Это был соблазн. Все дети там бывали или должны были побывать, все взрослые и пришлые персонажи испытывали себя, более или менее успешно, в искусстве переноса. Одному мне это не светило: никто не рвался снимать с моей черепной коробки запись, от дилетантской пробы сил я сам разумно воздерживался, и единственный способ для меня побывать в здешнем святилище заключался в том, чтобы стать присяжным "психистом". Иначе говоря, согласиться на собеседование и обучение, а потом заплатить за труды других своими целенаправленными трудами. Пока я того опасался и избегал.
…Купол был им только изнутри. Этот гигантский иссиня-черный октаэдр был источен галереями, в которых никогда не бывало естественного света, а ненатуральный был по возможности приглушен. Мы с Френзелем переобулись в неслышимые тапочки, укутались в невидимую ткань, которая почти полностью сливалась с фоном и не умела шуршать, и прошли сквозь галереи и коридоры в центральную часть.
Мы занимали узкий балкон, который проходил по всему периметру зала. Люди находились под нами: обслуга, ассистенты и двое женщин под огромными полупрозрачными тарелками пси-усилителей. Лица сквозь них были еле видны мне и, кажется, незнакомы.
- Псиграмма снимается не на краю бездны, а в начале умственно зрелого возраста, - шепотком объяснял мне мой гид, - что значит для девочки - роды, для юноши - инициация. И куда-то там переносится. Так создается второе, внешнее "я", на которое потом наслаиваются новые впечатления. Тот человек, что остается здесь, ничего о своем звездном двойнике не знает. Мне говорили, правда, что это вовсе не двойник, а удлиненный астрал или там прогрессирующая животная душа, в зависимости от зрелости особи. Перенос получается, если донору есть что отдать, поэтому сами понимаете, как нужно в него это вложить. Реципиент пользуется наркотическими средствами: балинитой, псилоцибинами, галлюциногенами и прочей дрянью.
- Я, во всяком случае, не буду.
- И правильно, те ведь не от хорошей жизни глотают или курят свое заветное снадобье. Вам просто не понадобится, печенкой чувствую. О! Не высовывайтесь, Купол задышал. Посмотрите вверх, если вы такой любопытный.
Я уже видел его краем глаза. Фасетчатый, как глаз насекомого, вывернутый наизнанку, он переливал в себе маслянистые блестки всех цветов радуги. Сетевидный, как брюхо рептилии: он то раздувался так, что ячеи увеличивались, то опадал, насылая вниз фантасмагории, которые в нем отражались, смутные мысли, что разбивались об него, желания, в которых сам боишься себе признаться.
- Начинается борьба, - шепнул Френзель. - Все через него не вытолкнешь, да и не надо: лишнее опадает, как сухой лист, только самое ценное и достойное уходит вверх.
Я молча кивнул. То, что над нами, давило еще сильнее, чем обыкновенное здешнее небо, которое я приспособился как-то нейтрализовать. Я задыхался, как рыба, пойманная в золотой невод. Какое здесь низкое небо, мама, в нем и птицы не летают, услышал я внутри себя детский голосок, - и свернутое, как свиток. А еще оно повисло, как полная рыболовная сеть. Мы разве караси или щуки?
Сеть, подумал я как никогда трезво. Это и есть Сеть моего пустынного мира, которая удрала кверху, чтобы уловлять наши дурные страсти, а если говорить по-простому, на языке десантников, - топить нас в нашем собственном душевном дерьме.
- Что, крепок здешний табачок? - подхихикивал милейший Самаэль. - Сморщились, будто в носу засвербило, а чиха не выходит. Кстати, согласитесь участвовать - будет шанс вашу подругу проработать еще до родов. Баубо говорит - сидит в ней нечто удивительное и для нее опасное.
Я представил, как оказываюсь внизу вместе с Джанной… и выцеживаю из нее и ее младенца их мысли, как делает та женщина-оператор, испытываю наравне с ними обоими их боли и терзания, становлюсь таким же глупеньким зверьком. И испугался этого смертно. А затем именно потому согласился: потому что человек всегда должен возвыситься над своим главным страхом.
Так я добавил к своей поворотной повязке двойную стрелку: один ее наконечник, золотой, торчал надо лбом вверх, тусклое старинное серебро другого ложилось на переносицу. Если учесть, что краски моей ленточки Мебиуса художественно вылиняли - от долгой ли носки или от тяжких дум - и стали желтой и исчерна-лиловой, то получался выразительный символ. Знать бы только, чего.
Был я удачлив: на лету обучался, практиковался почти без срывов, совсем без шизофренических комплексов и вообще без наркотика. Что и требовалось доказать. Успевал ровно вдвое больше других и уставал - тоже вдвое сильнее.
Чужие воспоминания могут возродить в тебе и твою личную боль…
Задушевных знакомств у меня там не завелось, но простого приятельства хватило, чтобы понять: коварный Френзель подловил меня на искусственную приманку. Чтобы устроить себе праздное стояние под Великим Мушиным Глазом, надо было просто подсуетиться тайком он папочки. И заставлять меня самому прощупывать мою возлюбленную никому бы не пришло в голову. Вот насчет того, что сделать ей астральную копию будет куда легче просто потому, что она общается с "продвинутым индивидом", - тут он был прав на все сто. Ну, я не об этом сокрушался: как и говорили мне вначале, тут у меня возникли совсем иные проблемы.
Когда я шествовал по коридорам в полном своем параде (тончайшее цельнотканое трико без единого шва, чтобы не язвило кожу, просторная чистошерстяная роба, мягкие шагреневые носки), а впереди пищали сигналы и мигали лампы - "вертячки", предупреждая о том, чтобы никто не переступал мне дорогу и не контактировал с моим напряженным мозгом и нагой душой; когда я вступал под Купол и пристегивался к креслу, а тяжелый вогнутый диск "мыслесушки" надвигался сверху, закрывая обзор, и вокруг во всем огромном здании затаивали дыхание; о, тогда я ощущал свое едва ли не божественное величие и мощь.
А потом было очень и очень погано, и чувство хорошо исполненного долга не спасало нисколько. Всякий раз, когда я после очередной процедуры приплетался домой на своих четырех, обе мои женщины встречали меня скулежом и причитаниями. Есть я не хотел, пить не мог, и единственная моя отрада была - завалиться горизонтально в раскидное кресло и шлепнуть себе на живот уморного толстяка Кирюшу, чтобы он трижды по три раза меня облизал. Дамы ревновали и липли ко мне со всех прочих сторон, - поневоле платонически, я ни на что иное не бывал способен - и это мне тоже было в кайф.
На следующий день история повторялась заново. И все-таки оно было б ничего, держать удар я научен, да один случай буквально подрезал мне все поджилки.
Пред мои очи явился коллега - редчайший случай: они как-то сами умеют обходиться и уходят не половиною, а все целиком. С виду это был вовсе не ас, а просто смешливый семидесятилетний мальчишка, малорослый, с гладкими, пухлыми щеками и подвижной как ртуть. Седого у него было - только венчик волос кругом сияющей лысины и кустистые брови. Он, по его собственному выражению, "отматывал уже свой десятый срок" (не меньше: что вы хотите, с четырнадцатого века по двадцать первый!). Здесь, в лимбе (тоже его термин) прошел те же ступени профессионального роста, что и я, но гораздо основательнее на них располагался: преподаватель музыки, пения и композиции, тренер пограничных псов, затем "чистый псих" и "стрелок в зенит" и, наконец, странник по выслуге лет. Зачем он попросил моей помощи? Из снисходительности или просто из любопытства? От него не отлетало никакой шелухи: весь он был прям, чист и звонок, как хорошо откованная и по правилам оттянутая шпага. Именно поэтому, я думаю, он незаметно для меня из наездника стал моим иноходцем и увлек меня через Сеть в тот мир, куда уходил сам.
Быстрая лесная река с лепечущими перекатами и грохотанием порогов; голубые ели и серебристые пихты; березы, что роняли свой лист, как янтарные четки с нити; шелест ветра на всех тропах, запах гриба и прели. Мир моей любви. Осенний мир Руа.
Закончив с ним, я свалил всех прочих клиентов на запасного напарника, бросился домой, уткнулся головой в подушку и завыл почище дикой собаки динго.
Они испугались досмерти, какие ни были привыкшие. Баубо посеменила наружу, ахая и всплескивая руками, Джанна торопливо поволокла свой гороподобный живот на половину господина Френзеля, Кирька бросился под брюхо мамочке, да там и остался, тряся наружу куцым дракошечьим хвостиком. Одна Агния сохранила относительное спокойствие. Наскоро облизав своего отпрыска, она пихнула его в сторону моего лежбища и сама легла рядом, сообразив, что главный хозяин вторые сутки пребывает в местной командировке.
Ушла из дому она через час, как по сигналу, и вскоре они вместе с шефом сидели у меня в головах.
- Что, Джош, семейные неприятности? - сочувственно спросил он. Попал он пальцем в небо, но нарочно. Я помотал головой: с тыла это куда больше походило на знак согласия.
- А ко мне жена приезжает. Тоже история, скажу я вам.
- Ах, Самаэль, - произнес я невнятно, - чем я могу вам помочь, в моем-то положении? (Кирилл окончательно приплюснул меня посередине и не давал пошевелиться, сразу цепляясь когтями за шкуру, а зубками за волосы.)
- Как чем? Организуется мощная кампания по ее встрече. Фрачные пары, кринолины, серпантины, бутоньерки и шифоньерки. Ее надо возглавить, а белый муж, видите ли, регулярно отмечается в очереди за тортом, и завтра, хоть сдохни, самому получать надо: другому не выдадут.
Я посочувствовал. С кулинарными изысками у нас была постоянная напряженка.
- Так что встречу моей супруги возглавите вы, как шибко сочувствующий. Да не пугайтесь, у нас все отрепетировано. Правда, Джанни?
- Она понимающе улыбнулась. Детки раскусили его трюкачество давно, куда раньше, чем я здесь появился.
Когда тебе говорят, что дело на мази, это подразумевает мыло - то самое, в котором ты оказываешься после суток напряженной умственной и физической работы. Надеюсь, я прилично справился и со спевкой, и с гримом, и с эскизами театральных костюмов, и с раздачей приглашений партеру, ибо собрался ее встречать весь цвет здешних аборигенов. Юнцы обтянулись черными трико и фраками, девицы влезли в белые "в облипочку" платья длиной до середины ляжек и легковейные кружевные мантильи до пят, точно какая-то шизоидная свадебная пара, которую запустили в серию.
Место выбрали по аналогии с какой-то моей прошлой встречей, до которой ребятки докопались из моих обиняков. Сути я не понял, но доверился ученикам. И вот мы стояли под карнизом, что навис над площадкой на манер устричной раковины; неподалеку высились выветренные башни карстовых останцев - берега бывших подземных рек, и вглубь пещер вели дугообразные арки, которые некогда были устьем такого же потока. Все волновались, глядели друг другу в шпаргалки, приглаживали волосы и слюнили брови и ресницы. Девы расправляли вуаль, парни одергивали ласточкины хвосты, а я тем временем соображал, стоило ли мне цеплять галстук поверх широкополосного эквадорского пончо и не засунуть ли его во внутренний карман или кому - нибудь в…
Тут появилась она - непарадно, будто из-за угла или из непрозрачного сгущения воздуха. Странно, что до этого никто ее не заметил: росту в ней было добрых два метра. Она не скрывала ни единого седого волоса в короткой соломенной шевелюре, ни одной сухой морщинки на шоколадно-коричневой коже и ни одного из тридцати трех зубов во рту, белых, сверкающих и острых, как у негритянки. (Говорю "как", ибо нечто все же заставляло догадываться об принадлежности данной особы к арийской расе.) Узкое платье ярко-синего цвета лихо повисло на одной бретельке, открывая точеное и будто лакированное плечо, из-под нижнего его конца грациозно выступали туфельки из золотых ремешков на тонких полуторадюймовых гвоздиках. Серьги, золотые в прямом смысле слова, с висюльками и бубенцами, касались длинных ключиц и примешивали свой звон к пронзительному аромату духов, стоило особе повернуть голову. Диадемы, венца, короны и тому подобных штук на последней не наблюдалось, но было очевидно, что на нее и нимб сел бы набекрень.
- Мир вам, лоботрясы и тунеядцы, - смеясь, говорила высокая персона, целуясь со всеми подряд. - Речи побоку, некогда мне их слушать, да и недосуг. А вы - Джошуа, великий панпсихист и знаменитый прозаический бард, я знаю. Не боитесь, что те древние мифы, которых вы так беспечно касаетесь, выпьют из вас сердце? Нет? И верно делаете. Ох, я опять забыла представиться, привыкла, что меня тут знают как облупленную. Меня в прошлый раз тут окрестили Дама Мириэль, очень, знаете, прекрасно звучит: Мириэль и Самаэль. Кстати: сам-то чего не явился?
- Уехал за тортом в стольный и семихолмный град Вавилон.
- О-о, Станем уповать, что тортик будет не совсем прокисший. В мое время на Столешниковом переулке была самая лучшая кулинария.
В городок мы шли рядом. Ее каблуки смачно впивались в дерево тротуара, свита уважительно толклась позади.
- Говорят, вы, Джошуа, его из мавзолея выманили. У вас дома места много?
Я описал.
- Не густо. Большого приема не задать. Одно хорошо - со своей затеей он до вечера проваландается, так что руки у нас развязаны, что-нибудь соорудим.
По прибытии в мою халупу Дама сразу взяла нас в оборот. Детки, поснимав свои шикарные шмотки и вооружившись тряпками и швабрами, по ее указанию отправились драить обитель господина Френзеля, а она осталась.
- Там же у него внутри мумии! - вдруг сообразил я. - Мрачно и торжественно аж до смерти.
- Торжественно - самое что надо. Что же до memento mori, то и это делу не помеха. Уподобимся древним египтянам и прочим народам, на чьих пирах обносили гостей маленькой мумией или скелетом. Дескать, все мы смертны, так опрокинем и чебурахнем по тому случаю, что пока еще пьется!
Разговаривая, мы облачились в какую-то подручную ветошь и теперь подметали пол. Джанну и собак, пребывавших в сугубом восторге, я силком выставил погулять.
Дама Мириэль сразу же открыла форточку настежь:
- Духота. Как это вы здесь живете все? Ах, я и забыла, что вы вообще не живете!
Я промямлил, что снаружи пыльно… И вообще боимся грозы. Тут я соврал: не было тут таких гроз, которые я любил, живя в Степи. Дожди иногда проистекали, но тихие, унылые, без иллюминации.
- Ну конечно, теперь закупоривайся из-за этого круглый год.
Она ловко управлялась со старым веником. Из-под койки господина Френзеля вымела старый, равный носок и в обнимку с ним - бледно-салатного чертика размером в мужской мизинец: чертик жалобно хныкал, и его била мелкая дрожь. Брезгливо взяла двумя пальцами и выкинула в окошко:
- Поддавали тут, что ли, без меня. Распустились.
В ответ на критику оттуда что-то ворчливо громыхнуло, и в комнату вкатилась некрупная шаровая молния.
- Железом не стоит - нагреется и весь пыл в землю уйдет, - сказала Дама себе под нос, беспокойно озираясь. Под руку ей попались деревянные бельевые щипцы; ими она схватила грушевидный шарик поперек тулова - он яростно пулял голубыми искрами - и засунула в огромную напольную вазу со свежей водой. Оттуда повалил густой рокочущий пар, потом стихло.
- Вот и прелестно. И белье простирнуть, и тесто поставить годится. А букеты, если вдруг соберете, уж найдем куда приспособить. Щипцы, жалко, насквозь прогорели, но и то ничего: из двадцатого века новые утянете.
Паркет, порядочно исцарапанный нашими подковками и когтями, у нее и в самом деле заблестел, как от мастики. Постельное же белье от моих стирок так посерело, что она свалила его в ванну отмачивать, а сама взялась за пакет с мукой.
- Ржаная. Была бы пшеничная, я б вас лепешками прямо из тандыра угостила, на геотермальном тепле. Оно тут рядом, прошлый раз уйму дырок в почве навертели. Гречневые блины и лепешки тоже явление мирового масштаба, особенно с творогом и медом. Кстати о блинах: давайте-ка соорудим, юноша, кулебяку на четыре угла, помните, какую ел ныне покойный Петр Петрович Петух? Пирог такой, с рисом, рыбой, яйцами, жареным луком и президентскими куриными окорочками. Начинки я у вас отыскала.
- Какая радость, если в каждом углу что-то свое? - удивился я, помогая ей ставить тесто на винной гуще. - Это кому-то один рис без приправ достанется, а кому ножка Буша.
- Да это не те углы, меня саму только лет пятьдесят тому назад выучили. Значит, так: из кислого теста формуем корыто с высокими бортами, - она уже вовсю орудовала скалкой, - затем с легким наклоном в одну сторону кладется рис с луком, поверх него - тонкая лепешка из теста или несколько готовых блинов, чтобы впитать соки, потом с уклоном в другую сторону - индюшка или осетр, чтобы выровнять поверхность, потом снова блин, рис с грибами - блин, яйца, фаршированные тресковой печенкой, - блин, и так до самого верху или пока фантазии хватает. Замуровываем сверху тестом и печем в духовке. Резать, конечно, надо поперек, а рот раскрывать до тех пор, пока его хватает. Вот тогда углы как раз и проявятся.
- Варварское блюдо.
- Варвары были мастаки насчет подзакусить, имперскому Риму такое и не снилось. Рецептура была, конечно, простая, зато какая удобная! Испечешь - глядь, и все объедки в дело пошли.
Словом, пока шефа носило по тортам, мы окончили стирку и даже "провели" белье лишний разок, а потом подкрахмалили и погладили. Ребятишки взяли резиденцию владыки штурмом, отпустив караул подобру-поздорову и под честное слово. Сами они при этом пришли в такое состояние, что впору было каждого засовывать в отдельную дырку с теплым подземным ключом. Но это также благополучно утряслось, и мы накрыли в большом приемном покое дворца огромный стол, посреди которого, словно флагманский броненосец, возвышалась та самая кулебяка, окруженная шлюпками в виде маленьких пирожков из остатков начинки и теста. Под конец мы навели лоск на парочку главных мумий, одну позолоченную, из Гезера, другую - из Чичен-Ицы, с лазуритовой маской. Теперь они стояли по углам покоя, загадочно взирая на собрание.
Торт, наконец, прибыл вместе со своим добытчиком. Он был выполнен по индивидуальному проекту и оттого красив, как опрокинутое паникадило. Долгое время боялись идти на его кремовые загогулины с одним кухонным ножом.
Дама Мириэль дежурила у входа, снова в своем голом платье, и придирчиво требовала от гостей:
- Клади камешек за вход. Не отдашь - пирогов не получишь!
Детки по очереди бросали в распяленный мешок предметы, размер которых колебался от воробьиного яйца до полновесной мужской дули.
После церемониального питания - процедура однообразная, но приятная - супруги затеяли разговор, причем обо мне.
- Ты почему моего человека в заначке держишь? - интересовалась она.
- Сам сюда захотел. И полезен был необыкновенно.
- Это будет вменено ему в заслугу. А что сам - это позвольте усомниться, я тебя знаю со всеми твоими вывертами. Выбора ему факт не оставил, верно?
- Мне здесь нравится, Дама Мириэль, - вмешался я, - во всяком случае, я как раз выбирал.
- Он тоже - в предысторическое время. Как наделенный свободной волей и этим… безошибочным предвидением, - хмыкнула Дама.
- У меня тут жена и будущий ребенок.
- Здесь умеют заботиться о детях, как ни странно, - усмехнулась она. - Так что вы им не очень-то и нужны - не то что мне и моим людям.
- Вы что, Джошуа? - риторически спросил Френзель. - На такие предложения отвечать отказом не принято.
- Я по жизни не делаю того, что принято, - пожал я плечами. - Вот вы сказали своей Даме, что у нас в любую минуту война начнется?