3. Росьская земля. Окрестности Киева. Георгиевский монастырь. Осень 1063 года, грудень
Где-то капала вода. Размеренно, неторопливо, глухо отзываясь в тесных сенях, капли равнодушно долбили тёсаный пол.
Кровля протекла, - подумал высокий костистый старик тожне с равнодушием. Покосился в сторону отворённой двери, но не шевельнулся. - Осень.
Снаружи, видимо, шёл дождь. В монашьей тесной келье окон не было, тускло горел светец. Да и для чего монаху в келье окно? Днём свет в келье не нужен, день чернец должен проводить в трудах и молитве, а для вечера есть лучины и светцы.
Старец Георгий работать сегодня не мог - вновь, в который уже раз, навалилась злая немочь, заполнив суставы слабостью.
Чернец был стар.
Очень стар.
Счёт своим годам он знал только приблизительно - знал, что ему уже почти девять десятков лет.
Зажился ты на белом свете, отец Георгий. Чернец скривил губы. Отец, да…
Скоро.
Уже скоро протрубит труба… какая ещё труба?
Мысли уже по-старчески путались - ещё один признак неизбежного. Старец Георгий, в миру - князь Судислав Ольгович, старейший из русских князей - сегодня утром вдруг осознал это с небывалой чёткостью. Теперь оставалось только обдумать прошедшую жизнь, понять, что он сделал правильно, а что - нет.
И достойно встретить ЕЁ, Великую Тёмную Госпожу.
Христианин Георгий скривился с отвращением, а русич Судислав только усмехнулся.
Сколько в нём, Судиславе, христианского?
Шелуха на поверхности.
Тоньше луковой.
Мать, чешскую княгиню Адель, Судислав помнил плохо, но всегда знал жутковатую тайну своего рождения - отчим, которого все считали его отцом, тайны из рождения своих сыновей не делал, хоть и не кричали про то в Киеве на каждом углу.
Судислав не был родным сыном Владимиру, так же, как и Святополк, и Похвист… и неведомо, не был ли таким же и Изяслав! Отцом Судислава был Ольг Святославич - несчастливой судьбы древлянский князь, сын великого Святослава Игорича, Князя-Барса.
Отца Судислав не помнил тоже - он родился в тот год, когда несчастный Ольг погиб в битве у Овруча. Ярополчичи захватили столицу Ольга, в руки великому князю попали и Ольгова казна, и семья.
После, через четыре года пришёл к власти Владимир, которого все и стали считать отцом всех русских княжичей - и детей Адели, и Рогнеды, и Ирины…
Женолюбивый выродок!
Судислав скрипнул зубами.
Владимира он не терпел. Не сказать, чтобы ненавидел, но - не терпел. Иной раз и самому странно становило - отчего это? Ведь отец погиб в войне с Ярополком, не с Владимиром. Но не мог ничего понять - и продолжал глядеть на отчима искоса.
Хотя служил - верно.
И на степной меже, когда бешеный Варяжко, опираясь на печенегов, вел многолетнюю войну против Владимира.
И в Залесье, где после Ярослава было - хоть глазам закрывай и беги! И где довелось заново налаживать дороги, мытные дворы и сбор дани, мириться с волхвами, которые грозили вовзят оторвать край от Руси. Судислав чуть улыбнулся, вспоминая заложенный им в Залесье город, и поныне носящий его имя. Там он нарочно вынес княжий двор из Ростова в построенный им Судиславль - не мешать волхвам и делать вид, что их и вовсе нет! Его, князя, дело было - собирать для Киева дань! А не зорить капища, как не по уму расстарался Ярослав!
И в кривской земле, куда отчим кинул его опять-таки, чтобы создать противовес Ярославу - беспокойный Хромец вдруг оказался в Новгород во главе немаленькой дружины наёмных варягов и урман. Но в Плескове он, Судислав сделать почти ничего и не успел - Ярослав начал дело раньше, чем ожидали, отчим странно быстро умер, и началась война, после которой уже поздно было что-то исправлять.
Судислав сжал зубы - по-старчески слабо, но всё же почувствовал, как на челюсти вспухают желваки.
Так в чём же они ошиблись тогда? Судиславу было неясно и до сих пор.
Только нет уже теперь никого - ни победителя, ни побеждённых. Ни Ярослава, ни Бориса со Святополком, ни Мстислава, ни Брячислава полоцкого.
Только тени за спиной - глядят, и не поймёшь, то ли осуждают, то ли тоже что-то понять хотят.
Они-то знают. Да вот только у них уже не спросишь.
Теперь в живых остался только он, Судислав.
Чернец опять поморщился - в горле першило и скребло.
- Колюта!
Келья отозвалась тишиной.
- Колюта-а-а, - имя тянулось сквозь зубы вязкой пеленой.
Чуть скрипнула дверь, и на пороге возник ещё один монах, почти такой же старый, как и сам бывший князь Судислав.
- Звал ли, господине? - почти утвердительно сказал он.
- Пить, - прошептал Судислав. Голос вдруг куда-то пропал.
У самых губ вдруг неведомо откуда оказалась каповая чаша с пряно пахнущим питьём. Глоток сбитня облил старческое тело теплотой, воротил голос и ясность сознания.
- Спаси бог, Колюта.
- Сколько раз тебе было говорено, княже, - ворчливо отозвался слуга, ставя пустую чашу в поставец. - Не Колюта я здесь, а Онфим.
Князь скривил губы.
- На себя поглядел бы, - бросил он с чуть заметной насмешкой. - Только и слышу - княже да княже.
Слуга усмехнулся удовлетворённо - если господин язвить начал, стало быть, легче стало былому князю. Нелегко далось Судиславу мало не четвертьвековое заточение в порубе - и видит-то бывший князь плохо, да и здоровье…
А так-то, по совести, рассудив, достоило бы сейчас Судиславу Ольговичу - Колюта тоже знал тайну рождения своего господина - и великий стол занимать. Старейший русский князь - не шутка.
Да только про те мечты сегодня забыть впору - братья Ярославичи освободили Судислава из плесковского поруба только когда он пообещал им отступиться от прав на великий стол и согласился на пострижение в монахи.
Забудь про мир, входящий, - сказали Колюте при пострижении. Нет теперь здесь ни князя Судислава, ни гридня Колюты, есть старец Георгий и чернец Анфимий. Онфим. Всё.
Снизошли Ярославичи и митрополит Иларион к бывшему князю - дозволили взять с собой даже и в монастырь слугу, чтобы немощь старческая окончательно не доконала Судислава. Только Иларион условие поставил - не должно в монастыре находиться мирянам. И заставили гридня Колюту, в жизни никогда крест на себя не вздымавшему, постриг принять.
- Колюта, - вновь окликнул бывший князь.
- Что, княже? - бывший гридень настороженно покосился на дверь - не слышит ли кто. Новости обители отчего-то быстро становились известны настоятелю, и если прознает кир Алимпий про то, что двое монахов величают друг друга мирскими назвищами, то епитимьи не миновать, будь один из них в прошлом хоть дважды князь, а другой - хоть трижды гридень.
- Скажи мне, Колюта… - Судислав помедлил и всё-таки договорил. - Как мыслишь, в чём мы ошиблись?
- Про что ты, Судиславе Ольгович? - не враз понял Колюта.
- Вот мы все… - нетерпеливо повторил старец Георгий. - Святополк, Брячислав, Борис… я. В чём мы ошиблись тогда, пятьдесят лет тому?
Чернец Онфим вновь покосился на дверь - не стоило бы вновь поминать мирские события… да ещё такие как те. А гридень Колюта пожал плечами:
- Что я сейчас могу сказать, княже? Кто знает?
Судислав, почти не слушая, покивал головой - свет в его глазах уже снова угасал, князь уходил в себя, в свои воспоминания.
Истовым христианином Судислав так и не стал, хотя крещён был ещё в детстве. Да и как тут станешь-то? Пестун, гридень Барята, почитал Перуна и воспитанника своего к тому же приохотил. Мать, княгиня Адель, хоть и христианка с детства, а всё же не хватало духу у неё пестуну возразить - да так возразить, чтобы навсегда понял. А жаловаться самому великому князю - гордость не дозволяла.
Духовник княгини как-то укорил её - не гордость, мол, тебя гнетёт, а гордыня. Мать тогда помнится, только губы поджала и смолчала, а вот он, Судислав, вскипел.
Сжав зубы до скрипа, княжич, четырнадцатилетний мальчишка, выговаривал худому попу, впившись чёрным от ярости взглядом в кроткие иудейские глаза:
- Ты, поп, с матерью моей так говорить не смей! - кулаки сами сжимались, ногти впивались в уже загрубелые от меча ладони. - Ты - чужеземец безродный! А она - княгиня!
Едва увела княгиня Адель пылкого мальчишку, цепляясь за рукав чуги, гладя по плечу и говоря что-то успокоительное. Но ссора подействовала - священник больше не отваживался говорить с княгиней наставительно в присутствии обоих её сыновей - и Судислава, и Похвиста.
Опасался, ворон чёрный, - Судислав и теперь не мог думать об этом без злорадства.
Хихикнул по-старчески. Покосился на Колюту - гридень тоже ухмылялся. Старики за годы научились понимать друг друга без лишних слов, благо Колюта служил при Судиславе и тогда, когда князь сидел в порубе Ярославлем. Мотался по Плескову, стараясь хоть как-то облегчить затворную жизнь своего господина, хоть чем-то его порадовать.
В порубе…
Судислав невольно вспомнил годы, проведённые в заточении.
Двадцать три года.
Четверть века.
Почти полжизни.
Владимир не сумел сломить духа своего пасынка. Так же как и духа другого пасынка - Святополка. Так же, как и духа сына своего - Изяслава, так и не простившего отцу гибель дядьёв и деда, не простившего и надругательства над матерью.
Судиславу не досталось такой неукротимой духом матери, какой была для Изяслава Рогнеда. Княжич сам постарался стать несгибаемым.
И стал, насколь ему удалось.
Он не сумел до конца устоять под давлением новой веры. Мало ему было отчима, который давил и вынуждал ("Если же кто не станет креститься - будет враг мне!"), так ещё и мать христианка была. Добро было Изяславу от крещения в кривской земле скрываться - туда и по доброму-то времени не вдруг доберёшься.
Ему, Судиславу, пришлось креститься. На словах. Втайне княжич по-прежнему чтил Перуна и Велеса. Отчиму пришлось глядеть сквозь пальцы. Терпел его Владимир.
Потом, пока шла война, пока Судислав сидел в Плескове на столе… князь невольно вспоминал эти времена как лучшие.
А уже когда он в поруб попал…
Судислав невольно вздохнул.
- А что, Колюта… - свистящим шёпотом спросил бывший князь, а ныне старец Георгий, - не пришла ли пора сани готовить?
- Покинь, княже, - возразил чернец, всё ещё бодрый и крепкий. - Тебе ли о смерти думать?
Князь раздражённо вскинул глаза, готовясь хлестнуть верного слугу гневными словами - что мол, ещё за слюнявые утешения? - но наткнулся на твёрдый взгляд гридня и осёкся. Гридень не лицемерил, он и впрямь так думал. И говорил, что думает, как и было меж ними, слугой и господином, заведено.
Стало быть, его дела не так уж и плохи?
- Стало, поживём ещё, Колюта? - усмехнулся князь.
- Поживём, княже, - кивнул гридень твёрдо.
Но…
- А зачем, Колюта? - прищурился Судислав, слабой рукой утирая с губ белёсый налёт.
- Что зачем, княже? - не понял гридень.
- Жить-то мне зачем? - Судислав усмехнулся, холодно и жёстко, и в этот миг Колюта снова признал в немощном старце своего господина, волевого и смелого князя. - В келье гнить? А не в келье - так снова в порубе?
Обратно в поруб князь не хотел.
Гридень молча глядел на князя и взгляд его не особенно понравился бы кому-то постороннему. Особенно если бы этим сторонним был кто-то из Ярославичей - глаза Колюты не обещали им ничего доброго.
- Нет, - тихо засмеялся князь, поняв взгляд гридня. - Опять воевать… это тоже уже не для меня. Теперь - не для меня.
- Ты - старший в княжьем племени, - твёрдо возразил Колюта. Ты - сын Ольга Святославича! Великий стол должен быть твоим!
- Это так, Колюта, - тихо ответил князь. - Только не смогу я. Поздно. Мне поздно. Я уже в колоду гляжу, а детей у меня нет - для кого я за великий стол бороться буду? Ради самолюбия своего?!
- Отчего - ради самолюбия?! - холодно возразил гридень. - Ради правды! Ради порядка мирового! Ради богов родных!
Князь Судислав молчал - на челюсти вспухли желваки, взгляд заострился. Колюте на миг показалось - сейчас сбросит Судислав Ольгович рядно и суконное одеяло, встанет и кликнет клич плесковским витязям.
Только до Плескова было далеко, а желваки на челюсти князя скоро разгладились.
Нет.
Не боец был больше князь Судислав Ольгович, горько согласился неведомо с кем Колюта. Сами собой сжались кулаки. Хотелось мстить за загубленную жизнь господина - да и свою тоже.
- Так что пришла пора, Колюта, - почти неслышно шевельнулись губы князя. - Пора доставать заветную шкатулку.
- Вспомнил, - хмыкнул Колюта отстранённо, что-то ища в поясной калите. - Той шкатулки уж лет двадцать как нету - сторожа плесковская выманила, чтобы тебе постель тёплую в поруб передать.
Шкатулка была дорогая, резьбы доброго плесковского мастера, из томлёной корельской берёзы, но князь не её сейчас пожалел.
Тревожило другое.
- А… - князь чуть испуганно приподнялся, и замолк, увидев в руках гридня небольшой рожок с плотно притёртой пробкой.
- Обижаешь, княже Судислав, - укорил негромко Колюта. - Неуж ты думаешь, я им шкатулку так и отдал, вместе с…
Гридень не договорил.
Достал из поставца две роговые чары, взялся за пробку. Встретился взглядами с князем, замер на миг.
Князь покачал головой.
- Сначала - бересту и писало.
Колюта, не удивляясь, положил на стол чистый выглаженный лист бересты, сел и приготовился писать. Не особенно навычный до сих пор в грамоте гридень многому выучился в обители.
Князь говорил медленно, хотя мысли бежали быстро, удивительно ловко складываясь в слова - то, о чём он долго думал сначала в заточении порубном, а после - в монастырском. Медленно - чтобы Колюта успел за течением княжьей мысли.
Князь Судислав Ольгович отвергался от христианства и пострига. Призывая в видоки богов Перуна и Велеса, он передавал свои права на Плесков и на великий стол полоцкому князю Всеславу Брячиславичу.
Договорил.
Смолк, переводя дыхание.
Вновь встретился взглядами с верным гриднем.
Кивнул.
- Так надо, Колюта.
- Монахи спрячут это бересто, - качнул Колюта головой. - Альбо сожгут.
- Верно, - подтвердил Судислав с удовольствием. - Поэтому убери со стола одну чару - оставь только для меня. А ты сам - поедешь к Всеславу в Полоцк. Немедля. Сейчас.
- Но… - попытался было возразить гридень, но смолк, остановленный взглядом князя.
- Схоронить меня и без тебя схоронят, - твёрдо ответил князь на невысказанные возражения Колюты. - Монахи всё одно не дадут тело сжечь да страву альбо тризну провести.
Судислав говорил спокойно, без дрожи в голосе, и гридень склонил голову, соглашаясь.
Он повиновался.
Мутная струйка канула в чару, гридень сунул опустелый рожок обратно в калиту и подал чару князю. Горьковатый запах пощекотал ноздри, князь сглотнул терпкое горькое питьё.
Теперь надо было договорить то, что ещё не успел сказать.
- Поедешь в Полоцк, отдашь Всеславу грамоту, - бесцветные губы Судислава шевелились, исторгая едва слышный шёпот. - Сам останешься у него на службе… если заможешь. С тем и всё… если в Киеве ещё когда будешь, приди на могилу, помяни, как положено…
В глазах Судислава плыл туман, лицо Колюты двоилось, троилось и расплывалось, за ним ясно протаивало в тумане окно, в которое уже смотрели из неведомого мира, из Нави лица братьев - Святополка, Борислава, Изяслава…
Они ждали.
А за их спинами уже распахивались золотые ворота вырия - Дажьбог-Солнце тоже ждал своего незадачливого и неудачливого потомка.
- Иду… - прошептал неслышно князь и смежил глаза.
Колюта ещё несколько мгновений непонятно смотрел на ставшее вдруг невероятно худым и спокойным лицо господина, потом земно поклонился, подхватил со стола драгоценное бересто и выскочил за дверь.
4. Червонная Русь. Волынь. Стырь. Лето 1064 года, изок
Корчмарь Чапура повидал на своём веку немало. Бывали в его корчме и гуртовщики-скотогоны, и калики, и витязи-кмети… и даже тати.
В обычное время корчма пустовала - изредка заглянет какой-нибудь путник, раз в седмицу-то - и то благо. А к исходу лета, как нагуляет скот мясо на привольных пастбищах, так тут Чапуре и прибыль, на кою после можно весь год прожить - кто бы куда скот ни гнал на Червонной Руси, Росьской земле да Волыни, так мало кто мимо Чапуриной корчмы пройдёт.
Сейчас, в самом начале лета, время было глухое. И в корчме сидело всего двое случайных путников - от жары спастись зашли - да и те пробавлялись квасом.
Чапуре было скучно.
И когда за окном зафыркали кони, донёсся топот копыт, корчмарь невольно оживился - даже лень куда-то вмиг сгинула.
Чапура вышел на крыльцо, сам себе дивясь - обычно гостя встречал прямо в корчме. Ин ладно, иного гостя и на воле не грех встретить, глядишь, и зачтёт Велес Исток Дорог такое вежество. Корчмарь вышел на крыльцо и остановился, опершись локтями на высокие перила.
Кто это к нему пожаловал?
Пятеро, весело переговариваясь, навязывали коней к коновязи. По обличью - кмети и кмети: бритые головы с чупрунами, длинные усы, мечи, плащи, зелёные сафьянные сапоги. Четверо в кожаных коярах и шеломах, один - без доспехов, молодой и по виду главный.
- Поздорову, хозяин, - бросил он. Густые брови сошлись над переносьем, зелёные глаза глянули нетерпеливо и сумрачно. Где-то Чапура его уже видел, но вот вспомнить не мог. - Овёс есть ли?
- Как не быть - отозвался корчмарь степенно. - Ты в горницу пожалуй, а мои люди сами коней приберут и накормят.
- Негоже вою коня на чужих людей бросать, - возразил молодой немедля. - Ты укажи, где овёс взять, а уж покормим коней мы сами. Да и конюшню отвори. Мы и ночевать у тебя будем, если место есть, вестимо.
- Как не быть, - повторил Чапура и крикнул, оборотясь. - Колот!
Из конюшни выглянуло сонный работник. Кмети невольно расхохотались, глядя на приставшие к помятому лицу и торчащие из вздыбленных и перепутанных волос былки сена.
- Захребетник твой? - всё так же сумрачно спросил молодой.
- Ну, - подтвердил Чапура. - Лодырь, каких мало.
- Чего надо-то, хозяин? - сипло спросил парень, всё ещё оторопело моргая.
- Укажи путникам, где у нас овёс. Да коней обиходить помоги.
- Спаси бог тебя, хозяин, - чуть наклонил голову молодой. И в этот миг Чапура его узнал. Нечасто доводилось до сего дня бывать корчмарю в стольном городе волынской земли, а всё же бывало.
- Княже? Ростислав Владимирич?! - не веря свои глазам, корчмарь шагнул с крыльца.
Лицо молодого вмиг изменилось - из сумрачного стало совсем мрачным и настороженным. Он опасно прищурился:
- Не ори! Откуда меня знаешь?
Кмети приближались, и кое-кто уже приздынул из ножен меч.
- Так… во Владимире встречались, - развёл руками Чапура. - Ты уж не обессудь, княже.
- Тихо, тебе говорят, - повторил князь. - Ишь, расшумелся, будто кума любимого встретил. Народу в корчме много?
- Двое всего, - корчмарь сглотнул.
- Кто таковы? Не подсылы киевские часом?