Тут начались вопли. Первую волну я выдержал еле-еле, но пока она откатывалась и копила силы вторая, успел услышать кое-что лишнее и сообразить, что во мне берегут не человека, а козырного туза. Для их игры был нужен все равно кто из нас двоих: либо я, замиренный наличием мальчика рядом со мной, либо Сали, которого сумели уломать, подкупить, поймать на крючок дружбы. Либо королек, либо народный вождь, а оба зараз, строго говоря, - излишество.
- Я сказал, что пойду и попробую его забрать сам, - повторил я, когда он заглотнул воздуху. - Даже более того: предпочту держаться в разумном отдалении от вашей помощи.
- Хорошо! - ответил он. - Только имейте в виду: местная администрация поглядит на вас сквозь пальцы, но и помогать вам не станет. Никаких приспособлений с собой брать нельзя, двери цельнометаллические, с оконцем для еды, по коридору ходить запрещено, а единственная камера, которую они выделяют для наших нужд, - этажом выше его окна.
- Ваши сотрудники, наверное, - пауки или ниндзя.
- По нашим данным, вы кое-кто получше, - сказал он с несколько уклончивой интонацией. - А поскольку мы не могли ожидать, какая постигнет нас удача в вашем лице, мы предусмотрели запас живой силы на предмет … э… естественной убыли.
Все, как говорится, ясно без комментариев. Но не отступать же, коли сам напросился. В совсем безнадежную лужу сколько людей ни сыпь, ни один не выплывет. Была не была, рискну своей любимой шеей!
- Хорошо, давайте инструкции. Я спущусь к мальчику, поговорю, уговорю. Дальше что - нести его в клюве, как орел Ганимеда?
- Нет. Мы дислоцируемся в подземном укрытии и по вашему сигналу поднимаем верх пожарную лестницу.
- Вот как. А почему же мне самому нельзя…
- Вы не поняли! - рассердился он. - Мальчишка должен среагировать на риск. Мы не очень рассчитывали на силу убеждения, тем более - вашу!
Как раз это я и понял. Ситуация пахла довольно-таки нехорошо, чем дальше, тем пуще. Именно потому я в нее и влез, кстати.
- Заметано. Сажайте меня под замок, - сказал я. - Да, а мое имущество? Агния и Дюрра? Их тоже в тюрьму по блату? На это я, как понимаете, не подписывался. (Я теперь играл роль человека, которого с трудом уломали. Тактически самый лучший ход: даже если твой оппонент секунду назад противился, он это мигом забывает.)
Марцион, натурально, поклялся о них позаботиться.
- Давайте договоримся определенно, - прервал я его излияния. - Вы доставите машину прямо к подножию вашей пожарной техники, но чтоб у меня внутрь не лазить, на буксир возьмете. Еще убьет, она у меня такая. Для собаки, - я потрепал Агнию по холке, - оформлю верительную грамоту, чтоб не скучала.
Достал из кармана платок недельной свежести, положил в пакетик и отдал вместе с нею.
- И не говорите мне потом, что она у вас сбежала!
В случае моей победы все семейство сразу воссоединится, подумал я про себя.
- Да! - меня осенило. - Решетки на окнах! Вы думаете, я их враз выломаю каким-нибудь приемом каратэ?
- На верхних этажах нет никаких решеток, - сказал он с грустью. - Обычные застекленные рамы, которые раскрываются в обе стороны, когда жарко.
…Немая картинка.
Через сутки я уже сидел в этой пародии на место заточения. Фокус покойного маэстро Гудини: гол как яйцо, в одних плавках по случаю весеннего тепла (полосатая пижама и фирменные шлепанцы в крупную клеточку так и лежали нераспакованы), простыни на койке застиранные, веревку не сплетешь. Значит, следовало уповать на свои мускулы, монастырское знание и ветреную погоду. К счастью, на этой верхотуре она бывала почти всегда. Хороший ветер притиснет меня к стене и удержит. Свой маршрут я уже изучил: три метра стены, ибо потолки здесь высокие, в старомодном стиле. Хорошо еще, что стена сложена их угловатых камней, вся покрыта выщербинами и такими щелями, что не только кончики пальцев - вся ладонь уместится или ступня. Вверх так ползти - одно удовольствие, но вниз, без страховки и клиньев… В случае промашки Сали сподобится лицезреть, как некто с воем летит вниз. Кстати, почему это здешний народ не кончает самоубийством - просто ведь как! Должно быть, нет стимула.
Предавался размышлениям и истреблял баланду я недолго, потому что буквально на следующее утро после моего воцарения установился замечательно крепкий ветер без порывов и содроганий, и я счел, что лучшего не дождусь.
Я сложил свое бельишко "куклой" на постели, мысленно перекрестился и перебросил себя через подоконник. Ветер ветром, но вниз меня тянуло так, будто ко мне приклепано чугунное ядро. Ну ясно, ведь пси-экраны по всей округе, какая тут будет легкость мыслей. Я проклинал идиотскую затею "крайних", свое упрямство и издевательское невмешательство тюремной обслуги, вжимаясь в камень всем телом и перетекая от впадины ко впадине, как охотник за птичьими яйцами. Металлокерамические пластины на ногтях, да и сами ногти я сорвал на первом метре, однако был уже на половине пути. Только не останавливаться и не спешить… Щеку ободрал, тьфу! "Им всем было бы куда круче, - подумал я неожиданно, - в таких условиях они бы вообще не сработали". И ощутил под ногой толстую раму, верхнюю часть того самого окна! Только я подумал, выдержит ли она всю мою тяжесть, как пальцы обеих рук сорвались, я чудом, изогнувшись, как червяк на крючке, нырнул в распахнутое окно, сорвал голым торсом батистовую занавесочку и…
На меня с удивленной полуулыбкой взирал кудлатый и чернявый тип, обросший бородой по уши, - похоже, еврей. Тем более, занимался он тем же, что местечковый сапожник из анекдота: сидя калачиком посреди нары, починял обувку.
- Извините, ошибся номером. Сейчас выйду, - пробормотал я.
Он выплюнул деревянные гвоздики изо рта и горячо запротестовал:
- Что вы, что вы! У меня сто лет как не было гостей. Жаль, такой хороший молодой господин - и босиком, как лантух какой-то. Я б ему из его ботиночек такие мокроступы сделал - иди по воде, как по суху. Но все равно: чем могу служить - все ваше.
Он широким жестом обвел свою полупустую келейку.
- Конечно, вы очень любезны, - ответил я, невольно улыбаясь сам, - но мне нужен другой человек. Как бы мне своими ногами и без проблем…
- Никак, - деловито заметил он, принимаясь опять стучать молотком и плеваться колышками в ботинок. - Дверь-то снаружи заперта.
- Я бы передохнул и по внешней стене пробрался, - упорствовал я, из стыдливости кутая свои плечи и рваные плавки в батист. - Только бы знать куда…
- А вам кого треба? Я почти всем тут каблуки тачаю и подошвы прикидываю. Вот, не далее как на той неделе подковал копытца самому…
- Мне Сали. Его еще Сальватор называют. Мальчик лет тринадцати, четырнадцати от силы.
- По нашему закону это взрослый. Тору может читать в синагоге и жениться. Сали, говорите, и Сальватор. Спаси… Ба!
Он засуетился, слез с нар и заглянул под них, приподняв ситцевый подзор в мелкий цветочек. В стене у самого пола зияла крупная дыра, из нее вовсю несло побелкой.
- Ешик, ты мене чуеш? Ну шо ты кажеш, сам заховався и ключи мои поховав.
- Слышу, ребе Шимон, - донесся оттуда еле слышный, но такой до боли знакомый альт. - Что такое, неужто снова голубиная почта?
- Ни. Живой чоловик. В окно бисиком прийшов.
- Кончай со своим домодельным суржиком, конспиратор, его же все понимают, кроме тебя самого. Имя его спросил?
- Джошуа! - заорал я во всю мочь. - Сали, это я, Джошуа!
- Слышь, чего бачит - тезки вы, - прокомментировал Шимон в остаточной манере. - Брат?
- Он самый. Джош, ты ко мне не лезь, там капитальный ремонт, лучше я к тебе приду.
Спустя минуту он на четвереньках выполз из-под нар и отряхнул ладони, улыбаясь мне во все зубки. Он сильно вытянулся кверху и слегка похудел, был коротко стрижен, но угнетенным не выглядел. Одет был в штанишки с одной лямкой через грудь наискосок и парусиновые тапочки, заляпанные белилами. И вот мы стояли и смотрели друг на друга, стояли и смотрели, будто в первый раз…
Ребе Шимон прервал идиллию, робко кашлянув:
- Ключи.
- Ты сам их в целях конспирации в кастрюлю с борщом определил; такой плюх получился, что до меня дошло. У тебя вечно правая рука не знает, что творит левая.
Башмачник запустил пятерню в здоровенную посудину, пошарил там и выволок связку отмычек, вздетых на солидного вида кольцо. Свекольная тина свисала с него, как с обломка кораблекрушения. Ополоснувши руку и добычу в чистом питьевом ведерке, Шимон воткнул одну из своих штуковин в замочную скважину, пошуровал там, распахнул тяжелую дверь, снаружи исполосованную железом, и, вежливо кланяясь, удалился задом, что-то напевая и бормоча:
- Какая встреча, какая встреча… Беседуйте от души, я ж понимаю…
Тотчас мы пали друг другу в объятия.
- Ох! - сказал он. - Джош, ты тут из-за меня, но не знаю еще, в каком смысле. Откуда ты?
- С неба свалился. Там довольно славно, но мы без тебя соскучились. И я, и Агнешка. И Дюранда.
- А если серьезно?
- Моя камера - этажом выше. Из окна в окно, пустяки.
- Как, по стене? Но мы же с уровня на уровень изнутри… Погоди, - он покусывал губу, соображая. - Ты не знаешь ни реб-Шимона, ни реб-Нафана, ни Якуба ибн-Юсуфа. Иначе бы представился по форме.
- Ну ясно, я же второй день сижу, где мне было со здешними крестными папами знакомиться.
- Джош, - произнес он медленно, - только не ври. Тебя Бдительные засадили?
- Нет.
- Тогда что же?
- Сам захотел. Ты знаешь красно-белых Марциона?
- С недавних пор все мы знаем. Нафан говорит, что это зелоты один к одному. Упертые люди. Они посылают мне письма, письма и письма, даже через коридорных и коменданта, оттого я и поменялся местами с Шимоном. Думают, что стоит посадить над собой доброго короля, да к тому же и чудотворца, как общественный строй и люди сами собой пойдут меняться к лучшему, - в голосе его слышалась досада. - А я слабый - раздвигаю воду, и сразу она вновь смыкается.
- А еще они хотели идти тем путем, которым пришел я, только их было бы куда больше, - сказал я мрачно. - Я их отговорил, к добру или худу.
- И что потом?
- Хотят забрать отсюда нас обоих и… чествовать, что ли. Если я тебя уломаю, снизу сюда подъедет лестница.
- О-о. Знаешь, я неверно сделал. Давай лезть обратно. Не бойся, там широко.
Широко-то широко, да не больно гладко: моя парадная тога измызгалась и стала похожа на ажурное плетение.
В его камере было светло, нарядно, кругом - по скамьям, на койке, на крашеных досках пола - валялись самодельные коврики, на стенах висели полки с книгами и безделушками явно здешнего производства. Оконные занавески перекинулись через спинку стула, а на стол взгромоздился босыми ступнями высокий парень в лимонного цвета безрукавке и полосатом талесе, который протирал запачканную известкой лампочку в форме груши. В ногах у него был абажур из плетеной соломки.
- Нафан, слазь, говорить будем, - позвал Сали. Тот спрыгнул так удачно, что абажур ниспал на коврик.
- Никак, агент с той стороны?
- Брат. Но надо решать. Только никого из наших не зови, это спешное дело. Пусть с места подключаются. Ты говорил, что под Донжоном есть карстовые пещеры? И что в них марциониты собираются для сходок, когда хотят подпустить торжественности?
Нафан кивнул.
- Так вот, они там сейчас ждут, и как бы не того, чтобы повести осаду. У них один из выходов прямо под нами, ты говорил.
- И чего же они хотят?
- Меня короновать, как и писали, а его - в резерв. Или наоборот. Через ворота мы можем выбраться?
- Нет, сил маловато. Придется калечить или даже убивать, а не связывать ментально. Этот твой брат - у него ведь сила. Может быть, он тебя согласится вывести поверху? Вот, если сесть на ковер, смотрите, какой тут магический изгиб рисунка, - он показал, за компанию подняв абажур и водрузив его на место.
- Стоп, - перебил я. - Это явно не ковер-самолет, а я не джинн из медного светильника, а идейный вдохновитель марци… как их бишь там.
- Хватит, - Сали взял меня под руку. - Остается самое простое. Я жертвую своим покоем и выхожу из узилища на свободу. Какой ты должен подать сигнал, Джошуа?
Я молча вынул из внутреннего карманчика трусов палочку самовозгорающегося бенгальского огня, содрал пленку и бросил вниз бело-красное чудище, которое стреляло во все стороны искрой.
Со дна глубокой пропасти донесся скрежет, чадное пыханье, и оттуда выехало нечто среднее между трапом в аэропорту и архиерейской кафедрой. Лестница по мере раздвигания самоукрывалась ворсовой дорожкой гранатового цвета, а верхняя корзина была обтянута белым бархатом и увешана золотыми висюльками и бахромой. Хорошо бы эта фигня вся под нами не накрылась, подумал я, ступая на нее и заводя Сали. Тотчас же штатив начал складываться, с тошнотворной быстротой уходя в сырую землю.
Марцион не соврал и раввины не ошиблись: там битком было набито бело-красной публики, только она перекрасилась в хаки. Краем глаза я увидел моих дорогих зверюшек: Агния сидела на переднем сиденье автомобиля под закрытым прозрачным колпаком, беспокойно тряся ушами и ерзая. Но для меня то было невеликим облегчением, потому что дядя Разноглазик тотчас же подвалил к нашей трибуне, сгреб мальчика в объятия и вынес. Я выкарабкался сам, оценивая обстановку.
Боевая техника и ее обслуга были пока в гроте, пахло оттуда соответствующе: горелыми смазочными материалами, шнапсом и третьегодняшними портянками. Обоих нас поставили на пригорок: Сали в его белых тапочках - чуть повыше, меня, задрапированного по груди и чреслам, и босого, - пониже. И тут Марцион патетически сообщил:
- Вот он, король-чудотворец Сальватор! Виват!
Я так понимал, что при этом слове принято потрясать оружием, швырять в воздух головные уборы и возводить очи горе. Вместо этого они все хором шлепнулись на зады, а потом на животы - мужики, женщины, шлюхи, их дети с пистолетами и финками, - и возопили (почти дословно) вот что:
- Веди нас в сражение, о владыка, и даруй победу! Чуда! Чуда!
Это был дрянной фарс, это был фарс провокационный, потому что у любого хорошо воспитанного индивидуума вызывал дурное послевкусие и отрыжку. Однако мой мальчик не повел и бровью. Он не возмутился - просто заговорил, четко выделяя каждое слово:
- Я пришел, чтобы быть с моими людьми. Но я не чудотворец: я не умею делать злых добрыми и глупцов - мудрыми. Я не солдат, потому что не убиваю, - не в моем обычае обменивать жизнь одних на счастье других. И я не король, не ваш король: я не сумею пасти волков. В отличие от этого господина, - он указал подбородком на Марциона. - Почему бы вам не возложить корону на него? Или он хочет быть кукловодом при созданной им кукле, при увенчанной им кукле, кукле безъязыкой и покорной, потому что она боится за свою жизнь и жизнь брата?
Он помолчал, оценивая впечатление. А эти… о, они взъярились, несмотря на то, что он оказался сильнее их, и то, что он был беззащитен. У них на всех было одно кривляющееся лицо, лицо Массы, и на нем было написано "Убей". Вот-вот это слово превратится в звук и овладеет губами; в дело - а их руки сжимают сегодня кое-что пострашнее бутафорских шпаг.
И тогда их партийный товарищ, господин Марцион Бальдер привычно царственным жестом поднял кверху пухлую ладонь:
- Постойте! Юный король не способен выдержать бремя ответственности, им овладела робость, и именно ею вызваны его заносчивые слова - мы-то знаем такое. Ему нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью о его возвышенном долге. Ему нужна поддержка: взрослый король-регент, король-вождь. А кто может лучше исполнить эту роль, кто может полнее отвечать сим высоким требованиям… (Пока он плел словеса, народ поуспокоился и отчасти восстановил вышибленное равновесие)… чем Джошуа Раббани, Джошуа Вар-Равван, воин и мудрец, смельчак и кумир женщин и детей! Просите его! Выкликайте имя его на всех площадях!
Вот так номер! Он с самого начала ставил на меня, а я прохлопал. "Юному смерть нипочем, мне продавать свою совесть стыдно будет при нем", снова вертелось в ушах мое заветное детское чтение. И ведь не на честолюбие мое он, прохвост, поставил, а на страх за брата, неведомый таким отважным детям, как Сали. О, он искусно управлял своими адептами, еле заметно поворачивая руль, и ему ничего не стоило - в разочаровании или имея тонкий расчет - натравить своих зубастиков на нас обоих.
- Вар-Равван! - исторгали их глотки. - Хотим Вар-Раввана!
- Стойте! - сказал я. - Я согласен.
Буря восторга. Волны аплодисментов, переходящих в овацию. Клаки не требуется, публика и так обучена профессионально ликовать. Меня спешно переодевали, обували и прихорашивали, навешивали клинок; некто сзади деликатно пытался убрать долой мою волосную повязку. Я вяло сопротивлялся, пытаясь не глядеть на Сали - глаза его были мрачны и бездонны.
- Молчи, грудничок! - бросил я ему сквозь зубы. - Для тебя стараюсь. Иначе обоим погибнуть.
Тут я распрямил плечи, проглотил скупые слезы предательства и сделал первый шаг навстречу власти и славе.
Вдруг голова моя пошла кругом, и все прежнее исчезло. Я бос и наг шел по исчерна-серой пустыне, покрытой низким, набрякшим небосводом; жестяная, блеклая трава пуками торчала из безотрадной земли. Ядовитое марево затягивало горизонт; время от времени из трещин в почве выбивались языки неяркого пламени и тотчас уходили вниз с резким хлопком.
Впереди показался какой-то защитного цвета бублик, по-научному тороид, - весь сплошняком в маскировочных пятнах и герметических овалах дверей, однако без окон. Я дернул наугад одну из ручек - избушка распахнулась настежь. Внутри было душно, сперто, воняло амуницией, куревом и прокисшей жратвой эпохи Утнапиштима и Гильгамеша. Вовсю давала себя знать романтическая атмосфера призывного пункта; и в самом деле, забритого народа здесь было тьма. Я попытался было прочесаться вперед, мимо потных плеч, костлявых и жирных задов и гор сопревшей амуниции, - к неким голосам, то ли мекающим, то ли блеющим, которые наперебой выкликали имена, но чуток прислушавшись, всей шкурой понял, что лучше не надо.
- Рядовой Трупик! Где вы в списках, Трупик? Идите сюда! - надрывался мекающий.
По сборному солдатскому мясу прошло энергичное шевеление.
- Вот он, ушел на другую б-букву, рядом с сержантом Могилкой. Я его уже заактовал, - чуток блея, вмешался другой голос. - Листай дальше.
- Онисифор Пузиков из села "Оплошная Коллективизация". Ох, виноват-с, писарь наш начудил: "Сплошная Коллективизация".
- Так это один хрен, что оплошная, что сплошная. Все одно ни хрена ни росло, ни морковки.
- Не м-материтесь, гражданин покойник, лучше черта поминайте, но с уважением. Повоевать, я думаю, не прочь?
- Отчего же прочь, если фронтовые сто грамм огнедышащей аккуратно подносить будете. И так и эдак что за душой, что в душе нет ни ху… черта.
- Пишите и меня заодно: Кабанов Реомир Алексеевич из села Берлоги, старший сержант из Пятой саперной эскадрильи.
- Причина гиб-бели? - спросил тот, с бараньим голосом.
- Так что подорвался на собственной мине!
- Карт не было, что ли?
- Были, только не минных полей, а звездного неба.
- Какой системы - Птолемея или Коперника?