый голос диктора Британских экспедиционных сил, читавшего комментарии о событиях в Ганновере и о возможных успехах англичан в Брюсселе. Тернер медленно поворачивал ручку и передвигал указатель по освещенной шкале, прислушиваясь к вавилонской смеси языков - французский, немецкий, голландский.
- Мне показалось, вы сказали: соблюдение правил безопасности.
- Да, говорил.
- Но вы даже не посмотрели на окна и на замки.
- Посмотрю, посмотрю. - Он поймал славянскую речь и теперь сосредоточенно слушал. - Вы его хорошо знали, да? Часто заглядывали сюда на чашечку чая?
- Заглядывал. Если выдавалась минутка. Выключив радио, Тернер встал.
- Подождите за дверью и дайте мне ключи.
- Что же он такое сделал? - спросил Гонт в нерешительности. - Что случилось?
- Сделал? Ничего он не сделал. Он - в отпуске по семейным обстоятельствам. Я хочу остаться один, вот и все.
- Говорят, у него неприятности.
- Кто говорит?
- Люди.
- Какие неприятности?
- Не знаю. Может быть, автомобильная катастрофа? Он не был на репетиции хора и потом в церкви.
- Он что, плохо водит машину?
- Не знаю, по правде говоря.
Отчасти из упрямства, отчасти из любопытства Гонт остался у двери и смотрел, как Тернер открывает деревянный шкаф и заглядывает внутрь. Три фена для сушки волос, еще в упаковке, лежали на дне шкафа рядом с парой галош.
- Вы ведь друзья, верно?
- Не совсем. Только по хору.
- С кем же он особенно дружит? Может, с кем-нибудь еще из хора? Может, с какой-нибудь женщиной? - спросил Тернер.
- Он ни с кем не дружит.
- Для кого же он покупал вот это?
Фены были разного качества и разной конструкции, Цена, указанная на коробках, колебалась от восьмидесяти до ста марок.
- Для кого? - повторил Тернер.
- Для всех. Аттестованный дипломат или не аттестованный, для него это не имеет значения. Он всех обслуживает: устраивает дипломатическую скидку. Лео, он всегда готов помочь. Что бы вам ни вздумалось купить - радио там, или посудомойку, или автомобиль, он устраивает не большую скидку, понятно?
- Знает ходы и выходы, так, что ли?
- Правильно.
- И небось берет комиссионные за труды, - почти вкрадчиво заметил Тернер. - Что ж, правильно делает.
- Я этого не говорил.
- И девушку вам устроит, если нужно? Мистер-Чего-Изволите, так?
- Вовсе нет! - ответил Гонт возмущенно.
- Какую же он получал выгоду?
- Никакой. Насколько мне известно.
- Просто он всеобщий друг, да? Хочет, чтоб его любили. Так?
- Мы все этого хотим, разве нет?
- Пофилософствовать любим?
- Всем готов помочь, - продолжал Гонт, не очень чувствуя перемену в тоне Тернера. - Вот спросите хотя бы Артура Медоуза. Как только Лео поступил в архив, ну, прямо на следующий же день он пришел сюда, вниз, за почтой. "Не беспокойтесь, - говорит он Артуру, - поберегите ноги, вы уже не так молоды, как прежде, у вас и без того хватает забот. Я принесу вам почту". Вот он какой, Лео. Услужливый. Святой человек, можно сказать, если учесть, какие трудности он пережил.
- Какую почту он приносил?
- Всякую. Открытую и закрытую, он с этим не считался. Спускался вниз, расписывался за нее и нес Артуру.
- Так, понятно, - очень спокойно сказал Тернер. - А иной раз он забегал по дороге к себе, верно? Посмотреть, что тут у него делается, выпить чашку чаю?
- Верно, верно, - подхватил Гонт. - Всегда готов был услужить. - Он отворил дверь. - Ну, я оставляю вас здесь.
- Нет, не уходите, - сказал Тернер, продолжая наблюдать за ним. - Вы мне не помешаете. Останьтесь, Гонт, поговорим. Я люблю общество. Скажите, какие же у него были трудности?
Положив фены обратно в коробки, он вытащил полотняный пиджак, висевший на плечиках. Летний пиджак - вроде тех, что носят бармены. Из петлицы свешивалась засохшая роза.
- Какие же трудности? - повторил он, швырнув розу в мусорную корзину. - Можете мне довериться, Гонт. - Он снова почувствовал этот запах, запах гардероба, который заметил, но не мог сначала определить, - сладковатый, знакомый запах мужских лосьонов и сигар, какие в ходу на континенте.
- В детстве. Его воспитывал дядя.
Ощупав карманы пиджака, Тернер осторожно снял его с плечиков и приложил к своему мощному торсу.
- Невелик ростом?
- Модник, - сказал Гонт, - всегда одет с иголочки.
- Ростом с вас?
Тернер протянул ему пиджак, но Гонт брезгливо отступил.
- Меньше меня, - сказал он, не сводя, однако, глаз с пиджака. - Полегче на ногу. Мотылек. Двигался, будто танцевал.
- Педик?
- Конечно нет, - уже с возмущением ответил Гонт, краснея от одной мысли.
- Откуда вам знать?
- Оттуда, что он порядочный малый, - в ярости выпалил Гонт. - Даже если и сделал что не так.
- Набожный?
- Почитает религию. Очень. Никогда не позволит себе насмешки или хулы какой, хоть и иностранец.
Бросив пиджак на стул, Тернер протянул руку за ключами. Гонт нехотя отдал их.
- Кто это сказал, будто он сделал что-то дурное?
- Вы. Все чего-то вынюхиваете насчет него, примериваетесь. Мне это не нравится.
- Что же он такого мог натворить, хотелось бы мне знать? Почему мне приходится вот так вынюхивать?
- Один бог ведает.
- В мудрости своей. - Тернер открыл верхний ящик. - Есть у вас такая записная книжка?
На синем дерматиновом переплете записной книжки-календар был вытиснен золотом королевский герб.
- Нет.
- Бедняга Гонт. Что, не по чину? - Он перелистывал страницы от конца к началу. На какой-то страничке задержался, нахмурился, еще раз приостановился, записал что- то в своей книжечке.
- Такая полагается только советникам и тем, кто повыше, вот и все, - отрезал Гонт. - Я бы ее и не взял.
- Но он вам предлагал, правда? Это наверняка тоже был один из его приемников. Как он действовал? Стащит в канцелярии целую пачку и раздает своим дружкам с нижнего этажа: "Берите, ребята, там наверху коридоры вымощены золотом. Берите на память от старого товарища". Так было, Гонт? И одна только христианская добродетель остановила вашу руку, да? - Закрыв книжку, он взялся за нижние ящики.
- А хотя бы и так. Вы все равно не имеете права шарить по его ящикам. Из-за такого пустяка. Подумаешь, стащил пачку записных книжек - не дом же он украл! - Его валлийский акцент, сломав все препоны, вырвался на конец на свободу.
- Вы верующий, христианин, Гонт, и лучше меня знаете о кознях дьявола. Мелкие проступки влекут за собой крупные. Сегодня вы украдете яблоко, завтра угоните грузовик. Вы-то знаете, как это бывает, Гонт. Что еще он рассказывал о себе? Может, были еще какие-нибудь воспоминания детства?
Он нашел нож для разрезания бумаги - тонкий серебряный нож с широкой плоской ручкой и при свете настольной лампы принялся разглядывать выгравированную надпись.
- "Л. Г. от Маргарет". Что это за Маргарет, хотелось бы мне знать?
- В первый раз про нее слышу.
- Он был когда-то помолвлен. Вы об этом знали?
- Нет, не знал.
- Мисс Айкман, Маргарет Айкман. Вам это что-нибудь говорит?
- Нет.
- А про свою службу в армии он что-нибудь рас сказывал?
- Он очень любил армию. Говорил, что в Берлине частенько ходил смотреть, как кавалеристы берут препятствия. Очень это любил.
- Он ведь служил в пехоте, так?
- По правде говоря, не знаю.
Тернер положил нож рядом с синей книжкой-календарем, еще что-то отметил в своем блокноте и взял со стола небольшую жестянку с голландскими сигарами.
- Курил?
- Любил выкурить сигару, это верно. Ничего, кроме сигар, не признавал. И при этом, заметьте, всегда носил с собой сигареты. Но я-то видел: сам курил только сигары. Кое-кто жаловался, я слыхал. Насчет сигар. Им не нравилось. Но Лео тоже с места не сдвинешь, если уж он чего захочет.
- Давно вы в посольстве, Гонт?
- Пять лет.
- Он с кем-то подрался в КЈльне. Это уже на вашей памяти?
Гонт заколебался.
- Удивительно, скажу я вам, как тут умеют прятать концы в воду. Есть такие слова: "Должен знать". У вас тут их понимают по-особому. Знают все, кроме тех, кто должен знать. Так что же все-таки тогда произошло?
- Не знаю. Говорят, ему поделом досталось. Я слыхал от моего предшественника. Однажды принесли Лео в та ком виде, что родная мать не узнала бы. Так ему и надо, сказали. Вот что рассказывали моему предшественнику. Учтите, Лео мог и на рожон полезть - что верно, то верно.
- Кто? Кто сказал это вашему предшественнику?
- Не знаю, не спрашивал. Не хотел совать нос в чужие дела.
- Он часто дрался?
- Нет.
- Может, там была замешана женщина? Скажем, Маргарет Айкман?
- Не знаю.
- Тогда почему вы говорите, что он мог полезть на рожон?
- Не знаю, - ответил Гонт, снова колеблясь между подозрительностью и врожденной тягой к общению. - Вот вы, например, почему лезете на рожон? - пробормотал он, переходя в нападение, но Тернер игнорировал это.
- Правильно. Никогда не суй нос в чужие дела. Ни когда не доноси на ближнего. Это неугодно богу. Я преклоняюсь перед людьми, которые не отступают от своих принципов.
- Мне все равно, что он сделал, - продолжал Гонт, постепенно обретая мужество. - Он - неплохой человек. Немного резковат, пожалуй, но так оно и должно быть - он ведь не англичанин, а с континента. И все же не настолько он плох. - Гонт указал рукой на стол и выдвинутые ящики.
- Так можно сказать о каждом. Понятно? Нет людей, которые были бы настолько плохи… Так чему же он выучился, когда был малышом? Скажите мне. Чему он научился, сидя на дядюшкиных коленях?
- Он говорит по-итальянски, - вдруг сказал Гонт, будто кинул козырную карту, которую все время придерживал.
- Правда?
- Да, научился в Англии. В сельской школе. Другие ребята с ним не разговаривали, потому что он немец, тогда он стал уезжать на велосипеде к военнопленным-итальянцам и разговаривать с ними. И с тех пор знает итальянский - выучил его навсегда. У него отличная память, скажу я вам. Он наверняка помнит каждое слово, которое хоть раз услышал.
- Здорово!
- Он мог стать настоящим ученым, имей он ваши возможности.
Тернер озадаченно посмотрел на него.
- Кто сказал вам, черт подери, что у меня были какие- то возможности?
Он выдвинул еще один ящик. Там лежал всевозможный хлам, какой неизбежно накапливается у каждого, в любом столе любого учреждения: машинка для сшивания бумаг, карандаши, клейкие ленты, иностранные монетки, использованные железнодорожные билеты.
- Как часто собирался хор, Гонт? Раз в неделю, кажется? Сначала миленькая такая репетиция, потом молитва, а после нее вы вместе забегали в придорожный бар вы пить стаканчик пива, и он вам рассказывал о себе. Потом, наверно, устраивались поездки за город. Для спевок. Мы все это любим, верно? Что-нибудь такое коллективное и в то же время духовное - спевки, всякие там комиссии, хоры. И Лео в этом участвовал, верно? Знал всех и каждого, всем сочувствовал в их маленьких огорчениях, подбадривал, держал за ручку. Словом, как говорится, настоящая душа общества.
Все время, пока длилась беседа, Тернер записывал в свою книжку перечень найденных вещей: швейные принадлежности, пачка иголок, пилюли разного вида и сорта. Точно зачарованный, Гонт незаметно для себя подошел ближе. - Не только. Я живу на верхнем этаже - там есть квартира. Она была для Макмаллена, но он не мог туда въехать с такой кучей детей. Представляете, что было бы, если б они носились там наверху сломя голову. Спевки хора происходили в зале заседаний, по пятницам. Это по другую сторону холла, рядом с кассой. После спевки он обычно поднимался к нам на чашку чая. Я-то ведь частенько забегал сюда попить чайку. Ну, и мы, конечно, были рады отблагодарить его за все, что он для нас делал: вещи разные доставал и всякое такое. Он любил посидеть с нами за чаем, - добавил Гонт просто. - Любил камин. Мне всегда казалось, что ему нравится семейный уют, поскольку он сам несемейный.
- Он это вам говорил? Говорил, что у него нет семьи?
- Нет, не говорил.
- Откуда же вы знаете?
- Это и так ясно, тут и говорить незачем. Вот и образования он тоже не получил - можно сказать, сам выбился в люди.
Тернер нашел бутылочку с длинными желтыми пилюлями и, вытряхнув несколько штук на ладонь, осторожно понюхал их.
- И все это продолжалось много лет? Верно? Эти домашние беседы после репетиций?
- Нет, что вы. Он совсем не замечал меня еще несколько месяцев назад, и я вовсе не хотел навязываться - ведь он же дипломат. Только недавно он стал интересоваться мной. И этими иностранцами.
- Какими иностранцами?
Это Автомобильный клуб такой - для иностранцев.
- Поточнее - когда это было? Когда он заинтересовался вами?
- В январе, - сказал Гонт, теперь и сам озадаченный. - Да, я бы сказал, с января. Он как-то переменился с января.
- С января этого года?
- Да, да, именно, - ответил Гонт таким тоном, будто это впервые дошло до его сознания. - Точнее, когда он начал работать у Артура, Артур очень повлиял на Лео. Он стал как-то задумчивее, что ли. Изменился к лучшему. Знаете, и моя жена тоже так считает.
- Ясно. В чем еще он изменился?
- Да вот в этом только. Задумчивее стал,
- Значит, с января, когда он заинтересовался вами. Бах! Наступает Новый год, и Лео делается задумчивым.
- В общем, он стал поспокойнее. Будто заболел. Мы прямо удивлялись. Я сказал жене…- Гонт почтительно понизил голос при одном упоминании о своей половине: - Не удивлюсь, если врач уже сделал ему предупреждение.
Тернер теперь снова смотрел на карту, сначала прямо, потом сбоку - так виднее были дырочки от булавок там, где стояли раньше войска союзников. В старом книжном шкафу лежала груда отчетов об опросах общественного мнения, газетные вырезки и журналы. Опустившись на колени, он принялся разбирать их.
- О чем еще вы говорили?
- Ни о чем серьезном.
- Просто о политике?
- Я люблю поговорить на серьезные темы, - сказал Гонт. - Но с ним как-то не хотелось разговаривать: не знаешь, куда это тебя заведет.
- Он выходил из себя, что ли?
Вырезки касались Карфельдовского движения. Статистические отчеты показывали рост числа сторонников Карфельда.
- Нет, он был чересчур чувствительный. Как женщина: его очень легко было расстроить, ну прямо одним каким-нибудь словом. Очень чувствительный! И тихий. Вот почему я никак не мог поверить насчет КЈльна. Я говорил жене: прямо не понимаю, как это Лео затеял драку, в него, верно, дьявол вселился. Но повидал он за свой век много. Это уж точно.
Тернер наткнулся на фотоснимок студенческих беспорядков в Берлине. Двое парней держали за руки старика, а третий бил его по лицу тыльной стороной ладони. Пальцы у старика торчали вверх, и в ярком свете прожектора костяшки белели, как на гипсовой скульптуре. Фотоснимок был обведен красной шариковой ручкой.
- Я что хочу сказать: с ним никогда не знаешь, не обидел ли его, - продолжал Гонт, - не задел ли больное место. Иногда я думаю, говорил я жене… по правде сказать, ей самой было с ним не просто… так вот, я ей говорил, что не хотелось бы мне видеть его сны.
Тернер встал. - Какие сны?
- Вообще сны. То, что он повидал в жизни, это же, наверно, снится ему. А видел он, говорят, многое. Все эти зверства.
- Кто говорит?