Однажды, когда снова появились голодные, снег стал выше верхушек жердей типи, но в яме внутри неё горел ясный огонь. Я лежал у него неподвижно и спал, испачкав лицо сажей, чтобы оно казалось серым.
Тогда волк завыл, лис затявкал, и ворон карканьем рассказал об этом всем лесным племенам. Все они сказали с радостью, но и с печалью тоже: "Теперь он умирает или мертв, и у нас больше не будет с кем воевать и от кого кормиться!"
Всё это было мне хорошо слышно.
Тогда я поднялся от очага и сказал всем собравшимся:
- Когда я голоден, я буду воевать с вами, чтобы сохранить и отстоять свою жизнь. Но когда я буду сыт и благополучен, а вы - нет, вы сможете рассчитывать на мою помощь. Пусть отныне так и будет!
Мы поклялись в этом друг другу, и весь лес это слышал.
Тем временем приближался конец зимы, когда она особенно лютует напоследок, а у меня ещё оставалось немного провизии. Да и костёр горел так жарко, будто его раздували добрый западный ветер Манабозо и тёплый южный Шевондази.
И вот пришли ко мне звери - Волки и Вороны, Орлы и Рыси, Медведи и Лисицы - и говорят:
- Мы кормили тебя собой всё это время и волей-неволей отдавали часть нашей добычи, теперь и ты нас защити: твой отец, злой северянин Хастур, который поёт нашими крадеными голосами, гонится по пятам и хочет нас пожрать или заморозить.
- Идите к моему огню, - коротко ответил я.
Все они боялись света и жара, но делать было нечего.
И вот я поставил их за горящий очаг, как за ширму, но до того вырвал из орлиных крыльев несколько гигантских перьев, соединил в опахало и заткнул в волосы, скрученные жгутом.
Тут типи зашаталась, полог откинулся, словно от порыва ветра, и в проёме появился мой отец. Был он страшно зол, ибо, в отличие от меня, ему давно не попадалось хорошей еды.
- Я взял твою мать по доброму согласию. Я помог тебе, когда ты остался сиротой, - проревел он. - А ты, наверное, хочешь меня убить, как прочие мои детки?
- Нет, отчего же, - ответил я. - Но разве твоя жизнь - это непременно смерть других, тех, с кем у меня нынче договор?
И мы стали бороться рядом с очагом. Он был меня куда сильнее, однако пламя разгоняло мою кровь, она прямо-таки бурлила от ярости, а Хастур потихоньку начал таять, начиная с когтей на кончиках пальцев. Потом дело дошло до самих пальцев, он начал хромать, и тиски его рук, которыми он сжимал мои рёбра, ослабели. Но самое главное - от наших рывков и толчков веер то и дело бросал в ледяное лицо Хастура снопы и пригоршни искр, и оно покрывалось рытвинами! Оттого было похоже, что я насылаю на него Черную Смерть - оспу.
От всего этого отец изрядно ослаб и запросил перемирия. Но я ответил:
- Не хочу, чтобы ты и дальше истязал мой народ.
- Я твой отец, - ответил он. - Вспомни, как я помог тебе.
- Верно, - ответил я. - Оттого я и не бросаю тебя в огонь, которого ты до смерти боишься.
Однако я поднял его кверху и вышвырнул наружу с такой силой, что дрогнула уже вся земля окрест.
- Вот теперь мир, - сказал я.
И договорились мы, что не будет Хастур лютовать без ума и пожирать всех подряд, а небесных женщин - насиловать и бросать. Лучших же своих детей от диких животных пускай даёт мне в услужение.
Так и было сделано. Перестал лесной народ бояться Хастура, ибо не брал он ничего сверх положенного и не зверствовал без удержу. Так же делал отныне и я, и дары мне были щедрыми.
Шли годы. И вот однажды летом сказал мне мой отец:
- Ты победил звериный народ и противостоял силе стихий. Ты подчинил землю своей воле - но тем не менее ты один! Настало время тебе отправиться в странствие, найти женщину, которую ты сможешь полюбить, и с её помощью рассселить на земле свой приплод.
- Но как я сделаю это? - ответил я. Не забывай, что я был по сути неопытным мальчиком. - Я здесь один, как ты говоришь, и не знаю, где найти женщину или супругу, кроме как на небе, среди звёзд. А мне бы того не хотелось - уж очень Верхние Девы тоскуют и рвутся назад.
- Иди вперёд и ищи, - ответил мой отец; и сразу же я отправился в путешествие. Тогда я понятия не имел, как ухаживать, да и Хастур не мог меня научить. Оттого первыми меня замечали девушки.
Когда я разбил свой первый лагерь и построил вигвам из зелёных сосновых веток, чтобы мечтать о неведомой красавице, до меня донёсся голос. Был он так глубок, сладостен и полон обольщения, что сердце моё замерло, а потом забилось часто-часто. Вскоре появилась очаровательная маленькая девушка, в скромном сером платье с вышивкой из перьев, робко встала у двери и предложила мне корзинку с дикими вишнями. Клянусь, румянец на её щеках был не бледней этих вишен! Я был покорён, моя любовь поистине охватила своими путами мир, чтобы создавать и уничтожать!
Так прошёл день и минула ночь. Наутро я проснулся один и взглянул через дверь, но увидел только порхающую среди деревьев малиновку, которая искоса посматривала на меня, кокетливо вертя головкой и то и дело склоняя её на плечо.
Следующий лагерь я разбил около широко бегущего ручья с очень чистой водой, что была перегорожена плотиной. Одна трудолюбивая пухленькая девица рубила дерево, чтобы укрепить её: я стал ей помогать, и мы разговорились. Я быстро полюбил девушку, и мы долго жили вместе в её удобном доме на берегу. Когда родился мальчик, я очень захотел вернуться к моему племени и, ну да, к отцу, который с давних пор летал где-то в более холодных краях, чем мой тогдашний, но на наш общий зов откликался. Мне хотелось похвастать своим счастьем перед ними всеми.
- Я никуда не пойду от моей родной воды, - сказала женщина, - мои ноги неуклюжи и не годятся для такого путешествия. А наш сынок слишком мал, чтобы его тебе доверить.
Но я ушёл от них - ненадолго, как я думал. Когда же вернулся - красивый дом был заброшен, запруда сломана, а моя Женщина-Бобр давно покинула эти места. Я долго плакал, сидя на берегу узкой струйки воды; есть я не мог и сильно ослабел от горя. Но тут подошла ко мне милая женщина, вся в чёрном глянцевом меху, и предложила мне мёду и ягод. Я поел, улыбнулся, и мы тотчас занялись любовью.
С нею мы родили целых двух детишек сразу, одного совершенно такого же, как я, а другого точь-в-точь в неё. Однако и тут случилось несчастье: когда настала зима, она непременно захотела улечься спать под корнями огромной ели. Мне же стало скучно, и я ушёл, а весной не сумел отыскать ни берлоги, ни жены, ни моих милых медвежат.
Зато летом я встретил изящную и быструю олениху, и мы с ней жили целых счастливых два года. Она родила мне детей, похожих на меня, и детей, похожих на неё. Но потом мы расстались - не мог же я драться со всеми рогатыми претендентами подряд.
Редко, но были среди моего потомства и потомства Вигура такие, что легко меняли обличья: шкуру на кожу и шкуру на иную шкуру. Их я любил более всего и охотней всего признавал сыновьями, братьями и друзьями. А что такое для нас друг-брат, ты понимаешь? Брат единородный не выше "друга в жизни и смерти". Такие узы двух мужчин созидаются в самой ранней юности, и разрушить их способна лишь гибель обоих. Это суть товарищества без мысли об удовольствии или выгоде, но для моральной поддержки и вдохновения. Один клянется умереть за другого, если будет нужно, и ни в чем не откажет брату, но и брат не потребует ничего, что расходилось бы с самыми высокими понятиями, впитанными с молоком наших родительниц.
Не по моей вине священные узы были преходящи - люди и звери живут так мало! Так и получалось всё былые столетия: я умножал свой подвластный народ и порождал людей, которые заключали друг с другом союзы различного вида и смысла, но сам оставался одинок.
Теперь я стар и понимаю, что это было мне наказание и проклятие, потому что во имя блага всех поднял я руку на родного отца.
Рассказав это, Унктоми поник головой.
- Так ли это было напрасно - и твоя дерзость, и уроки, что ты получил? - спросила Марина. - Говорят о тебе, Паук, что ты, как никто, умеешь чаровать и быть остроумным перед женщинами любой земной крови. Вот бы ещё догадаться, ради чего ты расстилаешь передо мной покрывало своего красноречия.
- Кто из ветров надул тебе в уши сплетню? Хастур или Тёмный Ветер Кохинор? - спросил Унктоми сердито. - Судя по цветистости выражений - Кахин. Вот кому хорошо с избытком: умеет обольщать не одними словами, не то что я.
- Никто мне такого не говорил, - ответила девушка и приложила руку к груди.
Гладкий металл протестующе обжёг холодные пальцы.
"Зеркало, - подумала она. - Кахин дал мне зеркало, отделённое от того, большого. Или рождённое им. Или даже то самое. Это оно передаёт".
Как такое согласовалось с реальностью, девушке не было дела. Много ли было в её теперешнем бытии такого, что совпадало с привычными представлениями?
- Я узнала, или угадала, или сказала наобум, - ответила она. - Не всё ли равно, если это правда? Если ты подтвердил, что это так и есть?
- Если ты хочешь, так оно и будет, - кивнул Паук.
Ещё девушка хотела было сказать, что хотя и тот, и другой в равной мере краснобаи, Египтянин по сути уродлив, в отличие от Индейца, который всего лишь стар. Но решила придержать язык: чужая тайна - не её тайна. И, похоже, этому хитрецу, что плетёт свои сети, только дай повод…
- Как это получается, - спросила вместо ответной реплики. - Ты праотец людей и зверей, а тот, кого называешь отцом и Хастуром, выходит, ещё и древней тебя? Сколько же вам тысячелетий?
- Когда не было ни земли, ни воды, предвечный ветер уже веял над бездной, - ответил тот, садясь на край широкой медвежьей постели. - Смирял он разрушительный хаос или создавал плодотворный из закоснелого порядка - кто скажет, кто решит за тебя, кроме тебя самой?
- Я такая важная? - спросила Марина.
- Ты поистине Мать Матерей и возлюбленная всех влюблённых. Не удивляйся моим словам. Я лишь слегка изменяю то, что сказал один из моих потомков, ставший знаменитым вождём: "В давние времена наши матери оправдывали доверие, возложенное на них. Мужчины могут убивать друг друга, но они никогда не будут в состоянии одолеть женщину, на коленях которой покоится ребёнок. Ты можешь уничтожать его раз за разом, но он так же часто выходит из этих нежных чресел. Это дар Великого Добра тому народу, где мужчина - лишь соучастник творимой сказки".
- У меня нет ещё детей.
- Ты непременно их родишь.
- Будет ли это или нет - в том нет никакого чуда, одна обыкновенность.
- Наверное, я так и остался дикарём, - усмехнулся Унктоми. - В старину, в давнюю старину для моего народа становилось чудом всё: как птенец вылуплялся из яйца и солнце восходило из-за кромки высоких гор, как медленно раскрывался цветок на заре, чтобы завязать плод внутри себя. Что детёныш с мягкой, нежной кожей вырастает в мощного бородатого мужа - не удивительней, чем превращение волка в голое человеческое существо. Ветер или мужчина завязывает плод в материнском чреве - не всё ли равно? Шарообразна планета или плоска - и так и этак удивительно, что с неё никто не срывается прямиком в космос. Испокон веку наш мир имел четыре угла, это было священным числом - четыре стороны света, четыре времени года, четыре цвета, четыре материи, из которой создано всё на свете. Север - это Тункап, дух земли, и синий цвет; Восток - красный Вакиньян, дух огня; юг - чёрный Такушкапшкан, дух всех ветров; запад - зелёный Унктехи, что олицетворяет собой воду.
- Так это не Хастур, кто родил всех воздушных странников?
- Нас, братьев-ветров, очень много, - ответил Унктоми. - Но не больше, чем звёзд на небе и чем будет потомков у тебя самой.
Пока Паук рассуждал обо всём этом, не выпуская изо рта своей едва курящейся трубки мира, руки его погружались в глубины медвежьих покрышек, рыская в поиске нагого женского тела, а мощный стан всё накренялся, как мачта в бурю. Наконец он опрокинулся на постель и поднырнул под женщину. Пенис выпростался из курчавых, как у зверя, ляжек и ткнулся влажным носом в колено, как робкий щенок. Двинулся выше…
А потом стало просто - до смешного, подумала Марина, в самом деле смеясь в душе мириадами шампанских пузырьков. Задурманил, охмурил, нарассказал мифических небылиц и овладел. Пролизал себе дорогу. Защекотал до упаду. Раскачал на больших качелях. Ей-ей, умру, ой-ой, умру, вот-вот умру от смеха…
…Взорвался внутри, как бомба-шутиха. И наполнил её своим млечным секретом до самых кончиков пальцев.
- Ты довольна? - спросил чуть позже Великий Хитрец и Благой Обманщик. - Ты ублаготворена? Только не вздумай отрицать - никто тебе не поверит, моя Главная Женщина. И в первую очередь не поверю я сам.
Сатиресса дождевых лесов
За стенами иглу, сложенными из снега и льда, всё длилась и длилась фосфорическая ночь, и множество трубок, туго набитых табаком, было выкурено, а влюблённые всё не вставали с ложа не отрывались друг от друга, чтобы попить, поесть и исполнить прочие низменные потребности. По всей видимости, того не было им нужно.
- На твоих ногах не одежда - густой мех, - сказала Марина. - Это ты сам. Верно?
- Один из меня самого, - рассмеялся Унктоми во все крупные, белые зубы. - Не забывай, кто я и каковы мои дети. Или ты принимала меня за вавилонского жреца в штанах из козьей шкуры?
- Ты этих жрецов видел?
- О, это скорей они меня видели. Или мою сестрёнку. Хастур немало пошалил по белу свету, однако. Вольные ветры - они такие.
Улыбка его нисколько не была испорчена курением: напротив, чем дольше он сосал свою "калюмет", свою "опвахгун", тем становился светлей и моложе. И вокруг в последние дни тоже заметно посветлело. Медвежьи оборотни за стеной начали топтаться и в нетерпении подвывать в полусне.
- Ночь уходит, - объяснил Паук. - Звёзды потихоньку тускнеют перед солнцем, и снег одевается в розоватые, лиловые и синие тени. Теперь здешние льды и торосы вовсю начнут таять и подступать к берегам. Знаешь, ведь ледяные горы почти уже не откалываются от материка, а отколовшись и проплыв сколько-нисколько по тропе скитаний, тают. Море готовится взять от людей своё.
- Они не потонут - люди?
- Какая заботливая. Нет: вода поднимется не спеша. Кто захочет отступить перед нею - отступит, кто решит, что это его достояние - погрузится. Над моей большой роднёй ни холод не властен, ни отсутствие воздуха.
- А что они все будут делать, уйдя в глубину?
- Ха! То, что не так давно все люди собирались творить в космосе. Бегло перелистывать страницы планет в поисках бытия, которое можно под себя подогнуть, - Унктоми хмыкнул. - Это не так легко, как им кажется: и обнаружить, и особенно переделать. Так пусть уж лучше начнут со своего привычного мира.
Оба знали, что предстоит новая разлука. "Кольцо должно замкнуться, все начертания о тебе - исполниться", не раз говорил Марине её новый любовник.
И еще он цитировал какого-то философа: "Любая встреча начинается с прощания".
А потом Паук коснулся носом губ девушки, запряг в нарту семерых самых крупных своих "ребяток", усадил и плотно застегнул на ней полость - не для тепла, для большей надёжности.
- Они пойдут сами - на это их ума достанет с избытком. Высадят куда надо и вернутся ко мне. Ты тоже вернёшься, я думаю, но куда позже.
- Откуда, Унктоми?
- Вы называете их антиподами. Древний континент, на берег которого впервые выползла морская жизнь - просушить кистепёрышки. Не вспоминай противоречивых научных истин: перед лицом единственной это тебе не поможет.
Тут он хлопнул в ладоши и пронзительно крикнул:
- Я-ра-ра-рай! А ну пошли!
Рогатые медведи, ловко перебирая лапами, помчались по рыхлому снегу, время от времени делая скачки, всё выше и выше - и вдруг под ноги им подстелилось облако густого, бледно-молочного цвета.
Они летели.
Если бы Марина, как и прежде, до того полёта в зрячем вихре, оставалась земной женщиной, - ей было бы не выжить. Однако и холод, и разреженность атмосферы, и невероятная скорость, которая поначалу только что не сорвала её с саней, - всё это было не бедой, но лишь обстоятельствами.
Хотя пока эти обстоятельства не зависели от неё никак; женщина даже откинулась назад и задремала от мягкого, неуклонного ритма, от монотонного зрелища простирающихся внизу равнин и громоздящихся гор. Спала - и видела сны безвременья.
Когда далеко внизу запела и позвала флейта, время вернулось.
Упряжка, натянув ремни и рассыпавшись по небу, словно хвост опрокинутой кометы, летела вниз, в скопище темнеющих крон, узких долин и бурных потоков, низвергающихся по склонов. Прошла параллельно земле (тут Марина запоздало испугалась), скользнула вдоль пенного ручья и плавно, как лебединая стая, опустилась на его берег.
Вокруг теснился многочисленный лесной народ. Стволы деревьев были, словно контрфорсами, подпёрты широкими и плоскими, как доски, корнями, увиты яркими цветами и лианами. Цветы росли прямо на ветвях и перебрасывались с дерева на дерево пышными гирляндами. Марина признала фикус, железистое дерево, эвкалипт, панданус, жёлтую и белую сосну, лавровое дерево и пальму - кто-то извне подсказывал ей слова. Многие растения, целые небольшие деревца жили на дереве-хозяине, спуская корни вниз наподобие прядей и отыскивая почву на ощупь - то были баньян, способный задушить дерево-матку в своих объятиях, и колючий ротанг. Гигантский папоротник, величиной с пальму, раскинул свои опахала, в его тени бамбук прорастал гигантской свирелью Пана. Араукария стояла изящным новогодним подарком. Каждое дерево или цветок были неповторимы.
"Гондвана", - выкрикивали и пели многоцветные попугаи и райские птицы в ветвях. "Древняя Гондвана, заповедник и средоточие земной жизни", - снова после передышки запела цевница - полным и пленительным голосом, чьи струи переплетались с серебряной пряжей небольшого водопада.
Марина оглянулась по сторонам, ища взглядом того или ту, кто играл.
На берегу ручья, к стволу огромного каури был прислонён камень, на камне сидела девушка, чьи стройные ноги, оканчивающиеся копытцами, были в курчавой тёмной шерсти, а крошечные груди были голы. В тёмных кудрях светился гребень или венчик из двух до блеска отполированных дуг, смыкающихся надо лбом заостренными концами, ясный лоб пересекали ломаные брови, похожие на двойной прочерк молнии. В глазах прыгали изумрудные искры. Некие мелкие существа удивительного вида - прозрачные змейки, шестикрылые бабочки, рыбки-вуалехвосты, парящие в воздухе улитки и червяки - мелькали вокруг неё, то втягиваясь в густой мех лона и бёдер, то опять выпутываясь наружу.
Вот к слегка вытянутым губам красавицы и были прислонены все семь стволиков бамбуковой флейты.
- Кто ты? - шёпотом спросила девушка.
- Фа-туа, - по слогам и ладам ответил ей бамбук. "Фа" прозвучало на подъёме, слог "туа" или "та", в середине которого уста сомкнулись, будто в поцелуе, - ниже на два-три тона.
- Фатва?
"Фатуа".
- Фатуа.
- Верно, - улыбнулась девушка. - Жена бога Фавна.
- А, может быть, сестра?
- Для этого лукавца что супруга, что сестра - всё едино, - Фатуа отложила свирель и приподнялась навстречу. Голый округлый зад и мохнатые бёдра обмахнулись роскошным волнистым хвостом, заплетенным в три пряди.
- Это ты меня позвала, Фатуа?