- Я связан клятвой, - гордо ответил Хэмфрис. - Если полученная от вас информация просочится к безопасникам - хоть какой-то их структуре! - я выплачу штраф размером около десяти тысяч долларов серебром по курсу Западного блока. Заметьте - в звонкой монете выплачу, не бумажками какими!
- Отлично, я вам верю, - кивнул Шарп и приступил к рассказу. - Я экономист, работаю в Департаменте сельского хозяйства, в отделе реабилитации территорий. Вот я и наведываюсь то к одной воронке от водородной бомбы, то к другой и смотрю, нельзя ли чего отстроить или по-новой использовать.
Тут он примолк и поправился:
- Точнее, я аналитик. Я анализирую данные отчетов о состоянии воронок и выдаю рекомендации. Кстати, это я рекомендовал вернуться к культивации земли вокруг Сакраменто и восстановить Лос-Анджелесскую промышленную зону.
Хэмфрис не показал виду, но сказанное весьма впечатляло. Ничего себе! Перед ним сидел человек из правительства, человек, принимающий решения на самом высоком уровне! И надо же, Шарпа, оказывается, тоже мучает тревожность прямо как самого обычного гражданина. Даже чиновникам такого уровня приходится прибегать к помощи специалистов Психиатрического фронта.
- Хм, моей невестке очень повезло, когда под Сакраменто все расчистили, - покивал Хэмфрис. - До войны она там грецкие орехи выращивала. Так Правительство пепел вывезло, дом и ферму отстроило, даже деревья заново высадили. Так что теперь она прямо как до войны живет - единственно, ранение в ногу, конечно, никуда не делось.
- Да, тот проект оказался весьма удачным, - согласился Шарп. Он вдруг вспотел. На бледном гладком лбу выступила испарина, он курил, а руки дрожали, и сигарета тряслась вместе с ними. - Конечно, я принимаю интересы Северной Калифорнии близко к сердцу. Я же родился под Петалумой, там еще птицефермы были сплошные, яйца поставлялись в огромном количестве по всей Америке.
И тут он осекся. И с трудом выдавил:
- Хэмфрис, все плохо. Что мне делать?..
- Для начала, - отозвался психоаналитик, - расскажите о своей проблеме.
- У меня… - Тут Шарп глупо, беспомощно заулыбался. - В общем, у меня галлюцинации. Они и раньше у меня были, но в последнее время… Одним словом, я боролся, всегда боролся, но… - тут он неопределенно взмахнул рукой, - но в последнее время они преследуют меня постоянно. Яркие такие. Частые. Все как наяву.
Рядом со столом Хэмфриса аудио- и видеозаписыватели неприметно фиксировали происходящее.
- Расскажите мне, что вы видите, - попросил он. - И возможно, я смогу объяснить причину возникновения галлюцинаций.
Он устал. Сидел на диване в своей уютной гостиной и устало просматривал отчет за отчетом - морковь мутировала. Вывелся какой-то новый вид - внешне совершенно не отличимый от нормального, - из-за которого люди в Орегоне и Миссисипи попадали в больницу. С судорогами, температурой и частичной слепотой. И почему именно в Орегоне и Миссисипи? Шарп снова посмотрел на приложенные к отчету фотографии - морковка как морковка. А поди ж ты, какая смертоносная мутация… Отчет содержал исчерпывающую информацию о токсинах и рекомендации по составлению противоядия.
Он устало отбросил папку и принялся за следующую.
Второй отчет сообщал, что в Сент-Луисе и Чикаго объявилась детройтская крыса - приметная зверюга, чего уж там. Твари расселились в городках, выросших на месте разрушенных мегаполисов - и в сельской местности, и в городской полосе. Детройтскую крысу он видел собственными глазами - один раз, но хватило на всю жизнь. Три года назад он вернулся домой поздно ночью, отпер дверь и в темноте увидел, как что-то метнулось прочь, под кресло. Он вооружился молотком и двигал мебель до тех пор, пока не нашел - ее. Крысу. Здоровенную, серую. Она как раз плела паутину, - от стены до стены. Крыса бросилась, он прибил ее молотком. Крыса, плетущая паутину, - бррр…
Он вызвал дератизаторов и сообщил куда надо о том, что видел крысу-мутанта.
Правительство в свое время основало Агентство "ОО" - оно вело дела Особо Одаренных. Людей, которые в послевоенное время выказали паранормальные способности. В местностях с высокими показателями радиоактивного заражения таких было особенно много. Но Агентство занималось лишь людьми - телепатами, провидцами, паракинетиками. Надо бы завести нечто подобное для овощей и грызунов - чем не идея?
За спиной послышался шорох. Шарп быстро обернулся и оказался лицом к лицу с высоким худым человеком в истрепанном плаще. Незаметно подкравшийся визитер невозмутимо пожевывал сигару.
- Испугался? - хихикнул Джиллер. - Смотри, в обморок не упади.
- Я вообще-то работаю, - сердито заметил Шарп, постепенно приходя в себя.
Джиллер и впрямь застал его врасплох.
- Оно и видно, - фыркнул Джиллер.
- Я думал, опять крыса, - вздохнул Шарп и отодвинул кипу отчетов. - Ты как сюда попал?
- Дверь была не заперта. - Джиллер бросил плащ на диван. - Да, точно, ты ж детройтскую как-то молотком пристукнул. Прямо в этой комнате. - И он обвел глазами чистенькую, скромно обставленную гостиную. - У них укус смертельный?
- Смотря куда цапнет.
Шарп сходил на кухню, выцепил из холодильника две бутылки пива. Наливая в стаканы, заметил:
- Вообще-то зря они пшеницу на это дело переводят… но если уж пиво варят, пиво надо пить. Не смотреть же на него, правда?
Джиллер отхлебнул и завистливо пробормотал:
- Ты у нас большая шишка, роскошествуешь тут, понимаешь… - И он застрелял глазками по кухне. - Гляди-ка, у тебя плита есть, холодильник… - Причмокнув, добавил: - Даже пиво! Между прочим, я последний раз его пил в августе.
- Ничего, небось не помрешь, - безжалостно отрезал Шарп. - Ты по делу? Если по делу, давай к делу. У меня полно работы.
Джиллер пожал плечами:
- Да так, зашел проведать земляка.
Шарп поморщился:
- Что-то ты издалека начал. Вечный двигатель изобрел, что ли, и не знаешь, кому впарить?
Но Джиллер сохранял абсолютную серьезность:
- Неужели ты стыдишься своего происхождения? А ведь, между прочим…
- Я знаю, знаю. Центр мировой яйцеторговли и птицеводства. Интересно, когда туда водородная бомба упала, сколько перьев в воздухе летало?
- Миллиарды, - мрачно проговорил Джиллер. - Мои перья там тоже летали. В смысле, моих куриц. Твоя семья ведь тоже держала ферму, разве нет?
- Нет, - угрюмо уперся Шарп - он вовсе не хотел быть как Джиллер, даже в прошлом. - У нас аптека была, на 101-м шоссе. Недалеко от парка, рядом со спортивным магазином. - И он тихо-тихо добавил: - Пошел ты к черту, Джиллер. Мы уже все это сто раз обсуждали. Можешь хоть поселиться у меня перед домом - я не передумаю. Нет никакого проку в возрождении Петалумы. К тому же, кому она нужна без куриц…
- А в Сакраменто как дела идут? - поинтересовался Джиллер.
- Отлично.
- Грецкие орехи колосятся, люди собирают невиданный урожай?
- Ага. Шагу ступить нельзя, кругом орехи кучами.
- Мыши жируют, перебрасываясь скорлупками?
- Жонглируют скорлупой, как в цирке.
И Шарп невозмутимо отхлебнул пива - хорошее, хорошее пиво, прямо как довоенное. Впрочем, откуда ему знать вкус довоенного пива, ведь в 1961-м, когда война началась, ему только-только исполнилось шесть лет. Но у пива был роскошный вкус. Приятный, навевающий мысли о беззаботном отдыхе и счастье.
- Мы тут прикинули, - хрипло выговорил Джиллер - в черных глазках тут же появился жадный голодный блеск, - что округи Петалума и Сонома можно восстановить. Цена вопроса - семь миллиардов в валюте Западного блока. Не сравнить с твоими подачками.
- А Петалуму и Соному не сравнить с округами, которые мы восстанавливаем! - сварливо отозвался Шарп. - Думаешь, мы не сможем обойтись без яиц и вина? Нам нужна промышленность! Приоритет - у Чикаго, Питтсбурга, Лос-Аджелеса и Сент-Луиса!
- А ты не забыл, - затянул свою всегдашнюю песню Джиллер, - что ты из Петалумы? Нехорошо о земляках-то забывать, нехорошо. Твой долг - заботиться о тех, с кем вырос!
- Долг? Ты что же думаешь, я в правительстве сижу для того, чтобы лоббировать интересы каких-то богом забытых аграрных областей? - Шарп даже покраснел от злости. - Да я…
- Мы земляки. Мы вместе выросли, - твердо сказал Джиллер. - Свои люди, не чужие. Ты должен нам помочь.
Ему удалось кое-как избавиться от надоедливого гостя. Потом он долго стоял и смотрел, как тонут в темноте огоньки фар удаляющейся Джиллеровой машины. "Вот так, - подумал он, - весь мир вертится: блюди личную выгоду и плюй на остальных".
Вздохнув, он повернулся и побрел к крыльцу. Окна дома приветливо светились. Задрожав, он вытянул руку и принялся на ощупь искать перила.
А потом, когда он неуклюже полез на крыльцо, случилось страшное.
Вдруг ни с того ни с сего свет в доме погас. Перила растворились под его рукой.
Уши наполнил визгливый тонкий вой - оглушающий, отвратительный. Он падал! Падал, молотя руками по воздуху, пытался уцепиться - хоть за что-то, но кругом была лишь темная пустота, не ухватишься, бессветная, ни предмета, ни образа, только бездна под ногами, и он летел в нее, отчаянно вереща:
- Помоги-иииите! - Так он орал и глох от собственных беспомощных воплей. Никто его не слушал и не слышал - некому. - Я падаю!
А потом он судорожно вздохнул и обнаружил, что лежит, растянувшись на мокрой от росы лужайке, сжимая в горсти грязь и выдранную траву. Лежит в каких-то двух футах от порога - в темноте поставил ногу мимо ступеньки, оступился, оскользнулся. Обычное дело - перила ведь загораживают свет из окон. Все произошло буквально за долю секунды, он упал и растянулся во весь рост. По лбу текла кровь - рассек, когда рухнул наземь.
Как глупо! Детский сад какой-то! Зла не хватает…
Дрожа всем телом, он поднялся на ноги и полез вверх по лестнице. Уже зайдя внутрь, долго стоял и трясся, прислонившись к стене. Все никак не мог отдышаться. А потом страх понемногу отпустил, вернулась ясность мысли.
А вот странно: почему он так испугался падения?
Нет, с этим надо что-то делать. Ему становится все хуже и хуже. В прошлый раз он просто споткнулся, выходя из лифта на своем этаже, - и заорал от страха на весь вестибюль. На него еще долго потом оборачивались.
А что ж случится, если он действительно упадет? Например, если оскользнется и свалится с мостков, соединяющих офисные здания в Лос-Анджелесе? Понятно, что ничего страшного не случится, его тут же поймает и удержит от падения защитный экран, да и что тут необычного - люди регулярно падают. Но в его случае проблема - в шоке, который он испытает. Этот шок его убьет как пить дать. "Не умру, так рехнусь", - подумал Шарп.
И мысленно поставил галочку напротив строчки: "Никаких прогулок по мосткам". Никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах. Он, конечно, и так старался держаться от них подальше, но после сегодняшнего инцидента - все, абсолютный запрет. Как на самолеты. С 1982 года он ни разу не отрывался от поверхности земли. И не собирается. А в последние десять лет не забирался выше десятого этажа.
Но если не ходить по мосткам, то как же в документохранилище ходить? Там же все отчеты и материалы лежат, а добраться можно только по мосткам - узкой металлической дорожке, уходящей круто вверх.
Пот заливал глаза, он еле дышал от ужаса. Потом Шарп долго сидел, скрючившись и обхватив себя руками. С такими проблемами его вытурят с работы…
И хорошо, если он только работу потеряет. А если - жизнь?..
Хэмфрис еще немного подождал, но пациент, похоже, выговорился и умолк.
- А если я скажу, что боязнь падения - довольно распространенная фобия? - спросил психоаналитик. - Вам полегчает?
- Нет, - коротко ответил Шарп.
- Ну и правильно. Говорите, с вами такое уже не первый раз случается? А когда случилось в первый?
- Мне было восемь. Война шла уже два года. А я задержался на поверхности - огород осматривал.
Шарп бледно улыбнулся:
- Мне нравилось ковыряться в земле. Выращивать что-то. И тут система ПВО - мы жили под Сан-Франциско - засекла выхлопной след советской ракеты, и сигнальные башни вспыхнули, как бенгальские огни. Я стоял прямо над укрытием. Подбежал ко входу, поднял люк и пошел вниз по лестнице. Мать с отцом уже ждали внизу. И кричали - быстрей, быстрей! И я побежал вниз по ступеням.
- И вы упали? - выжидательно спросил Хэмфрис.
- Нет, не упал. Мне вдруг стало страшно. Ноги приросли к полу, я не мог сдвинуться с места, а они орали - давай, давай вниз! Нужно было задвинуть нижнюю плиту - а они не могли, ждали, пока я спущусь.
Хэмфрис поежился и заметил:
- Как же, помню-помню эти двухкамерные бомбоубежища. Полно народу так и захлопнуло - между внешним люком и нижней плитой.
И он внимательно оглядел пациента.
- Вам в детстве приходилось слышать подобные истории? Рассказы о людях, которые остались на лестнице, как в ловушке - ни назад не выбраться, ни вниз пройти?
- Да я не боялся, что на лестнице останусь! Я боялся упасть! Боялся, что рухну головой вниз…
Шарп облизнул разом пересохшие губы.
- В общем, я развернулся… - По его телу прокатилась видимая дрожь. - И пошел обратно. Наружу.
- Во время налета?
- Они сбили ракету. Но пока не сбили, я полол грядки. Потом, конечно, мне всыпали по первое число.
Хэмфрис мысленно сделал отметку: "зарождение чувства вины".
- В следующий раз, - продолжил рассказывать Шарп, - это случилось, когда мне уже было четырнадцать. Война несколько месяцев как закончилась. И мы решили вернуться, посмотреть, что осталось от городка. Ничего не осталось - только воронка. Здоровенная воронка с радиоактивным шлаком на дне, несколько сот футов глубиной. В нее осторожно спускались спецкоманды, а я стоял и смотрел, как они работают. И вдруг… испугался.
Он затушил сигарету. Подождал, пока психоаналитик выдаст ему следующую.
- В общем, я после этого уехал. Мне каждую ночь та воронка снилась - страшная, как мертвый раскрытый рот. Я поймал попутку, военный грузовик, и уехал в Сан-Франциско.
- А следующий эпизод когда случился? - спросил Хэмфрис.
Шарп сердито ответил:
- Да с тех пор меня, по сути, и не отпускает! Мне страшно, когда я забираюсь слишком высоко, страшно, когда надо идти вверх или вниз по лестнице - да постоянно страшно! В любом месте, с которого можно упасть. Но тут уж что-то совсем из ряда вон выходящее случилось - я на крыльцо собственного дома подняться не смог.
И он осекся и некоторое время молчал.
- Там три ступеньки, - наконец горько сказал он. - Всего-то три ступеньки.
- Ну а помимо этого припоминаете какие-нибудь неприятные эпизоды?
- Я как-то влюбился - в очень красивую шатеночку. Она жила на самом верхнем этаже в "Апартаментах Атчисон". Наверное, до сих пор там и живет. Не знаю. В общем, я добрался до пятого или шестого - уже не помню - этажа, а потом… потом пожелал ей спокойной ночи и спустился вниз.
И насмешливо добавил:
- Она, наверное, решила, что я псих.
- Еще что-нибудь? - спросил Хэмфрис, мысленно отмечая, что в рассказе пациента всплыла тема секса.
- Однажды мне пришлось отказаться от работы - нужно было летать. Самолетом. Инспектировать всякие аграрные зоны.
Хэмфрис проговорил:
- В прежние времена психоаналитики пытались докопаться до причин возникновения фобии. Теперь мы задаемся вопросом: "А каков механизм ее действия?" Обычно фобия проявляется в ситуациях, к которым пациент испытывает подсознательную неприязнь. Фобия позволяет ему выходить из них с наименьшими потерями.
Лицо Шарпа медленно залила краска гнева:
- А что-нибудь полезное вы мне можете сказать?
Хэмфрис растерянно пробормотал:
- Ну, я же не говорю, что полностью разделяю подобное мнение. И это совсем не обязательно ваш случай. Тем не менее, я могу сказать вот что: вы боитесь не падения. На самом деле вы боитесь связанных с ним воспоминаний. Если повезет, мы докопаемся до воспоминания-прототипа - того, что раньше называли изначальным травмирующим событием.
Он поднялся и подтянул поближе конструкцию из насаженных на стержень зеркал, оплетенных электрическими проводами.
- Это моя лампа, - пояснил он. - Она снимает барьеры памяти.
Шарп испуганно оглядел аппарат:
- Слушайте, - занервничал он, - не надо реконструировать мне разум. Может, я и невротик, но мне моя собственная личность вполне по душе. Я ею горжусь и менять не собираюсь.
- Лампа вашу личность никак не изменит. - Хэмфрис нагнулся и включил аппарат. - Зато выведет на поверхность воспоминания, к которым сознание пока не имеет доступа. Я хотел бы проследить ваш жизненный путь до точки, в которой вам нанесли травму. Я хочу узнать, чего вы на самом деле боитесь.
Вокруг плавали черные тени. Шарп заорал и забился, пытаясь сбросить с рук и ног цепкие пальцы. Его тут же ударили - прямо в лицо. Он закашлялся и перекинулся вперед, сплевывая кровь, слюну и осколки зубов. На мгновение по глазам ударил слепящий свет. Его рассматривали.
- Сдох? - жестко спросил чей-то голос.
- Нет пока.
Шарпа чувствительно пнули в бок. Сознание то уходило, то возвращалось, в глазах двоилось, но он почувствовал, как хрустнули ребра.
- Но уже недолго осталось.
- Слышишь меня, Шарп? - просипел кто-то в ухо.
Он не ответил. Он лежал и пытался не умереть. Главное, отделить себя от растоптанного, искалеченного тела. Оно - не я.
- Ты, верно, думаешь, - проговорил голос - знакомый, вкрадчивый, мягкий, - что я сейчас скажу: вот, Шарп, это последний твой шанс, не упусти его. Так вот, нет у тебя шанса, Шарп. Ты его упустил. А сейчас я тебе скажу, что мы с тобой будем делать.
Он задыхался, не хотел слушать. Не хотел чувствовать того, что они делали с ним - долго, беспощадно. Но все равно слышал и чувствовал.
- Ну и отлично, - наконец сказал знакомый голос.
Они уже закончили. Сделали все, что хотели.
- Теперь выкидывайте.
То, что осталось от Пола Шарпа, подволокли к круглому люку. Вокруг распахнулась холодная тьма, полная тумана, - а потом его мерзко, пинком, вышвырнули в черноту. Он падал вниз, но не кричал.
Нечем было кричать. Нечем.
Лампа щелкнула, выключаясь, Хэмфрис наклонился и потряс скрючившегося в кресле человека за плечи.
- Шарп! - громко приказал он. - Проснитесь! Выйдите из сна, Шарп!
Человек застонал. Заморгал. Зашевелился. На лице застыло выражение беспримесной, страшной муки.
- Г-господи, - прошептал он.
Глаза оставались пустыми, тело беспомощно обвисло, еще не оправившись от перенесенной боли.
- Они…
- Вы очнулись, - сказал Хэмфрис - его еще потряхивало после увиденного. - Не волнуйтесь, вы в полной безопасности. Все прошло, закончилось, осталось в прошлом. В далеком прошлом.
- Кончилось? - жалко пробормотал Шарп.
- Вы вернулись из прошлого в настоящее. Вы слышите меня?
- Д-да, - еле выговорил Шарп. - Но - что это было? Они меня выкинули. Откуда-то. Куда-то. И я стал падать, падать… - Тут он задрожал всем телом. - Я упал. Я упал!
- Вы выпали из люка, - спокойно объяснил Хэмфрис. - Вас избили и жестоко изранили - похоже, эти люди решили, что вы мертвы. Но вы выжили. Вы живы. Вы сумели выкарабкаться.