Дима
Мужчинам редко снятся сны. Не в двадцать три года.
Сны снятся юношам, о чем-то мечтающим. О звездах, о женщине, как правило о весьма конкретной женщине, приходящей к ним в этих самых снах. Бывает, даже и не об одной. Каждая ночь, каждый сон эти женщины могут меняться, иногда все-таки вытесняться звездами. Полетами. Другими мечтами. Но чаще всего все-таки снятся одноклассницы, иногда – молоденькие учительницы.
В армии, и потом – не снится ничего. Может и снится, но утром ты настолько быстро погружаешься в мысли о грядущем дне (или в утреннюю тренировку построения, если ты все еще в армии), что не от этих снов не остается ничего через секунды после пробуждения.
Разве что послевкусие. Иногда просыпаешься радостным, и сам не понимаешь, почему. Просто мозг что-то показал тебе этой ночью, благословил на следующий день, и даже не потребовал благодарности взамен, не потребовал, чтобы ты помнил об оказанной тебе услуге.
Или наоборот. Ты просыпаешься, понимая, что тебе снилось что-то неприятное, может быть, даже страшное, но не помнишь, что именно. И не пытаешься вспомнить – зачем, если это было неприятно? Зачем вспоминать, лучше побыстрее забыть, постараться не бередить этот сон, тогда, может быть, он быстро улетучиться и больше никогда не повториться.
А когда тебе надо волочиться до маршрутки, потом дремать в ней, потом с самого утра разгребать все то, что так и не успел доделать вчера, ты не думаешь о своих снах совсем. Не тот случай. Ночной сон для тебя – лишь горизонтальное расположение тела на кровати, призванное хоть немного восполнить затраты энергии всех видов, которые ты теряешь в течение дня.
Рутина съедает все. Сны, воспоминания, время. Жизнь. Так что в этом случае тебе точно не до образов, которые услужливо пытается подсунуть тебе подсознание глубокой ночью.
Но Диме начали сниться сны. В двадцать три. И он их практически помнил, и каждое утро все четче и четче вспоминал, чем занимался в этих снах. Они были приятными, поэтому он прокручивал их в памяти даже в маршрутке, иногда – на работе, хотя это и не приводило ни к чему хорошему.
Рассеянность на работе не приветствовалась. Не тогда, когда начальство в любой момент может проверить, насколько ты идешь в ногу с ценностями компании. И тем более не тогда, когда на носу годовое собеседование, возможный переход с уровня "2" на уровень "3" (с которым прокатили в прошлом году) и соответствующая индексация оклада. Ты же работаешь не просто так – ты строишь карьеру. Еще пару лет, и можно будет немного расслабиться, потому что денег будет хватать, а авторитет на фирме будет работать на тебя, а не ты – на авторитет.
Поначалу сны были приятными. Тихие леса, без единой живой души вокруг, берега рек, где можно беззаботно рыбачить, не думая о том, что будет после выходных. И можно вставать рано не потому, что иначе опоздаешь на работу, а потому лишь, что не хочешь пропустить утренний клев. И ты встаешь даже раньше, совсем рано, когда еще нет и пяти утра, но чувствуешь себя лучше, много лучше, чем от звонка будильника в семь в рабочие дни. Потому что знаешь, насколько приятные занятия тебе предстоят.
Дима увлекся, хотя иногда его и беспокоили эти излишне яркие сны. Даже не они сами, сколько больше то, насколько резко они начали у него появляться без всяких видимых внешних причин. В какой-то момент он даже хотел пойти к терапевту, подозревая, не тихая ли это болезнь начала столь рьяно стимулировать ночную работу мозга.
Потом в снах что-то сломалось. В них начали прокрадываться кошмары. Проливной дождь топил лодку, а весла ломались у самых уключин, и он не успевал доплыть до берега. Крупная рыба утаскивала леску, и Дмитрий просыпался как раз в тот момент, когда почти падал за борт, туда, где притаился хищник. В тихом безлюдном лесу где-то пряталось зло, кошмар, и отсутствие других людей вокруг тут же превращалось из достоинства в настоящую ловушку.
Он просыпался в поту, иногда чувствовал, что кричит. Из сна от этого крика в реальность доходил только всхлип, мокрый, захлебывающийся всхлип, попытка легких вдохнуть воздух, который не пропускает сжимающееся от ужаса горло.
И забыть эти сны он не мог. Как бы ни хотел. Таблеток он боялся как огня, поэтому никакого снотворного не пил. А поход к терапевту (концы в его городе были не такими и большими, с утра записался, на обеденном перерыве заскочил, и даже не опоздал, хоть и остался без обеда) закончился рецептом на то самое снотворное.
И пить он тоже не очень любил. Не настолько, чтобы напиваться каждый день, чтобы заглушить работу мозга ночью.
Поэтому он терпел. Хотя кошмары каждую ночью становились все сильнее, проступали в реальность все явственней.
Дмитрий впервые задумался о том, что, возможно, у него проблемы с психикой и пора идти к другим врачам.
Теперь каждая ночь была как бой. Каждый раз, когда он засыпал, он очень боялся утра, того момента, когда он проснется от немого крика и вспомнит кошмар этой ночи.
Сегодня он заснул чуть позже. Смотрел телевизор, пока глаза не начали слипаться окончательно, и лишь потом поплелся в постель, тихо молясь про себя, чтобы хотя бы этой ночью ему не приснилось ничего. Ему приснилось.
На этой рыбалке была темная вода, темная от глубины, от ужаса, что прятался где-то внизу, в этой глубине. Сверху давило небо, тучи, почти такого же цвета, что и вода, почти черные. Но не роняющие ни капли дождя вниз – дождь мог разрушить ауру липкого страха, развеять иллюзию, в которую попал мозг Димы.
В глубине, в том месте, где как ему казалось, было темнее всего, что-то мелькнуло, что-то еще более темное, чем сгущающаяся тьма. Хищная рыба, или древнее чудовище, он не увидел. Не знал, и не мог знать. Да в этом сне ему и не нужно было видеть свой страх, достаточно было знать, что он где-то внизу, под утлым дном его лодки.
Дима поднял голову, с усилием сумел оторвать взгляд от воды, и осмотрелся, ища берег.
Но его не было. Не было ни берега, ни даже намека на то, что у этой воды есть хоть какой-то край. Что эти тучи вверху откуда-то пришли, из-за какого-то горизонта. Тучи, они были здесь всегда. А берега не существовало. Не надо было смотреть. Во сне это становится понятно, стоит только задуматься. Не было ни берега, ни суши, ни малейшего островка, на котором он мог бы избавиться от нарастающего ощущения, что его лодка вот-вот исчезнет.
Не утонет, не даст течь и не перевернется, а именно исчезнет, так словно ее никогда и не было, словно он попал в этот мир вместе с выдуманной им самим лодкой, но теперь этот мир все плотнее обволакивал его, переваривал, его, его фантазии, его душу.
Когда этот пищеварительный процесс закончится, лодка исчезнет. А сам он умрет. В этом мире – умрет.
Как только Дима это понял, он попытался проснуться. Надо было проснуться, и надо было сделать это раньше, чем мелкие, плохо пережеванные куски его сознания сопротивляются расщеплению на элементарные составляющие.
Он пытался кричать, пытался ущипнуть себя, сделать хоть что-то, чтобы дать сигнал своему телу в том, настоящем мире. Предупредить об опасности, постараться хоть как-то вернуть себе власть над своим собственным сознанием. Вернуться в свою фантазию, а не чужую.
Чужую. Именно здесь, на этой темной воде, он неожиданно ясно понял, что это не его уставший и перегревшийся мозг выдумывает все это. Что кто-то чужой, враждебный, долго и тщательно затаскивал его в эту ловушку. В ту, которая захлопнулась этой ночью.
Это было из тех озарений, что могут прийти только во сне. Из тех, что тоже оставляют свой привкус поутру. Привкус того, что ты упускаешь нечто важное, значимое, что тебе надо вернуться в свой сон и все запомнить, записать, использовать в реальной мысли. Во сне – ты был гениален, и решил главную задачу вселенной. Дал ответ на главный вопрос.
Но Дима знал, что даже если сумеет проснуться, он не вспомнит этого открытия. Потому что эта самая хранимая тайна чужака.
Тем более, что с каждой следующей секундой его сна он все лучше понимал, что сбежать в реальность на этот раз он не сумеет. Никак.
Что хорошо на уровне "2", особенно для молодого парня, так это то, что в тебя пихают кучу информации, зачастую не имеющей никакого отношения непосредственно к работе. Семинары, тренинги, обучающие программы, лекции, деловая литература. Корпоративный процесс как конвейер, в котором ты можешь существовать всю жизнь, учиться, развиваться, думать. Работать, во благо той самой корпорации. И если ты делаешь это хорошо, то она, корпорация, о тебе позаботиться. Более того, она готова даже вложить кое-что авансом, в надежде, что хотя бы один из сотни в дальнейшем отплатит ей тысячекратно. Ну, а остальные – просто принесут пользу.
В куче этой корпоративной белиберды были и законы выживания, и стратегии взаимовыгодного сотрудничества (здесь явно неуместные) и логика мышления победителей. А еще – практические занятия, вбивающие тебе в башку, в рефлексы то, что ты по юности не способен осознать и использовать осмысленно.
Вот, например, подумал Дима, почему, собственно, он должен просыпаться? Враг – враг есть. Опасность, тоже здесь, да. Налицо очевидное поражение. А первая стратегия победителя в таких случаях – обернуть свое поражение в победу. Что мы имеем? Почему силен враг? Да потому что он творит в его сне все, что захочет.
"Но кто мешает мне, спящему, делать то же самое? В своем собственном сне?" – Дмитрий впервые улыбнулся на этой псевдо-рыбалке, и представил себе другую воду. Другое небо. Даже другой воздух.
Прежде всего, он решил, что глубины здесь на самом деле нет. Так, по щиколотку. Вроде получилось. Потом он решил, что раз на этом "озере" нет берега, то это не Земля, и на небе должны быть чужие звезды, даже чужие луны. Он даже не думал, как они должны выглядеть, но что-нибудь очень фантастичное и красивое. Теплое. Вода – пусть останется черной. Но уютно черной.
Да, и еще – должен быть остров, даже небольшой островок, чтобы не проводить весь остаток своего сна-заточения в сырости.
Лодка исчезла, чужак успел ее уничтожить, и Дима плюхнулся в воду. Слегка испугался, что сразу уйдет на глубину, но лишь ударился копчиком о твердое каменное дно. Оглянулся вокруг.
Все небо было захвачено огромными планетами – соседками этого мира. Вода – вода осталась, во все стороны, без малейшего намека на берег.
Но неподалеку был остров, совсем небольшой и такой же черный. Дима, может быть, его бы и не заметил, но одна деталь не позволила взгляду скользнуть мимо.
На острове стоял мальчик. Далековато, чтобы были видны детали, но очевидно – мальчик средних лет. И Дима точно знал, что никаких мальчиков в его фантазии-побеге не было. А значит, он, возможно и убежал, но совершенно непонятно, куда именно.
Лекс
Вот теперь цвет у Кирпичухи был идеален. Полностью оправдывал название.
Теперь это был мир, в котором он хотел бы находиться. Не жить, но бывать время от времени, и просто наслаждаться тем, что видит вокруг. И можно никому его больше не показывать.
Целый мир для него одного. Только для него. Черное зеркало воды, отражающее две планеты, и свет немногих, наиболее ярких звезд, и его самого, если чуть наклониться и посмотреть прямо вниз.
И никого вокруг, на десятки километров, настолько, насколько хватает прозрачности воздуха, чтобы разглядеть.
Мужчина, севший в воду прямо из ничего, выпадал из картины. Не просто выпадал – диссонировал до крайности. Лекс его не придумывал, не приглашал, вообще – не видел его правильным в этом мире. Может быть в другом, но не в этом.
И все же – мужчина был здесь. Встал и огляделся, увидел мальчика и, заметно по вздрогнувшим и напрягшимся плечам, испугался.
Лекс чувствовал, что это не похоже на очередное вторжение. Не принадлежал мужчина этому месту, этим местам. От него исходила аура, более похожая на ауру светлячка, умершего. Но он не был и умершим. Вполне живой человек, вот только… неясный. Он был не совсем здесь.
Если бы Лекса попросили выразить ощущения от присутствия этого мужчины словами, то он бы не смог подобрать таких слов. Но, благо, это не было нужно. Мальчик просто знал, что для него этот мужчина – что-то новое, другой вид, совершенно ни один из тех, с кем ему приходилось сталкиваться раньше.
И лучше было узнать о нем побольше. Первое правило – либо ты учишься, либо твое незнание тебя убивает. В текущей ситуации – в буквальном смысле.
Мысли неслись галопом, а Лекс тем временем уже сошел со своего острова – центра этого мира, и зашагал в сторону гостя.
Через несколько шагов ему показалось, что силуэт мужчины мигнул, словно на микросекунду исчез из его мира, провалился куда-то, но тут же вернулся на место. Или, наоборот, вновь вторгся в его мир из того места, где ему следовало находиться.
Секунд через десять после появления незнакомца, когда Лекс не прошел до него и половину пути, мальчик почувствовал, что что-то заползает в его собственный мир, и делает это именно через гостя. Не гость – в этом мальчик теперь был уверен, но сейчас гость стал не врагом, но дверью для врага. Приманкой, добычей, дверью и лазейкой одновременно.
В его мир, самый тихий и умиротворенный мир из всех, заползал страх. Даже ужас. В какой-то момент Лексу показалось, что под ним – отнюдь не пара сантиметров воды, а неимоверная глубина, осознать которую он не может. И в этой глубине что-то ужасное, только и ждущее, когда же он наконец погрузится в пучину, чтобы сожрать его, полакомиться его страхом.
Лекс качнул головой. Мужчина попал в этот мир с проблемами, и, похоже, забыл оставить их в том месте, откуда появился.
Он остановился, затем шагнул назад. Почему то ему захотелось вновь оказаться на своем островке, под условной защитой тверди. Хоть он и знал, что это не поможет.
А еще он знал, что мужчину надо спасать. Охота, как он видел, шла совсем не за Лексом, а именно за гостем. Та мощь, которую он почувствовал, была слишком велика, и Лекс для нее был безвредной и неинтересной букашкой.
Зато эта букашка была на своей территории, и, похоже, до сих пор оставалась невидимой. Лекс махнул рукой, призывая мужчину за собой.
Похоже на то, что незнакомца испугали настолько, что он готов был цепляться за любую соломинку, даже имеющую вид маленького беззащитного мальчика. Они оказались на квадратной платформе-острове одновременно.
По воде пошла рябь, словно какое-то крупное чудовище прорывалось в этот мир, билось в преграду, и вся планета содрогалась от этого.
Лекс оглядывался вокруг, придумывая, как вернуть стабильность своему собственному миру. Мужчина стоял у него за спиной, высокий, Лекс едва доставал до его плеча, но рост гостя, к сожалению, сейчас не играл никакой роли.
– Кто ты? – тихо спросил мальчик, смотря на далекую воду, пытаясь уследить, где и когда может начаться прорыв.
– Я сплю, – невпопад ответил гость. Лекс подумал, что невпопад, но уже через мгновение понял, что мужчина, сам того не зная, дал единственно верный ответ, ставящий все сразу на свои места.
И дал единственно верную подсказку, как ускользнуть от врага, который, даже если только узнает о существовании Лекса, уничтожит его походя, просто за то, что тот невзначай оказался на его пути.
– Так проснись. – Лекс впервые посмотрел прямо в глаза гостю. – Проснись, и кошмар закончится. А завтра…, завтрашней ночью, если ты очень захочешь, то пусть тебе приснится что-то приятное. Мир, где вот такое небо.
Лекс поднял руку, и незнакомец невольно проследил за направлением, увидев тайное творение мальчика. Планеты, летящие сквозь космос, и своим отраженным светом освещающие черную воду, у которой они стояли.
– Проснись!
Дима
– Проснись!
В ушах звенело от крика, и только открыв глаза, Дима понял, что кричал он сам.
И это было странно, потому что как раз перед пробуждением он видел что-то такое… очень приятное. Что-то похожее на хороший фильм, или картину, или плакат. Уже через мгновение после того, как он, весь мокрый и хрипящий, спрыгнул с кровати, он не смог бы сказать, что именно он видел, но все равно – он знал, что хочет увидеть это снова.
Что он готов кричать во сне, просыпаться в поту, но увидеть этот сон хотя бы еще раз.
Там были планеты… Да, точно, там были планеты, и луна, крохотная далекая луна, и вода, которая меняла свое содержание. Но та вода, которую он хотел бы увидеть снова – это было мелководье.
Что-то было еще, до того. Что-то ужасное, но он не мог вспомнить. Теперь уже не мог. Может быть, в этом сне рушились цивилизации, или это были всего лишь обрывки из последнего киношного кошмарика, но он не помнил. Да и не хотел вспоминать. Главное – он запомнил тот мир, с двумя планетами в небе. Он бы хотел туда вернуться. Пусть хотя бы и во сне.
Глава 6
Лекс
– Сон? – Михаил расхаживал по воде, яки посуху.
Лекс был вынужден привести друга в свой второй мир, иначе ему сложно было бы описать, что именно произошло. Тут нужно было показывать на месте, чтобы не упустить ни одной детали, ни одной подробности. Лекс кивнул.
– Он сам сказал. Парень спал, и попал ко мне. Михаил пожал плечами:
– Ну, это-то как раз не странно. Так бывает, редко и только с такими, как ты, но бывает.
– А чем я так плох? – удивился Лекс
– Ты не плох, – мотнул головой Михаил, – наоборот. Но яркие миры, действительно яркие, уникальные, привлекают сны. Только, конечно, если людям снится что-то похожее. Это… как сказать…
Михаил пошевелил пальцами, потом огляделся в поисках какого-нибудь макета для демонстрации, но потом понял, что придется все-таки объяснять на одних словах.
– Вот представь себе, что сон, это крохотный стальной шарик. Который катится по абсолютно ровной поверхности. Но катится он именно туда, куда его ведет фантазия и уставший за день мозг спящего. И в этой области, где шар замедляется, оказывается маленькое углубление, крохотное, выбитое острым инструментом. Оно небольшое, но удар был недостаточно быстр, слишком медленно ударили и слишком сильно, и поверхность чуть прогнулась. Это незаметно взгляду, но шарик это чувствует. Поэтому, если он оказывается рядом, то он не просто катится куда глаза глядят, а скатывается. Скатывается в эту ямку. Происходит фиксация, сон попадает в реальный… ну или ладно – в созданный нами мир.
– И что происходит потом? Михаил пожал плечами:
– Да ничего особенного. Фантазия спящего заканчивается, потому что во сне он неспособен изменить твой мир. Сны слабы, сильнее огоньков, конечно, но все равно слабы. Слабы, зато инертны. Им невозможно повредить, пока спящие просто спят. Поэтому он просто досматривает свой сон, находясь в твоем мире. Его мозг не создает образы сна, а просто получает их из чужого творения. Лекс качнул головой:
– Недавно я убедился, что это не так. Повредить им можно.