Лекс смотрел на ближайший термитник. Все, что происходило с ним, повторялось повсюду. Сначала из базальта поднялся абсолютно непроницаемый конус без единого отверстия, вокруг которого суетились сотни термитов, словно сопровождая и охраняя свое убежище. Но через мгновение вся поверхность термитника оказалась изъедена, в твердой и непроницаемой, на первый взгляд, скорлупе, отрылись тысячи проходов.
И из них на песок хлынула основная армия. Не передовые дозоры, как тысячи и тысячи термитов из одного только термитника. То же самое повторялось с каждым термитником.
Насекомые не задумывались, они знали, где их враг и что им делать. Им не нужны были команды или понукания.
Первые ряды вторгшейся армии просто исчезли, оказались поглощены, погребены под ордой термитов. Наверное, они их сгрызали, рвали на части, пролезали во все возможные отверстия, поедали заживо. С того места, с которого смотрел Лекс, всего этого не было видно, но у него было богатое воображение.
В месте, где две армии, пусть и такие разные, столкнулись, возник бугор, даже вал, вдоль всей неожиданно возникшей линии фронта. Этот вал был снаружи состоял из одних лишь термитов, сплошной шевелящейся массы насекомых. Что пряталось в основании, было нетрудно догадаться.
Эта искусственная преграда на мгновения полностью закрыла собой и вражескую армию, и ее лидера в пурпурном одеянии. Лекс не видел, что происходит с той стороны, но это было и не обязательно, чтобы понять, что даже у насекомых дела идут далеко не так гладко, как мальчик надеялся вначале.
Вал оставался на месте, не двигался вглубь, что означало, что та сторона продолжает наступать. Что насекомые не успевают убивать и пожирать нападающих. Сначала он просто стоял на месте, а потом прямо вдоль всего вала с неба начали падать молнии, тысячи, создав почти сплошной занавес из зигзагообразных белых линий, бьющих прямо по водоразделу двух армий. Наверняка уничтожающих, зажаривающих термитов тысячами.
Потом с той стороны пришел огонь. Сначала Лекс не видел, что именно его вызвало, да это было не так уж и важно. Итог оставался один – термиты продолжали гибнуть, вдоль всей линии соприкосновения с врагом.
И, если только запас насекомых в недрах этого мира не был безграничен, то Лекс бы предпочел, чтобы Каллиграф придумал что-то еще.
Лекс знал одно, знал на собственном опыте – что напавший привел всю свою армию с собой. Он просто не сможет быстро создавать в чужом для него мире новых солдат. А Каллиграф может. И, если только нападающий не в десятки раз сильнее его учителя, то чем дольше длится противостояние, тем больше шансов у обороняющейся стороны.
Насекомые тушили огонь сами. Сгорали в нем, но каждый термит нес в себе капельку жидкости, и сталкиваясь с огнем, она тут же испарялась, совсем на крохотную отметку приглушая огонь.
К молниям прибавился пар, запах от горящих насекомых был даже приятен, но к нему примешивался запах горящих тел нападающих, и этот паленый смрад приятным назвать никак было нельзя.
Единорог всхрапнул, раздув ноздри. Похоже, запах не нравился и ему. Лекс ступил шаг в его сторону, переложил кисть в другую руку и положил ладонь животному на холку, успокаивая его.
Каллиграф сделал шаг вперед, навстречу завесе из молний, и начертил на земле еще что-то, размашисто, как бы небрежно, очень широкими движениями. Ему даже пришлось двигаться, сделать несколько шагов сначала вперед, потом в стороны, настолько большим был иероглиф.
Ветер, больше походящий на ураган, пришел неожиданно, из-за спины. Лекс вцепился в шкуру единорога, теперь уже обеими руками. Двое невозмутимых удержались, твердо упираясь коленями в песок. Гунн от неожиданности пошатнулся, качнулся вперед, и ему пришлось упереться обеими руками в песок. Кулаками, как борцу сумо, потому что свои секиры он так и не выпустил.
Ураганный ветер понес вперед все. Песок – местами он оголился до самого базальта. Насекомых – они взлетали тысячами и улетали куда-то вглубь, как самоубийственный десант далеко за линию фронта. Огонь. Его прижало к поверхности и тоже отнесло назад. Лекс прикинул, что всполохи пламени должны были накрыть метров десять, а то и все двадцать, оставив на эту глубину вместо армии агрессоров лишь пепел и угли.
Каллиграф не останавливался. Он снова шагнул вперед, правда теперь ему пришлось найти место, где он бы мог нарисовать еще один иероглиф.
Он остановился на островке из песка, опустился на колени под давлением ветра и начертил следующий иероглиф прямо пальцем. Ветер стих.
Вместе с ним исчез и огонь. Вал, разделяющий две армии, оказался сначала выжжен, а затем сметен ураганом. Так что теперь Лекс мог видеть, что творится в глубине. Армия врага, потрепанная, изъеденная термитами, огнем и ветром перестала выглядеть также грозно, как вначале, но все еще стояла на месте. И – не казалась ни меньше, ни слабее.
Из термитников с новой силой посыпались новые насекомые, стараясь успеть к своему пиршеству на той стороне. Каллиграф поднялся, выбрал место поровнее и тут же им воспользовался.
Если бы Лекс не увидел этого своими глазами, он бы не поверил. После того, как учитель ударил по песку, ставя печать, армия пурпурного заволновалась, начала прямо на глазах распадаться и рушить ряды. На уродливых, как показалось отсюда Лексу, лицах солдат появился страх, как будто они только сейчас осознали, во что ввязались. Наступающие термиты лишь подогревали эту панику, их вторая волна начала вклиниваться итак уже нестройные ряды агрессоров.
Сначала побежал один, потом сразу несколько. Затем начала бежать вся армия, все до единого, убегать куда-то назад, к тому месту, где они надеялись найти спасение. Которого, очевидно найти было невозможно – они были не в своем мире, проигравшие битву и, похоже, в ближайшее время ко всему этому должно было добавиться предательство их хозяина.
Лекс решил, что сейчас игрок сбежит. Но тот лишь стоял на месте, окружив себя тонким слоем солдат, которых он смог удержать. Тех, что находился совсем близко от него и не поддался влиянию страха.
Каллиграф решительно двинулся в его сторону. Две колонны термитов текли по обе руки от него, защищая, прикрывая, не позволяя чужим солдатам, кое-где еще пытающимся сопротивляться, напасть на их создателя.
Лекс ударил единорога по холке, отправляя его вперед. Животное беззвучно ринулось в сторону двух игроков, увлекая за собой и троих воинов. Они побежали за единорогом без единой команды, лишь заметив, как он пронесся мимо.
Лекс лишь хотел, чтобы они помогли Каллиграфу в финальной схватке. Похоже было, что его учитель собирался сойтись с врагом врукопашную, и Лекс сильно сомневался в бойцовских навыках немолодого китайца. Понятно, что все они там сплошные мастера единоборств, но учитель никак не был похож на воина. Он походил на… учителя, не более того. Успел лишь единорог.
Да и то, его участие в финальной сцене было весьма декоративным. Животное вклинилось прямо между солдат, встало на дыбы, подминая под собой сразу несколько воинов. Кто-то из них поднял меч, и Лекс испугался, что сейчас единорогу все же не поздоровится, но никто из врагов ничего не успел сделать.
Воспользовавшись созданным замешательством в тонкой цепочке охраняющих, Каллиграф скользнул мимо вражеских солдат, как будто их и не было и оказался рядом с вторгшимся в его мир.
Но устраивать поединок он не стал. Лишь поднял свою кисть, и ударил ее пяткой в лоб врага, оставляя на нем печать, ярко-красную, более светлую, чем одежда проигравшего.
Печать вспыхнула. Алый бросил оружие, что держал в руках, и схватился за голову. От печати вниз по его телу, по рукам, прижатым к вискам, потекли несколько ручьев из мелких светящихся иероглифов, светящихся ярко, что их было видно даже сквозь одежду. Каждый значок раскалялся докрасна, почти сливаясь с алыми одеждами проигравшего, а потом светлел, накалялся до ярко-белого цвета, и начинал выжигать кожу, тело врага изнутри. Лекс выдохнул. С момента начала нападения не прошло и нескольких минут.
***
– Можно я заберу этих с собой? – Лекс смотрел на единорога, которого гладил гунн. Невозмутимые тихо сидели рядом, оглядываясь по сторонам, но не пытаясь задобрить единорога. Каллиграф кивнул.
– Помочь вам с уборкой? – спросил мальчик. Каллиграф помотал головой:
– Мне будет проще почистить здесь одному. Как ты знаешь, чужое присутствие слегка усложняет задачу. Отправляйся к себе. Тебе сегодня тоже перепало немного новых сил, надеюсь лишь, что ты сумеешь ими распорядиться. Лекс кивнул.
– А почему он не сбежал?
– Потому что не мог, – равнодушно ответил Каллиграф. – Я не нападаю, но я не идиот. Любой, кто приходит в мой мир, не может уйти без моего разрешения. Это полезный навык, советую тебе его освоить. Научись удерживать врагов в своем мире. Иначе они всегда будут сбегать. Но только для того, чтобы подготовиться получше и напасть снова.
– Последний раз я прыгнул вслед за нападавшим, – сообщил Лекс.
– И выжил после этого? – удивился учитель. – Ты глупее, чем я думал, хотя, возможно, и сильнее тоже. Сильнее, чем кажешься на первый взгляд. Тоже полезное качество здесь. Слабые всегда ищут жертву слабее себя. И если они ошибаются, то это только идет тебе на пользу.
– А почему побежали солдаты? – продолжил выпытывать Лекс.
– Потому что этот мир – мой. Мой мир, мои правила. А иероглифы не всегда обозначают предметы. Они могут значить и эмоции. А в моем мире, если иероглиф что-то значит, то его значение становится реальностью. Даже если это не предмет.
– А…? – Собрался было Лекс задать еще один вопрос неожиданно разговорившемуся учителю.
– Иди к себе, – прервал его тот. – Отдохни и возвращайся позже. Мы еще не закончили даже первый урок, а ты уже слишком много болтаешь.
Глава 5
Лекс
Гунн и Невозмутимые разместились в дальнем конце долины, у подножия гор. Там было хорошее пастбище, а единорог, везде следующий за ними, очень любил свежую траву. А еще он любил некую загадочность, необычность, чтобы вокруг него крутилась некая аура непонятности.
Та низинка в конце долины как ничто другое для этого подходила. По утрам там всегда стелился туман, и единорога в этом тумане можно было заметить, только если он поднимал голову, отрываясь от душистой травы. И то – в этом тумане он казался таким же молочным, словно вышедшим прямо из этого марева, созданным им.
Три воина все время жгли костер и о чем-то тихо говорили. Поздним вечером, когда единорог тихо топтался неподалеку от их стоянки, их костер горел между двумя валунами так, что видно его было только со стороны замка.
Лекс поднимался на стену и смотрел на этот костер. О чем могли говорить созданные им куклы, не имеющие души? Их обходили даже светлячки. Лишь крутились вокруг, особенно много их собиралось около единорога, но ни один светлячок не попытался забраться в гунна. Или в Невозмутимых. Души предпочитали селиться в деревьях и ручьях, но не в этих воинах.
Лекс не знал, о чем они разговаривали, но что еще можно делать у вечернего костра, как не тихо вести беседу о разных, возможно, ничего не значащих вещах.
Лекс смотрел на этот костер издалека и понимал, что начинает скучать. Ему не хватало людей. Михаил, Каллиграф, они вроде и были живыми, и настоящими, но у каждого из них были свои заботы, и не так уж и много времени они проводили вместе.
Может быть, именно поэтому он приписывал своим собственным творениям слишком много человеческих черт. Даже единорогу. Просто для того, чтобы заполнить пустоту, которая возникала внутри него, когда он часами молчал, работая над очередным своим творением.
***
Дверь в этот город Лекс выполнил в стиле средневековья. Снова дерево, обитое железными полосами, массивная вставка для замка, впрочем, несуществующего. Отдавая дань Каллиграфу, мальчик нанес над ручкой двери небольшой, светящийся белым иероглиф – символ ангела.
Наверное, можно было подобрать и что-то получше, но он знал слишком мало иероглифов, чтобы выбирать. Тем более, что ангел в данном случае подходил. Город, открывающийся за дверью, располагался прямо в небесах.
Нет, он не парил – вполне возможно, что уходящие вниз опоры когда-то должны были опереться на твердь, но в этом мире считалось, что отвесные скалы-опоры уходят так далеко, что это расстояние можно сравнить с бесконечностью. Никто и никогда не сумел спуститься достаточно далеко, чтобы достичь дна это мира. Никто и никогда не верил, что оно существует.
Среди местных (а в этом мире у Лекса были "местные" – воины и ученые, даже один чародей, умеющий швыряться огненными шарами), существовала два слова "упал". Произносились они почти одинаково, но немного с разным произношением. Когда говорили про что-нибудь просто – упал, то это значило то же самое, что и в любом другом месте. Человек мог споткнуться и удариться о камни мостовой, картофелина могла выпасть из корзины и успеть долететь до булыжников, прежде чем ее успеют схватить.
Если же слово "упал" произносили с небольшим придыханием, часто еще дергая ладонью вниз (хотя в высших кругах это считалось признаком дурного тона, но воины обычно плевали на этикет, и активно использовали жестикуляцию в разговорах), то это означало только одно – предмет, а иногда и человек, упал вниз. Через ограждения, через парапет, вывалился из окна одного из скальных замков или еще что.
Правда, такое же слово использовалось и иносказательно. Так говорили о любой вещи, пропавшей, по мнению говорящего, навсегда. Так говорили и об умерших. Не обо всех, только о тех, кого подстерегла случайная смерть. О таких говорили тоже – "упал".
Местные не знали другого мира. А в этом мире такие аналогии были оправданы. В мире, в котором могли бы жить ангелы, падение вниз означало бесповоротный конец. Окончательную потерю. Фатальность.
Замки и жилища местных располагались прямо в скалах. Тысячелетиями они вгрызались в камень. Отвоевывали для жизни комнату за комнатой. Отбирали для ажурных мостов камень за камнем. Лекс не знал, откуда местные брали дерево, но зато знал, что они ели.
Птицы летали здесь повсюду, и некоторые из них были весьма вкусны. Как и их яйца. Наверное, небогатая диета, но этот мир был еще сырой. В нем много еще нужно было придумать. И на этот раз не только картинки, но и сложные взаимосвязи между местной знатью, интриги, экономику.
Он создавал этот мир не просто для красоты. Раз уж ему дали такую возможность, то он хотел попробовать сбалансировать сложную модель, включающую в себя и людей.
Лекс прошел мимо двух стражников, стоящих у конца моста, ведущего от его заветной двери (в той скале ничего не было, кроме этой двери) к замку, который он формально закрепил за собой.
Королем он здесь не был. Более того, среди местных сложилась неписанная традиция вообще его не замечать. Точнее, все они его видели, и не скрывали этого. И не скрывали своего знания того, что он – самый что ни на есть главный в этом мире. Но им не полагалось отвлекаться. Не полагалось ни кланяться, ни здороваться. Он не принадлежал этому миру, не входил в его систему ценностей, не влиял на обыденные вещи. Он был создатель, и появлялся здесь только для того, чтобы творить.
Весь, абсолютно весь этот мир был красным. Багряным. Даже ночью, сразу три луны непрерывно отражали свет старого и усталого солнца, которое просто не было в силах светить ярко, светить как-то еще, кроме темно-красного.
Лекс полагал, что жители должны быть благодарны солнцу за то, что оно вообще старается, из последних сил поднимается каждое утро, чтобы хотя бы чуть-чуть согреть этот мир тусклым сиянием.
Разбудить птиц. Заставить жителей проснуться и пойти по своим делам, втихаря поругивая стражу, которая стояла у каждого моста, прогуливалась по внутренним переходам в скалах, то и дело кидала вниз горящие факелы, словно начальство у стражи все время боялось, что снизу, из бесконечности, за городом ангелов наконец-то явятся чудовища.
"Конечно, – бормотали жители, – эти дармоеды только этого и ждут. Иначе как им вообще оправдать свое существование?".
В городе, в котором никогда не было ни одной войны, даже серьезной потасовки, стражники были не нужны.
Но все-таки они были, несли службу днями и ночами, охраняли город от тех напастей, о которых знать мог только их создатель.
Лекс прошел мимо стражи, вошел в скалу-замок и поднялся по винтовой лестнице на одну из башен, на смотровую площадку-балкон. Встал у самых перил, выдолбленных прямо в камне, и посмотрел на красный город. Небо сегодня было безоблачным, красная звезда не слепила – на нее вообще можно было смотреть незащищенными глазами, и заработать лишь небольшие плавающие пятна, не более того.
Это было хорошее место, чтобы подумать. Он знал, что Каллиграф прав. Что если каждый раз выпускать врагов со своей территории, то рано или поздно, он попадет в беду. Поэтому мальчик пытался придумать, как удержать любого – абсолютно любого, как бы силен он не был, он попытки сбежать, чтобы увильнуть от поражения. Все дело было в правилах. И в том, как их можно использовать.