* * *
Терри проснулась. Она взглянула на наручные часы, лежавшие на тумбочке.
- Ой! - ее рука метнулась ко рту. Она увидела напряженное лицо Вятта. - Он..?
- Нет, - ответил Вятт, его горло пересохло. - Но теперь недолго.
- А он.., я хочу сказать, будет...
- Почувствует ли он это? Ты это хочешь спросить? Будет ли ему больно? Нет, - солгал он. - Он просто уснет и не проснется, вот и все.
- Временами, - ее дыхание участилось, - мне так жаль его. Но...
- Но? Есть еще какие-то "но"?
- Только одно: но я люблю тебя.
- Любовь и убийство, - отрешенно произнес он через некоторое время. - Странные партнеры.
- Не говори так, - задохнулась она.
- Что, убийство? Так это правда. Мы вместе участвуем в нем. Надеюсь, ты понимаешь, Терри, что с этого момента мы соучастники?
Она кивнула, затем зажмурила глаза и замотала головой, через некоторое время отбросила простыню, обнажая перед ним свое красивое тело. Приоткрыв глаза, она сладострастно шевельнулась, зная, что ему нравилось наблюдать за ее движениями.
- Я не хочу больше думать, - сказала она. - Раздумья только причиняют боль. Я снова хочу почувствовать тебя внутри себя.
Вятт сбросил халат и лег к ней в постель. Она потянулась к нему, теплая по сравнению с ним. И через несколько мгновений все снова вылетело у него из головы.
Сладкое забвение...
* * *
Дальше Гаррисон ехал легко. Эпизод с трясиной, эфемерный, как сам сон, почти сгладился в его памяти. Теперь он помнил только результат, и это было очень быстрое спасительное забвение. Спасительное, потому что тот эпизод не был приятным.
Сила Психомеха текла в нем и увеличивала сознание мужчины-Гаррисона, выводила из него страх и лечила порожденный в детские годы и теперь надолго забытый психический ущерб. Затем он узнал злость и в ответ обрушился на пап и их шлюх, поражая их силой своего сознания через Психомех.
Двенадцать расшатанных кроватей ушли вниз, в трясину, унося с собой двенадцать пронзительно кричащих, безумно совокупляющихся пар. Затем остался только взрыв грязных пузырей, которые поднимались на поверхность, когда даже грязное постельное белье исчезло из виду.
После этого младенец-Гаррисон быстро растворился в неясных и ужасных временах младенчества, а Гаррисон-мужчина, не раз оглядываясь назад, мчался на Психомехе прочь из этой болотной страны, следуя за заходящим солнцем...
Теперь болото лежало далеко позади, и он неторопливо ехал низко над землей покатых холмов и травянистых равнин, землей, которая выглядела именно как низины Суссекса, запомнившиеся ему еще с тех дней, когда он уволился из военной полиции. Не то чтобы он на самом деле помнил те дни, нет (для него казалось совершенно естественным, что он должен быть сейчас там, где его настоящее, - прошлое больше не волновало его и даже не существовало для него), он чувствовал так, будто знал это место из какого-то странного и призрачного времени.
Но сейчас он пришпорил Машину. Солнце быстро садилось за дальними холмами, быстро наползали тени и темнота. Пели он не поспешит, они скоро накроют его, эти тени, а ему еще надо найти убежище на ночь.
Убежище. Теплое приветливое место. Место, где ему не откажут.
Откажут. Это слово пришло и ушло из сознания Гаррисона в одно мгновение. Но эхо осталось. Отказ. Еще одно препятствие, не узнанное пока.
Отказ...
Он был поражен вдруг налетевшим ветерком, который коснулся его тела сквозь одежду, когда последний солнечный луч очертил силуэты холмов. Странно, но прежде он не замечал сбою одежду; теперь он увидел, что одет в рубашку с открытым воротом и длинными рукавами и светло-коричневые вельветовые брюки. На ногах у него были ботинки с ребристой подошвой. Когда он был моложе, ему нравилось бегать. Похоже, что он запомнил это. В этом была какая-то ужасная свобода. Но...
... Как можно избежать отказа?
Отказ...
Теперь солнце покинуло его. Нет, не покинуло, отказало; отвернуло от него свое лицо. Только остались догорающие отблески, - розово-фиолетовое пятно на вершинах холмов. Он почти добрался до этих холмов, подстегивая Машину, как сумасшедший, выжимая еще большую скорость из металлопластиковой птицы, на чьей широкой спине он летел по чужому миру.
Аа, этот мир, на самом деле, стал теперь чужим и зловещим от тени и холодного, неподвижного воздуха. Он посмотрел вниз, на землю, которая пролетала под ним, и увидел, какой чужой и ужасной она стала.
Там, где раньше простирались травяные просторы, теперь угрожают вздымались острые пики белых скал, как ряды зазубренных зубов-игл, угрожая сомкнуться на Гаррисоне и Машине. Длинные, крадущиеся ночные существа перебегали от тени к тени, показывая только, когда они двигались, горящие глаза и извилистые жесткие очертания.
Гаррисон содрогнулся. Если он упадет здесь.., он сможет выжить в скалах, но никогда ему не справиться с этими стремительными ночными любителями падали.
С благодарностью он крепко прижался к Машине, но при этом ему показалось, что полет его зверя стал чуть медленнее, а высота, на которой они летели, - чуть ниже, над самыми пиками скал. Он глубоко вдохнул холодный воздух, задержал дыхание, сосредоточивая все внимание на Машине и полете.
Да, ее сила действительно угасала, слабела вместе с уходящим светом. Сердце Гаррисона дрогнуло, и в следующий миг Машина пролетела над самой высокой вершиной холмов, а под ним в долине...
Огонек!
Теплый огонек в темноте.
Гаррисон повел Машину вниз, в долину, огонек становился ярче и принимал определенную форму.
Теперь было видно, что это не один, а много огней, огромный, покрытый куполом, город огней, приветливых, сверкающих и золотистых. Это, наверняка, то место, что он искал, убежище...
Наверняка..?
На мгновение он остановился, чтобы понаблюдать, и вскоре был очарован тем, что увидел. Через всю долину потоком двигались сотни людей, пришельцы со всех четырех сторон таинственного мира, и все они направлялись к воротам, где огромный изгиб городской стены погружался в долину.
Покрытый куполом, золотистый город был как могучий улей из стекла и металла, с огромными круглыми окнами, глядящими на долину; и люди потоком шли сквозь раскрытые ворота. И это были красивые, богатые люди, для которых золотистый город означал - еду, питье и отдых, убежище от всех ужасов ночи.
Через ворота уже проходил последний из них, - замыкающий большого каравана, радостно проглоченного огромным и славным оазисом. Гаррисон задохнулся и пустил Машину вперед. Он был загипнотизирован, очарован, он тоже хотел войти в ворота, прежде...
Они закрылись перед ним!
Прежде, чем он успел добраться до них, они закрылись с шумным хлопком и громким клацаньем металла о металл. Они закрылись, оставляя его снаружи, в холоде, в ночи и в темноте.
Ворота, город, красивые люди, - все они отказали ему!
Он подъехал к воротам и в бессилии забарабанил по ним кулаками. Он подлетал к окнам, безумно глядя на людей, которые ели и пили, развлекались, любили и были 6 тепле. Он бессильно показывал им кулаки.
- Почему я? Почему я?
Услышав его, они собирались у огромных круглых окон и поначалу с любопытством смотрели на него. Затем их любопытство превратилось в презрительную насмешку, которая перешла в громкий беззаботный смех, и, в конце концов, он увидел, что они совсем не были красивыми людьми, за каких он принял их сначала.
Лица всех женщин были знакомы ему: лица его матери, каждой девушки или женщины, которые отказали ему хотя бы самым незначительным образом; а у мужчин были лица его отца, его отчима, школьных учителей, сержантов, старших сержантов и офицеров. Не то чтобы он действительно узнавал лица, которые видел (или, в лучшем случае, это были очень расплывчатые воспоминания), но он знал, что каждый из этих людей когда-то отказал ему и что сейчас они делают это снова.
А вокруг него сгущалась неизвестная, зловещая темнота, и единственный свет исходил из круглых окон золотого города, - которые как раз сейчас закрывались одно за другим!
Гаррисон подлетел на уставшей Машине к последнему окну, заглянул в него и закричал:
- Впустите меня! Впустите меня!
- ОНИ НЕ ВПУСТЯТ, РИЧАРД, - лицо человека-Бога Шредера, огромное и темное, вдруг замаячило в темном небе. - ОНИ ОТКАЗЫВАЮТ ТЕБЕ ТАК ЖЕ, КАК ТЫ ОТКАЗАЛ МНЕ. ТЕПЕРЬ ТЫ ЗНАЕШЬ, КАКОВО ЭТО. НО ЕСЛИ ТЫ ТОЛЬКО ПОЗВОЛИШЬ МНЕ ВОЙТИ, ТОГДА...
- Нет! - прорычал Гаррисон. - Я бил их всех прежде и сейчас сделаю это. Я справлюсь с ними их же методами. Хитрость в том, чтобы повернуть их собственное оружие против них. Они отвергают тебя, ты отвергаешь их, - полностью! Я отрицаю их всем сознанием, убиваю их полностью - в моем сознании!
- ЭТО НЕ СРАБОТАЕТ НА ЭТОТ РАЗ, РИЧАРД. ТЫ ДОЛЖЕН ПОНЯТЬ. ТЫ ПРОИГРАЛ. И ТВОЯ МАШИНА ТОЖЕ. РАЗВЕ ТЫ НЕ ЧУВСТВУЕШЬ, КАК УБЫВАЕТ ЕЕ СИЛА? У ТЕБЯ НЕТ ВРЕМЕНИ ДЛЯ ХИТРОСТИ, ТАКТИКИ ИЛИ ИГРЫ СОЗНАНИЯ. ПРОСТО ПОСМОТРИ ВОКРУГ СЕБЯ...
Гаррисон огляделся в темноте. Когда Машина медленно опускалась вниз, к долине, женские фигуры, черные, как чернильные пятна, выплыли вперед. Ламии Одиночества, а это были именно они, с изогнутыми белыми клыками, сверкающими в обведенных красным ртах. А вокруг, над головой, в тихом холодном воздухе ночи носились перекошенные тени: Вампиры Пустоты, чьи когти были острые и холодные, как лед, а жажда - как в выжженной пустыне. А за тем единственным окном, в безопасности золотого города, враждебные, беззаботные лица, как и прежде, смотрели наружу.
- ПОЗВОЛЬ МНЕ ВОЙТИ, РИЧАРД!
- Нет, говорю тебе, я справлюсь с ними!
- КАК? КАК ТЫ НАДЕЕШЬСЯ УДЕРЖАТЬСЯ ПРОТИВ ТЕМНОТЫ, ЛАМИЙ ОДИНОЧЕСТВА, холода ночи, вампиров пустоты?
КАК, РИЧАРД?
- Моим сознанием, черт тебя побери! - закричал Гаррисон, едва понимая, что эти слова произносит он. - Разве ты не помнишь? В конце концов, ты показал мне этот путь. Но ты уже давно мертв, человек-Бог, и ты не знаешь, как далеко я продвинулся...
- ТОГДА ПОКАЖИ МНЕ, РИЧАРД, ПОКАЖИ.
Гаррисон распластался на широкой спине Машины, зажмурил глаза и сосредоточился. Он призывал ту силу, которая притащила Машину к нему в трясину. Он вливал свою психическую силу в Психомеха., становясь с Машиной одним целым, затем отчаянно стал искать потерянный источник силы...
... И нашел его!
* * *
В машинной комнате с бессознательно спящим, запертым Гаррисоном произошло таинственное превращение. Он перестал корчиться на ложе и затих. Неистовый пульс быстро пришел в норму. Лицо стало суровым, словно он хмурился, затем мягким, как первый снег, потом сосредоточенным. Руки сжались в кулаки.
Три ручки на пульте управления Психомеха - ручки поддержки - вдруг одновременно щелкнули в положение "включено", затем стали поворачиваться до предела и начали светиться от невероятного жара! Через некоторое время они расплавились, дымящийся пластик стал жидким и навсегда закрепил ручки в таком положении.
И по мере того, как Психомех с новой энергией жужжал и мурлыкал, Гаррисон с жуткой улыбкой расслабился на своем ложе...
* * *
Теперь золотой город притих. Ни одного звука шумного веселья не долетало сквозь толстые стены; ни одного эха радостною смеха; последнее же окно очень медленно начали закрывать ставнями. Сгрудившиеся лица смотрели на Гаррисона и расталкивали друг друга, чтобы занять место, откуда лучше видно.
Гаррисон сражался за жизнь, они знали это, и исход борьбы был важен для всех - для них так же, как и для него. Они отказали ему, выгнали, не позволили ему войти. А если он победит? Что тогда? Нет, они не хотели, чтобы он победил.
Брюхо осторожно приземлившейся Машины коснулось земли, и она затихла. Жужжание превратилось в тишину. Размытые огни внутри серебристо-черного корпуса погасли. Человек на ее спине оставался распластанным, словно был заморожен в таком положении. И действительно, он вполне мог быть замороженным, потому что на земле и скалах образовывались ледяные кристаллы, с ночного неба потел, снег огромными, как кулаки, хлопьями. И по мере того как ставень медленно опускался на последнее окно и луч света сужался, собирались порождения тьмы; скоро холод и темнота будут безраздельно царствовать над всем.
Затем...
Ламии Одиночества в своих чернильно-черных накидках обрушились на Машину. Они упали на нее и потащили вниз; а другие из их же банды набросились на Гаррисона. И из черного неба и медленно падающего белого снега, паря на перепончатых крыльях, спускались легионы нечисти, пожиратели покинутых душ. Вампиры Пустоты; и тоже устремились на Гаррисона, туда, где он вцепился в спину теперь неподвижной Машины. Ламии и вампиры дрались друг с другом за то, кто первым доберется до него.
И пока они дрались...
Психомех начал неуверенно мурлыкать, в глубине его металлопластиковой массы замерцали тусклые огоньки. И как энергия снова вливалась в Машину, так сила возвращалась к Гаррисону, прижавшемуся к ее спине. Он выпрямился, сбрасывая ламий с себя, его кулаки молотили, как палицы, и крушили хрупкие кости бьющих крыльями Вампиров Пустоты.
Отказ?
Отказать Ричарду Гаррисону?
Отвергнуть Психомех?
Теперь жужжание Машины превратилось в рев. Сила трещала и хлестала внутри этого зверя, как пойманная в ловушку молния. Внутренние огни ослепительно вспыхнули и разгорались все ярче и ярче, превращая Машину в огромный сверкающий бриллиант.
- Поднимайся! - приказал тогда Гарри-сон. - Подними меня к тому окну. Пусть они увидят меня. Пусть видят, что я победил!
И Психомех поднялся, цветные огни пульсировали, его сила была как у первобытного зверя. И Гаррисон, хозяин, ехал на этом звере, Гаррисон - Феникс, поднимающийся из пепла отказа, Гаррисон - Мститель!
Ламии падали на белый светящийся снег, как черный дождь, как стряхнутые с Психомеха блохи, разбивавшиеся о землю долины. И все пронзительно кричащие и жаждущие вампиры отпрянули от Гаррисона и Психомеха, отброшенные в своем жутком полете силой человека и Машины.
- Отказ ? - крикнул он белым лицам в окне, когда, в конце концов, ставень закрылся на нем. - Вы отказываете мне? Тогда будьте вы прокляты! Пусть будет проклят каждый из вас!
- Я НЕ ОТВЕРГАЮ ТЕБЯ, РИЧАРД. - Лицо человека-Бога Шредера было темным в темноте. - ТЫ ОТКАЗАЛ МНЕ. НО... ЭТО ЕЩЕ НЕ КОНЕЦ.
И он исчез. А снег падал, клубясь.
- Каждый из вас! - снова крикнул Гаррисон. И он швырнул Психомех на купол золотистого города.
Психомех прошел через металлическую стену, как дротик через бумагу, как пуля через воздушный шарик - и результат был ни на йоту не менее разрушительным. Город просто взорвался, открываясь. Упал, как осколки яичной скорлупы. Рухнул, как высохший замок из песка. И по мере того, как он взрывался, Гаррисон и Машина летели через весь город к дальней стене все быстрее и быстрее, завершая разрушение города.
Теперь, устремляясь навстречу далекому рассвету, настала очередь Гаррисону отказывать. Отвергать и отводить в сторону любое отрицание, какое он когда-либо пережил.
Больше он совсем не беспокоился, расслабился и уснул глубоким усталым сном на теплой широкой спине Психомеха; а Машина сверкала, мурлыкала и жужжала с силой, которая уносила его вперед сквозь ночь...
Глава 15
Шесть часов вечера.
Терри уехала домой. Надо было подумать о слугах. Глупо на этом этапе без нужды вызвать какие-либо подозрения или оставить место для ненужных, а возможно, и вредных слухов. Кроме того, напряжение в доме Вятта за последнюю пару часов удвоилось и росло, росло, росло, пока атмосфера не стала совершенно невыносимой. К тому же, она увидела выражение лица Вятта, когда в пять вечера, после нескольких минут отсутствия, он вернулся в спальню осунувшийся и со впалыми глазами. Она никогда не видела его таким раньше, хотя иногда, очень редко, через его красивую внешность безжалостно проступал возраст, - и почувствовала нервную дрожь тревоги и уверенность, что что-то было действительно неладно.
Она догадалась, что ее муж все еще жив и "эксперимент" продолжается не так, как наметил его Вятт, но кроме этого она ничего не знала.
Поэтому она обняла его в последний раз, а он пообещал, что все скоро закончится, и, в конце концов, она уехала, а он остался один.
Когда он вернулся в машинную комнату, некоторое время он просто стоял перед громадой Психомеха и, слушая его механическое мурлыканье, непонимающе таращился на оплавленные ручки на пульте управления.
Замыкание? Возможно ли такое? И почему - как - Психомех обошелся без ручек поддержки? Это было.., безумие!
Вятт почувствовал, что, наверное, сходит с ума. И в довершение к этой странности, теперь ему надо было не меньше двух с половиной часов, чтобы продолжить свой журнал и фальсифицировать записи машины. Снова панический страх охватил его, заставляя трепетать. Какого черта здесь произошло? Что здесь творится?
В третий или четвертый раз (он скоро сбился со счета) он проверил жизнедеятельность организма Гаррисона, химию и механику его жизни. Вес этого человека снизился почти на девять фунтов из-за потери жидкости, но кроме этого.., все остальное в норме! Все в норме! Невероятно! К этому времени Гаррисон должен был умереть уже дважды...
Вятт остановился. Глупая мысль, конечно, потому что человек может умереть только один раз, - но почему он не умер? По меньшей мере он должен превратиться в душевнобольного; и, тем не менее, он спит здесь, хорошо и удобно себя чувствуя! В действительности, он скоро должен выйти из этого состояния, постепенно возвращаясь в сознание, когда действие наркотика ослабнет или совсем прекратится.
Вятт стряхнул с себя вялость, вызванную потрясением. Он быстро приготовил шприц для подкожной инъекции, гарантируя таким образом, что Гаррисон останется в этом состоянии, затем снова обратил внимание на пульт управления. Бесполезно дальше гадать, что же здесь произошло, так же как бесполезно пытаться освободить эти ручки. Лучше в дальнейшем просто отключить от сети всю систему. Соединение легко отключалось, превращая систему поддержки в инертную и полностью бесполезную кучу деталей. Психомех никак не сможет просочиться к Гаррисону на помощь. Вятт издал резкий полуистеричный смешок. Черт бы все это побрал, прежде это было бы просто невозможно!
После половины девятого вечера Вятт закончил подделку журнала. К тому времени, он начисто стер записи машины о ходе эксперимента и заменил их другими, сделанными заранее. Несколько раз он прекращал работу и шел посмотреть на Гаррисона. Сопротивление слепого человека было феноменальным.
Теперь, устав, Вятт оставил слепого на милость машины и отправился в спальню. На площадке он помедлил, затем направился вниз. Он был голоден и хотел пить. Он поел холодных бутербродов из холодильника и выпил пинту молока. Остались три неоткрытые бутылки молока и достаточно еды, чтобы выстоять эту осаду.
Он постоял, хмурясь и не закрывая дверцу холодильника. Что подсказало ему сделать такие запасы? Все это не должно было занять много времени.., ведь так?
В десять минут десятого, вечером, он устало поднялся по лестнице и на секунду заглянул к Гаррисону. Тот теперь стонал и напрягал подбитые мягким привязные ремни, потея, как толстяк в турецкой бане. Вятт сжал зубы и злобно кивнул. Отлично! Если кошмары не смогли убить его, тогда это сделает за них обезвоживание. Господи, сейчас он почти не выглядит высохшим, и это тоже не имело объяснения. Но об этом он побеспокоится позже.