Лагерь у них был разбит за ближней горушкой, в укромной травянистой лощине.
- А то кони у самого озера пастись не любят, - объяснили мне. - Трава там грубая, бабки ранит, а цветы уж больно красивы!
В пансионе мы краем уха узнали о цыганском быте, и я полагал, что их знаменитые кибитки - нечто вроде фургонов американских переселенцев, только поменьше и понеряшливей. А здесь не было ни кибиток, ни фургонов, ни латаных шатров. Стояли нарядные колесные домики на колесах, с четырехскатными крышами, загнутыми на концах кверху, как пагоды. Колеса, правда, по большей части были сняты и сложены рядом, оглобли опущены наземь.
Посередине жгли большой костер - для воды и чтобы всякий сор убрать. Суетились женщины, в основном молодые или очень моложавые, в платках, серьгах, монистах во всю грудь, как броня, и юбках, похожих на пеструю гвоздику. Мужчин было меньше - у переносной кузницы, вокруг непонятного агрегата, похожего на дельтаплан или разобранную солнечную батарею или просто занятых беседой. Они были более сосредоточенны и лаконичны в жестах и одеты не так экзотически, как их прекрасные половинки. Вот кого почти не было - стариков. И детей - кроме самых что ни на есть соплявок, которые с безоглядной удалью залезали верхом на неподседланных коней и носились вокруг, испуская боевые клики. Впервые я увидел здесь зрелых самцов, причем недурной породы и стати - типа летской упряжной. Ну, ясно: когда это у цыган были плохие кони?
- В гриву они вцепляются почище клеща, - объяснил Нешу, поймав мой тревожный взгляд, - да и редкий конь младенца обидит. И то разве прикусит слегка, если доймут.
- А копыта у них подкованы?
- Бывает, только чаще там не подковы, а такие башмаки, это нас племя монголов выучило. И опять: редко случается такое, чтобы конь по нечаянности своей наступил на человека.
Я по опыту знал, что чем меньше расспрашиваешь, тем больше узнаёшь, и разговора не продолжил. Ради нас с Дюрькой устроили маленькое, но праздничное угощение: никакого спирта, зато кофе, уха, вкуснейший кулеш "из семи круп и семидесяти двух трав", зелень, ягоды и какое-то странное мясо, сладковатое и более нежное, чем курица. Чем-то родным и домашним повеяло от него - и сразу вспомнились мне наши буддисты с их вездесущим кулинарным творчеством.
Увидя, что мы уселись вокруг скатертей, постеленных на землю, малыши погнали лошадей к поильному корыту, навалили им пареного овса в длинную колоду с особыми отсеками для каждой отдельной морды и побежали к матерям и сестрам, что ели за своим "столом", отдельно от нас, мужчин. (И от Дюрры - она была не очень-то женщина, и поэтому никакой церемониал не заставил бы меня разлучиться с ней.) Сразу же на том конце стало шумно.
- Дети постарше куда лучше умеют себя вести, - говорили мне. - Они приезжают на вакации, это два-три месяца в году. Могли бы и почаще, да их свои дела не пускают, нас - наши. Отучатся, вот тогда надолго приедут или уедут насовсем. Это уж как случится.
- Сдублировать эталон, - объяснял мне совсем молодой хирья, - даже девушка сможет. Их нам привозят по воздуху или сухим путем. Что-то разрешено множить сколько угодно, по мере надобности - посуду, обыденную упряжь и сбрую, отрезы и всякие мелочи для рукоделия, сырой металл, еду, музыку и чтение на кубиках. Что-то - раз десять-двадцать: одежду, обстановку, дом без наличников и фестонов, палатку, обувь. Тут и сам не захочешь иного: любую вещь приходится доводить до ума самому. Сапоги вот - у меня нога широкая, у него узкая, и каждый любит свою мозоль больше чужой. А многое вообще нельзя копировать: хочешь книгу какую-нибудь рукописную и разрисованную картинками, буквицами и орнаментом, гобелен ручной работы или украшение, над которым кто-то год в поте лица трудился - будь добр, сам такое же на обмен сделай. Или с другом уговорись.
Лошади, поев, приближались к нам и ложились поблизости, подогнув стройные ноги и прислушиваясь. Я не великий знаток пород, только могу подтвердить, что ни на одной картинке старых атласов не видел таких статных. Ростом и внешностью они были похожи на ахалтекинцев и масти, как эта древняя порода, самой разнообразной. Дельность сложения, благодаря которой они были слегка похожи на упряжных, а не верховых, свидетельствовала скорее о роде занятий. Впрочем, наряжены кони были по-домашнему: легкий то ли науз, то ли глубокий чепец без накладок и украшений - не чтобы вести, а чтоб держаться. А на кое-ком вообще ничего не было.
Время от времени женщины подходили, обнимали их за шею, трепали гривы, приговаривая что-то на ухо, улыбаясь, и выслушивали ответное ржание.
- Колдуют, - шутя сказал дед Кинчо, - на ребенка загадывают.
Из мужчин один он поднялся позже со своего места во главе стола, где для него была брошена жесткая кожаная подушка, и уселся напротив пожилого игреневого жеребца - каштанового, с очень светлыми, почти совсем белыми гривой и хвостом.
- А они хорошо понимают друг друга, - кивнул я Нешу, с которым успел подружиться больше, чем с остальными. - Вот бы и мне научиться.
- Ты сам говоришь так, что тебя понимает любое живое существо, Джошуа, - ответил он. - И змея, и конь, и муж, и жена, и дитя.
- Я ж ему, недоучке, всю жизнь это твержу - не верит, - пробурчала Дюрька сквозь дремоту. Она, по-моему, сегодня пробуждалась только для того, чтобы в очередной раз налопаться в почетном кругу мужчин, от сытого желудка вякнуть какое-нибудь глубокомысленное ехидство и снова завалиться дрыхать у моего бока.
После обеда я попытался изобрести себе какую-нибудь работу, но меня ото всего отвадили: ты ничего из наших дел не умеешь и вообще гость. Ходи и приглядывайся.
Закончил я вечер (еще разик поев) в чьем-то передвижном ковчеге, чистом на удивление, с полумягкими матрасами во весь пол, картинками и полками на стенах. И заснул без сновидений, будто провалился.
Наутро еще со слипшимися глазами и дурной головой потянулся к своему костюмчику - и не обнаружил.
- Стянули, шеф. Как пить дать! - прокомментировала Дюрька. - В буквальном смысле. Я видела, как из окошка палка с загогулиной протягивалась, да решила, что это мне примерещилось. Зачем им это, скажи на милость?
- Зачем-зачем, - отозвался снаружи юный голосок. - Чинить и штопать, гладить и стирать. Женщина хирья неодетого и беспомощного мужчину видеть не должна.
- Спасибо за заботу. Может, я спрячусь под одеяло, а ты мне обратно кинешь?
- Оставил бы мне на память, - в окно просунулась смеющаяся зубастая рожица. Черные косы были разделены пробором, на лоб свисала цепочка с крупным топазом, а в крыло носа была вдета серебряная раковинка. Платка нет - значит, незамужняя, соображал я. - Больно грязно, с одного раза не отстирывается, и мода не та. Я тебе новое дам.
- Ну давай, а то мне уезжать надо.
На голову мне обрушился увесистый плоский пакет, где оказались (смотри перечень):
куртка из плотного темно-вишневого велюра с капюшоном и массой ремешков, строчек и карманов,
того же цвета узкие замшевые штаны,
бледно-желтая шелковая рубаха с обильными кружевами-блондами цвета мамонтовой кости,
черный пояс из чего-то крокодилового в мелкий выпуклый узор,
длинные светлые и тонкие носки до колена, кодовое название "гетры".
Обувь… обувку из похвальной предосторожности в сверток не упаковали. Только не знаю, чего пожалела девица - моей головы или своей: ибо к этому моменту я созрел для энергичного устного протеста, самую малость не переходящего в рукоприкладство. Обувка ждала меня у входа и выглядела соответственно прочему: низкие сапожки из вороной гибкой кожи с тем же рептильным рисунком, что на поясе, на каблуке и с узорными латунными нашлепками. Тонкость их работы заставляла заподозрить золото, и зря: золота я бы точно не вынес.
Делать нечего: я второпях облачился, чувствуя себя каким-то недорезанным дворянчиком, бросил куртку поверх руки и выскочил из домика в полной уверенности, что босиком мне тут уже не гулять.
Девица подкарауливала меня рядом с моим ведром особого назначения - боюсь, она же его и выплескивала, пока я спал без задних ног. Моя змеюка величаво выплыла следом по пологому скату, но на полдороге спохватилась, что земля по-прежнему жесткая, и запросилась на ручки. При этом она слегка помяла мне жабо и рукав, зато как гармонично выглядела теперь наша пара попугаев-неразлучников!
- Меня зовут Мага, - представилась отроковица. - Ты как, умываться будешь или тебя твоя змейка мокрым языком вылизывает?
Конечно, в руках у нее был кувшин, по-моему, даже с кусочком льда поверх водицы - знак особой приязни в сем краю - и расшитое полотенце.
- Кружева обливать жалко, а раздеваться перед женщиной хирья я не посмею, - сказал я с ханжеским видом. - Ладно, Мага, не дави на психику, я уж лучше в конской колоде поплещусь на манер ковбоя… когда вода немного нагреется.
- Тогда уж сразу в мою пиалу с чаем лезь, - фыркнула Мага. - Думаешь, твою грязь так уж вкусно пить? Мы питьевую воду берем из тех мест, где она семь слоев проходит и очищается. Так что снимай змею, клади наземь куртку, скидывай рубаху - когда только по пояс голый, здесь не в счет - и подставляйся.
Потом она покормила меня из миски, а Дюрьку из рук. Я снова, по ее словам, заспался. В лагере только мы трое, а полдень вот-вот стукнет. Часы здесь или отсчитывались побыстрее, чем у меня на отчизне, или я просто обленился.
- Твою старую одежду и мешок мы пришлем позже, - говорила она, - они и в самом деле не подходят для городов. (Вот уж ерунда, народ там жил самый разнообразный: просто ей хотелось поэкспериментировать то ли с "редупликацией", то ли вообще с изготовлением эталона. Но в ту пору я этого не подозревал.)
- А с голой гадюкой в обнимку ничего, там принято? - спросил я с подковыркой.
Она на минуту или две задумалась, потом сбегала к себе в домик и вынесла оттуда чехол из золотисто- коричневой парчи, сшитый, кажется, из двойного, то бишь долгого платка. Этакий галстук-переросток.
- Это мамин парадный нахв… накосник. Украшение и футляр для волос. Попробуй, может быть, подойдет? Тогда подарю. Твоя сума весь наряд бы испортила.
Судя по его длине, мамина парадная коса была метра в полтора и мела ей копыта. Тьфу, что это я? Копытца, туфельки такие с двойным каблуком под стремя, как у калмычки. Ребе Шимон как раз на такие свои уголки и набойки ставил.
Долгота его пришлась почти по Дюрре, если учесть и большую его широту. Бахрому, что была на широком конце, я привязал к шее, завязки узкого конца - к поясу. Правда, змеюка, влезши туда и любовно обвив мне талию, хныкнула, что ей маловато опоры, но я это пресек. Любая здравомыслящая рептилия на ее месте благодарила бы, что ятаган за нее не заткнули.
- Пошли на берег, Мага. По-моему, время, - сказал я.
Мы неторопливо шли, держась за руки, и песок тек из-под ее босых ног и моих обутых.
- Ты не погадаешь мне, что меня ждет в городе? - спросил я.
- Я не умею гадать. Особенно про таких, как ты, угадывать - там трижды три жизни надобны.
Она вытащила из-за пазухи комок.
- Вот что я нашла в твоей старой куртке. Возьми лучше сейчас, хотя он мокрый. Прости, я его в озерную воду окунула. Стрелки на месте, золотая и черненая, а вот сам обруч полинял. Не будешь сердиться, хозяин трансферта?
- Не буду, - шутливо сказал я, - ибо сам виноват отчасти… То есть буду, похитительница чужого барахла, если ты меня не поцелуешь.
Мага засмеялась чуть кокетливо:
- Не знаешь ты, о чем просишь. Мне это не опасно, я просватана. Но я не просто хирья, я из цианов, вот и озеро так названо - Цианор. И ты будешь обречен полюбить девушку нашего рода. Несчастливая любовь будет: не боишься?
- Почему? Если она будет красивая и добрая, как ты…
Она не дала мне закруглить свою мысль. Встала на цыпочки, обвила меня руками, и ее влажный розовый язычок с великолепным бесстыдством юности проник за ограду моих зубов и коснулся своего двойника. Дюррина голова с полуоткрытым зевом царила над нами, осеняя своим жалом. И вдруг на всю картину легла тень, стремительно заволакивая вес мир.
Большая голубоватая сигара летела над нами, держа курс на море. Бесшумно спикировала на воду: теперь можно было различить изящную лодочку размером в карандаш, подвешенную к ней на стропах.
Нет, конечно, то был обман зрения. Лодка была нисколько не меньше авиалайнера, а за канаты я принял толстые металлические крепления, намертво соединившие гондолу с жесткой обрешеткой стратиплана. Рыбу он не то чтобы пугал: она уходила от него, остерегаясь темноты, - зато луга огнистых цветов оставались нетронутыми. Подплывать к стратиплану приходилось на плотах и лодках, которые в обычное время загоняли под крутой берег, чтобы не слишком портили пейзаж.
Сначала из гондолы вышли пассажиры - молодой человек и девушка, одетые почти так же, как я, но без курток и, естественно, таких парчовых поясов. Сапоги на ней были до колена, рубашка на нем - самая простая. Помахали нам рукой и стали неподалеку, ожидая разгрузки.
Плыли по воде какие-то сундуки, бочки, корзины, герметически закрытые шкафы - должно быть, с оригиналами бытовых реалий. В шлюпках под натянутым тентом переправлялись матерчатые баулы, упакованные во что-то стекловидное кодексы и свитки, статуэтки и небольшие картины без рам. Я так понял, что кристалл защищал от потопления и иной порчи и легко скалывался после прибытия на место. Молодая чета вместе с командой перетащила груд на специальную площадку, подхватила два тощих узла и пузатый ридикюль - это были их собственные вещи - и зашагала к табору.
Я погладил Магу по волосам и вошел в лодку, гребцы ударили в весла, и мы заскользили к нашему кораблю.
От шхуны или брига он отличался, на мой непросвещенный взгляд, больше всего отсутствием узкого трапа: на воде плавала широкая и довольно остойчивая платформа с широкими ступеньками. За паруса сходило брюхо баллона, пассажиры размещались в каютах, обшитых деревом изнутри и снаружи, груз пребывал в трюме. Вот команда была не моряцкого кроя: все, как один, расфранченные стюарды и стюардессы. Наша остановка была не конечной, разумеется, многие ехали дальше, и я оказался в середине толпы.
Каждую минуту я ловил себя на том, что уж слишком быстро привык к необычным ситуациям, и мир, хотя очень разнообразный, но приземленный, меня больше не волнует. Лица пассажиров были симпатичные, хотя не столь колоритны, как у народа хирья. Во время пути они не пробовали ни размножить вещи, ни изменить погоду, а сидели или ходили по просторной палубе, разговаривали, пили минеральную воду и любовались пейзажами, мелькавшими под нами со скоростью сто миль в час. Потом мы поднялись за облака - как говорили, воздушные течения там были устойчивее. Тут я почувствовал себя пассажиром аэроплана или реактивного поезда, только рокота моторов не хватало: здешние работали бесшумно. И еще не мог отделаться от мысли, что моя Дюрра - единственное явление на борту, в котором осталось нечто от экзотики дальних странствий. К ней относились, впрочем, лояльно - то есть благодушно и ровно. Узкоглазый и широколицый юноша, который почему-то оседлал собой чукотскую оленью доху и обедал, не сходя с места, гроздью бананов, поинтересовался, любит ли животное этот сорт, а то он, видите ли, среднесладкий. И получив утвердительный ответ, скормил ей штуки четыре. Это при том, что она уже стрескала полтора обеда из положенных нам двух! Я шепотом пригрозил, что брошу ее таскать на своем горбу, если не уймется.
- Аэропорт Охрида! - возгласила стюардесса, в своем ярко-желтом английском костюмчике похожая на канарейку. - Кто спускается в город, возьмите адреса и обменные талоны у квартирмейстера корабля. Желающие посетить Школьную Республику должны заблаговременно пройти санобработку и тест на присутствие чувства юмора. Повторяю: желающие…
Надо ли говорить, что я пожелал.
- Девушка, а кто это… тестирует?
- А-а. Уши мыли утром?
- Не уверен. Меня окатили такой холодной водицей, что я потерял сознание.
- Сойдет. Насчет гигиены, я имею в виду.
- А это самое… чувство юмора у меня, пожалуй, и завалялось где-то в глубине души, но у нее - я потрепал Дюрьку по головке - у нее с этим полный швах.
- Ага, - подтвердила Дюрька, - это потому, что мы - потерпевшие кораблекрушение. Какой багаж у нас пропал, если бы вы знали! Тут не до смеха.
Девушка с самым невозмутимым видом показала нам на выход:
- Вот, выходите на причал и езжайте куда вам вздумается. Весь флаер от вас ходуном ходил, чуть оболочка от внутреннего меха не лопнула, а туда же - юмора у них нет!
Я перепрыгнул на причал - мы снова приводнились на озерцо, но вполне обозримое. Виден был и еще один дирижабль, сдутый и свернутый. Потом я пересек площадь.
Невысокие здания, приветливые, как детский рисунок, были наполовину скрыты деревьями, газоны расстилались передо мной, покачивая тысячами цветочных головок. Вся площадь вокзала была в цветах, их рассекали мощеные мраморным щебнем тропинки. Узкое шоссе, которое шло от озера, на уровне щиколоток было огорожено цепями. По нему раскатывали велосипеды, волоча за собою теплый бриз. Гирлянды плюща, дикого винограда, клематисов, роз и душистых огурцов свисали с балконов и затягивали окна, обвивали мрачные кроны туй и кипарисов, цеплялись за стволы эвкалиптов и выплескивались под ноги. Люди здесь были в основном молодые, нарядно одетые и целеустремленные: мне показалось удивительным и контрастирующим со здешней разнеженно-курортной средой полное отсутствие фланёров - и детишек. (Дэн разика два брал меня малышом в модный и дорогой санаторий: это потрясло, отпечаталось, но оказалось не моим стилем жизни.)
Вопреки моим опасениям, реагировали на меня не очень: кто-то дружелюбно улыбался Дюрьке, кое-кто поднимал брови с легким удивлением. Подойти не пробовали. Спасибо, а то прошлый разок я чего-то недопонял относительно сатирического эффекта и боялся, что на нас будут пальцем указывать.
Так я и шел, единственный в этом парадизе не у дел. Народ заходил в дома и выходил оттуда, укатывал куда-то на велосипедах, которые стояли на тротуаре, смирно дожидаясь своих хозяев, перебрасывался репликами.
Где-то в полумиле от аэровокзала я увидел первую толпу бездельников. Человек двадцать окружило парочку юных, от силы пятнадцатилетних уличных танцоров в испанских костюмах. Па их танца были на редкость грациозны, ритм - безупречен: девочка отщелкивала его на кастаньетах с колокольцами, мальчик отбивал на гитарной деке, одновременно наигрывая простую мелодию. Мы с Дюррой остановились тоже: я был почти заворожен вспышками и кружением огнистого шелка, лент и кружев на фоне черного бархата.
Музыка оборвалась. Мальчик ухарски бросил лаковую широкополую шляпу нам под ноги, и в нее посыпались то ли монеты, то ли жетончики. Черт! Я и не думал о такой оказии. К счастью, у меня в одном из карманов куртки нащупалось что-то квадратное и плоское, и я швырнул его в сомбреро.
Конечно же, девочка мигом ухватила квадратик и уставилась на него, потом на меня. Люди расходились.
- Щас притянут к суду как фальшивомонетчиков, - прошипела на ухо Дюрька.
- Красивая медалька, но ведь это не детские деньги, - сказала мне танцорка. - Это скорее кулон, с дырочкой для ремешка. Вы ведь новичок у нас, я угадала?
- Ну да. Ты прости, я и взрослых денег пока не заработал. И заплатить не мог, и отойти - так вы мне понравились.