Вечером налетела буря.
Море бушевало, вставало тёмно зелёными и пенными стенами, кипело пеной прибоя на камнях, окутывалось вокруг каменных клыков. Эхо прибоя гудело меж скалами. Ветер свистел в слуховых окнах, колебал огоньки светцов и пламя факелов в княжьем тереме.
Глеб Святославич беспокойно ходил по небольшому хорому из угла в угол. Ломал пальцы, останавливался, взглядывая на спокойно сидящего за столом Ростислава. И в этот миг казался ещё моложе, чем был, совсем мальчишкой.
- Чего ты хочешь добиться, я не пойму! - выкрикнул он, наконец, остановясь.
- Мне нужна Тьмуторокань, - коротко ответил Ростислав, внимательно разглядывая ногти, словно от этого зависели все судьбы мира.
- Ого! - Глеб резко оборотился к двоюроднику - взлетели полы ферязи. - А чего не Чернигов сразу, не Новгород? Не Киев?!
- Киев… - Ростислав усмехнулся, потом глубоко и прерывисто вздохнул. - Киев мне не по праву.
- Вот именно! - рявкнул Глеб. Пинком отшвырнул из-под ног кошку. Испуганно и заполошно мявкнув, она спаслась за дверью. - Именно! Не по праву! Тебе дядья и отец отвели Владимир - так там и сиди! Ты изгой еси!
- Я сын старейшего Ярославича! - медленно наливаясь гневом и темнея лицом, возразил волынский князь. - А вы со мной - как с подручником каким! Если Волынь дали по Игорю, так отчего Смоленск по нему не дали?! Стало быть, за неравного держите!
Снаружи громко и басовито взвыл ветер - буря рвала город за кровли.
- Эк как спесь-то в тебе играет, - уже успокаиваясь, заметил Глеб Святославич. - Чем тебе Волынь не стол?
- А назавтра понадобится стол кому-нибудь из вас - хоть вон Святополку Изяславичу, брату твоему Роману, альбо там Мономаху! - они меня и с Волыни сгонят! - Ростислав уже стоял на ногах, вцепясь в Глеба свирепым взглядом.
Глеб опустил глаза. Сказано было не в бровь, а в глаз - он и сам неоднократно слышал от отца и дядьёв слова про то, что Ростислав ныне им всем враг.
Чуть скрипнула дверь за спиной - оборотились оба одновременно.
Теремной слуга повёл взглядом, словно выбирая, кому из князей поклониться первому - бывшему тьмутороканскому альбо нынешнему.
- Ну! - в один голос спросили оба князя. - Чего тебе?!
- К пиру всё готово, - выдавил слуга и бросился вон.
В просторной гридне было людно и шумно - невзирая на бурю, до княжьего терема почло за честь добраться всё тьмутороканское боярство - даром, что его в городе всего с десяток семей.
Пошёл на пир и Глеб - уныло-понуро, а всё же пошёл. И для чего? Всё казалось, что там, на пиру, все - и волыняне, и корчевцы, и тьмутороканцы, да и свои, черниговцы тоже - будут таращиться на него с насмешкой и скалиться за спиной. Понимал, что это не так, а всё одно казалось. Так-то и не стоило бы идти, а только пошёл. Может, хотел показать, что его не сломили. Может, надеялся, что услышит на том пиру что-то, поймёт, отчего на столе не усидел. А может, ещё отчего.
Увидел. И услышал.
- Ты, княже, не серчай на нас, - степенно говорил ему пожилой боярин, тьмутороканский тысяцкий, Колояр Добрынич. Глеб теперь уже достоверно знал - боярин этот сам ездил к Ростиславу на Волынь, сговариваться о тьмутороканском и корчевском столе. - У нас своя назола - ты в отцовой руке ходишь, что он велит, о том и мыслишь. Нам, тьмутороканской господе - это не по нраву. Наша слава старинная, мы когда Мстислава Владимирича на черниговский стол сажали, так и новогородцев, и варягов побили. Я и сам под Лиственом бился, и про меня песни слагали. Потому нам нынче и не нравится, когда нам из Чернигова что-то велят, нам свой князь лучше… Оно бы и ничего ещё, да черниговский князь сам под Киевом ходит…
Глеб Святославич угрюмо молчал, сжимая в руке серебряный кубок с вином. Снаружи гудел ветер, порывами трепал на княжьем дворе деревья.
- Мы вот, тьмутороканцы, хотим сейчас старую державу на Дону да Кубани восстановить, кою козары погубили, - поддержал другой боярин, Буслай Корнеич. - Глядишь, и Белая Вежа под нашу руку станет. Тогда и зажмём Степь с двух сторон-то…
А ведь и верно, - подумалось Глебу невольно. Если Дон да Кубань под одну руку… там, не гляди, что козары триста лет владычили, и сейчас словен немало живёт. Их теперь русичи самих козарами кличут. Да ещё - бродниками. А с такой державой можно и с половецкими ханами поспорить… да что там - и Херсонес… И опричь того - это прямая дорога в Ширван! Тут князь утерял связность мыслей.
Хотелось Глебу сказать - чего же, со мной не смогли бы того сделать. Смолчал князь - ведал уже ответ, прямо ему всё Колояр сказал. И впрямь, он в отцовой руке ходит, и поперёк отцовой воли ничего не сотворит. А отец на Киев в оглядке, на Изяслава-князя, да на Всеволода Переяславского. А те разве же дадут ТАК усилиться черниговскому дому? Да ни за что! А Ростиславу терять нечего, ему сам чёрт не брат! Он, глядишь, и возможет… если башку не сломит на том, - подсказал ему тут же ехидный голос в душе.
Глеб вздрогнул, дёрнул себя за жидкий ещё светлый ус. Всё так же угрюмо кивнув в ответ на слова бояр, одним движением опрокинул в себя серебряную чашу с вином. Вино горчило, словно смола.
Шепель впервой попал на княжий пир. Да и то попал-то - в сторожу почётную - уж не пировать, вестимо. А только честь не мала, для новика-то.
Стоял он невдали от князей, слышал и здравицы, и разговоры. Дух захватывало от услышанного - перед обычным парнем-бродником открывались невиданные окоёмы больших государских дел. Он-то мыслил, что ввязался в обычную усобицу, ан нет…
Тем больше поводов для гордости.
Шепель обвёл взглядом пирующих. Печали на их лицах не виделось - бояре и гридни разговаривали, весело смеялись, пили и ели. Стол был богат и непривычен для иных русских городов - опричь обычных пирогов с вязигой, щей и каш, пива и мёда, жареной и печёной дичины, свинины и говядины, на столах громоздилась отварная, жареная и печёная морская рыба, греческие и румские вина, яблоки, груши и вноград из княжьих погребов.
Кислое лицо бывшего тьмутороканского князя вначале пришло ему по нраву, но потом, чуть поразмысля, Шепель злорадствовать оставил. Черниговский князь такое поношение его сына так просто не оставит, придёт с ратью. Так, глядишь, и ратиться придёт взаболь. Со своими, русичами.
Война меж русичами до сих пор была как-то в диковину, невзирая на междоусобицы Святославичей и Владимиричей. Да и с последней усобицы минуло больше сорока лет… непривычно.
Шепель встретился взглядом с Ростиславом Владимиричем. Князь несколько мгновений смотрел в глаза своему новому кметю, потом вдруг весело подмигнул. Мы победили, кмете! - говорил княжий взгляд. - Не сумуй!
Шепель отвёл взгляд. На душе отчего-то было тягостно.
Наутро черниговцы уходили на лодьях. Буря за ночь утихла, оставив на песке выброшенных, рыб, крабов и медуз, обломки брёвен и досок.
На вымоле Глеб Святославич остановился.
- Куда теперь-то, княже? - устало спросил как-то враз поникший дружинный старшой.
Князь не ответил. Мрачно оборотился в сторону Тьмуторокани, глядел ненавидяще.
- Ай в Корчев? - настаивал тупо старшой.
- Ай не слышал, чего бояре здешние решили? - бешено глянул в ответ князь. - Нешто думаешь, если Тьмуторокань за Ростислава решила, так Корчев решит иначе?! А Порей с кметями на лодьях откуда пришёл, по-твоему, не с Корчева? Не с моря же они такие свежие!
Князь захлебнулся воздухом. Отдышался, махнул плетью:
- Небось дня три в Корчеве ждали, пока Ростислав с конными из степи не подтянулся. Да и в рати у Порея не одни волыняне стояли - корчевцы тоже!
Дружина молчала в ответ на горькие слова князя.
- Ну, ничего, - холодно бросил Глеб. - В Чернигов поедем. К отцу.
Он вновь оборотился к Тьмуторокани и погрозил плетью:
- Ужо попомнишь, Ростиславе!
4. Северская земля. Путивль. Предзимье 1064 года, грудень
Копыта глухо и гулко стучали в мёрзлую землю, уже кое-где расцвеченную белыми звёздочками первого снега. Крупные снеговые хлопья висели в воздухе, кружа на ветру, цеплялись за ресницы и волосы, мягко щекотали лицо.
С первого снега всегда какая-то неизъяснимая радость, словно душа, устав от осенней мерзопакостной слякоти, от расквашенных в тесто дорог, от жухлой посерелой травы, от голых ветвей, радуется белой чистоте, хоть, обыкновенно, и недолгой.
Глебу Святославичу радоваться было особенно нечему, но всё одно на смурной с самой Тьмуторокани душе как-то посветлело. Но лёгкий и противный страх не прошёл. Страх перед отцовым гневом…
Князь понимал, что особенно строгого наказания ждать от отца не стоит: ни опалы, ни, тем более, казни. Но едва он представлял жёсткое, словно из дуба вырезанное лицо отца, бритое, со сведёнными густыми бровями, серо-стальные глаза, плотно сжатые губы с подковой светлых усов - и страх вновь против воли медленно и противно закрадывался в душу, отдавал слабостью в колени.
Вспоминался долгий путь от Тьмуторокани - на море как раз грянули первые осенние бури, и Глебовы лодьи отнесло к северу, в устье Дона. Пришлось идти вверх по Дону, а после - горой до самой Северской земли.
Насмотрелся Глеб Святославич…
Отец встретил Глеба в Путивле, у самой степной межи Северского княжества. Подъехали, спешились, внимательно, безотрывно глядя друг на друга. Потом вдруг единовременно, рывком обнялись.
И тогда противный страх вмиг прошёл. Прошёл тогда, когда Глеб увидел в глазах отца не гнев, не злость даже, а единственно облегчение - что сын невережоным добрался до отчей земли.
После сидели в тёплом покое путивльского крома, пили мёды. За стеной, в гридне, шумели дружины обоих князей.
- Рать соберём завтра же! - горячился Святослав, откидывая со лба длинный чупрун, отпущенный по памяти того ещё, древлего Святослава. Хотя и то сказать - какой он древлий - ста лет не прошло с того, как погиб. - Вестонош я уже разослал, с завтрева дружины боярские подходить будут. Много рати у него, сыне?
- Не особенно, - задумчиво отозвался Глеб. Он отцовой уверенности не разделял. - Сотен пять будет, должно быть…
- Всего-то, - отец усмехнулся. - Тысячу кметей выставим, не меньше, не устоять против нас Ростиславу.
- Тут другое, отче, - Глеб невольно поморщился. - Дружины-то у него немного, то верно, только…
- Что? - веселье черниговского князя вмиг куда-то исчезло, скрылось. Глеб невольно вздрогнул от острого отцова взгляда.
- Тьмутороканская господа вся за него, это первое, - начал перечислять Глеб. - И Колояр Добрынич, и иные прочие - все.
- Так, - медленно темнея ликом, с каменной тяжестью уронил Святослав.
- Он там Великую Тьмуторокань создать мнит, - мотнул головой Глеб. Коротко, в нескольких словах, он рассказал о, что говорили ему в Тьмуторокани и князь Ростислав, и тысяцкий Колояр.
- Вон как, - недобро протянул отец, вмиг всё поняв. Глеб заподозрил даже, что у черниговского князя и у самого была подобная задумка, да только которы со старшим и младшим братьями мешали. Не для того ли он меня на Тьмуторокань и всадил, - подумалось вдруг.
- На его стороне кубанские "козары" будут, это второе, - продолжил сын. Святослав наморщил лоб, пытаясь понять.
- Которые козары?
- Да уж не те, которых пращур Святослав Игорич громил, - Глеб дозволил себе даже и ухмыльнуться. - Русичи кубанские, нашего языка люди. Их сейчас по всей Степи "козарами" зовут, раз у хакана под рукой ходили когда-то.
- И велика ли сила их? - Святослав прищурился.
- Да не мала, отче, - устало ответил сын. С долгой дороги да со ставленого мёда начало вдруг клонить в сон. - Так что и рать собирать надо немалую.
- И третье есть? - на бритой челюсти черниговского князя вспухли желваки, жёсткая, выветренная кожа шевельнулась, пошла буграми.
- Есть, отче, - подтвердил Глеб. - Я сюда по Дону ехал, там русичей тоже немало. И каждый третий, а то и второй грезит о сильной Белой Веже. И степи окорот ищет. И видит его в Ростиславе.
- Быстро они, - только и нашёлся сказать Святослав Ярославич.
- Быстро, - подтвердил беглый тьмутороканский князь. - У Ростислава в дружине "козарин" с Дона был, так что они уже за него. Донцы нас, может, и пропустят, своей силы противостать твоей рати у них не наберётся. А только как бы той порой в спину нам не ударили, когда с Ростиславом на рать станем.
Глеб уже ушёл спать, а Святослав Ярославич всё ещё сидел в полутёмном покое с чашей в руке, слепо глядя в волоковое оконце. Невольно вспомнилась собственная злость при вести о том, что сотворилось в Тьмуторокани.
Сам добрый воевода, черниговский князь тут же невольно оценил сделанный Ростиславом бросок от Червонной Руси к Тьмуторокани. И уж вестимо, не на пустое место шёл волынский князь, были и пересылки меж ним и тьмутороканской господой, были!
В приступе ярости хотел было Святослав Ярославич вести полки на Волынь, осаждать Владимир, взять в полон жену и сыновей Ростислава.
Одержался.
Честь княжья не дозволила.
Не в обычае было ещё на Руси брать заложников из числа родни. Изяслав, тот не умедлил бы, - скривился черниговский князь с немалой долей презрения к старшему брату.
Он - нет.
Святослав не кривил душой сам перед собой - он предпочитал скорее Тьмуторокань потерять, чем честью своей и сыновней поступиться. Даже если и сам сын будет против того…
Кмети начали прибывать уже с утра - пока что здешние, путивльские. Святослав подымал на мятежного князя не только собственную дружину, но и боярские - мало не со всей земли. И бояре шли, хоть и не особенно охотно, но шли. Мало того, что Ростиславля выходка рушила весь закон наследования на Руси, так он отнимал у Чернигова и всей Северской земли восходную торговлю, коя вся шла через Тьмуторокань. Это было настолько весомо, что сто двадцать лет спустя стремление достичь "Тьмуторокани-града" бросит в походом Дикое ещё одного северского князя - Игоря Святославича, героя бессмертной поэмы.
Кмети шли. Примчался вестоноша - черниговский полк уже на подходе. Всей рати у Святослава и впрямь набиралось уже даже и побольше тысячи, перевалило и за пятнадцать сотен.
В поход выступили на третий день, отослав черниговцам наказ догонять у верховьев Дона.
Но с первого же дня поход у Святослава и Глеба не заладился. Внезапно навалилась зима - до того два дня хлестал мокрый снег с дождём, а после вдруг ударил мороз. В Северской земле навыкли, что зима приходит самое раннее, в студень-месяц, а до его начала Святослав рассчитывал уже и Тьмуторокани достигнуть. Не вышло.
Святославля рать остановилась, даже не отойдя от Сейма, у самого Путивля. Обезножели и начали падать кони, не хватало кормов.
Снег падал хлопьями, с восхода тянул лёгкий ветерок.
- Крепчает, а? - Глеб потёр замшевой перчаткей стынущее на холод ухо. Ветер и впрямь усиливался - медленно, но верно. - Глядишь, и настоящая вьюга начнётся?
- Кто знает? - дружинный старшой Жлоба пожал плечами, с беспокойством глянул на господина. - Надел бы ты шелом, княже, а?... неровён час…
- Брось, Жлобе, - усмехнулся князь, покрепче натягивая на голову шапку. - Откуда тут Ростиславичам взяться? Альбо половцам? Зимой-то?
Жлоба недовольно дёрнул усом. Зима - не зима, а только…
Пронзительный свист заставил вздрогнуть коней и людей. Свистел дозорный с самой кабаржины.
Жлоба дёрнулся, и меч словно сам собой вмиг очутился в его руке. Дружинный старшой махнул второй рукой, и в дробном топоте копыт и лязге железа дружина вымчала на гребень, топча прибитую снегом сухую степную траву.
- Надень шелом, княже! - жёстко бросил Ростиславу Жлоба, едва они оказались наверху, и на этот раз Глеб Святославич послушал старшого безо слова.
Сквозь снеговую пелену где-то вдалеке мельтешились чёрные точки.
- Люди?
- Люди, - утвердительно ответил Жлоба, почти радостно играя мечом - надоели старшому бескровные и неудачные одоления на враги и неудачный же поход по заледенелой степи. - Досягнём, княже?
- А давай, - весело бросил князь, тоже вытягивая из ножен меч. - Прощупаем, кто таковы.
Опасности не было никакой: ну сколько там этих степных бродяг - ну десяток, ну два. А с ним - сотня кметей, засидевшихся без дела.
Заснеженная степь качнулась, метнулась навстречь в конском топоте, в свистящем и плюющим снегом встречном ветре. Один перестрел, другой, третий, четвёртый!
Чужаков и впрямь оказалось немного - всего дюжина. Ни стяга, ни знамена на щитах… да и щитов-то нет. Кояры и стегачи, кожаные и набивные шеломы. Половцы? Торки? "Козары"? Какая разница?!
С лязгом сшиблась сталь - чужаки не струсили, не ударили в бег, хоть их и было ввосьмеро меньше.
Княжьи кмети не удивились внезапной стычке. Чужаки - без колебаний схватились за оружие.
Не спрашивают имени на меже Степи и Леса!
Кровь горячими каплями протаяла снег, разом пали двое у чужих и один - у князя Глеба.
Сам князь схлестнулся с молодым парнем в кояре - даже усов не было видно на юном лице, которое даже под набивным шеломом вдруг показалось Глебу чем-то знакомым. Оружие дрожало в руке, меч словно сам рвался убивать - князя охватила злоба. И неважно, что неведомые чужаки, скорее всего, никоторым боком не касались его распри с Ростиславом Владимиричем!
Пусть!
Пустить кровь! Хоть кому! Хоть так дать выход!