- Городские все неуклюжие, как бабы… А ты, вообще-то, пацан или девка, а?
Я промолчал и хотел вылезти на берег, но "рыболов" не дал, пихнув снова. Глазки у него сделались колюче-гадкими.
- Ты к моему пруду не ходи больше, понял? У вас там, у пипекторов, своих прудов хватает, небось.
- Не приду, - пробурчал я, сжал зубы.
- И ладно.
Я опять хотел выйти из воды - а он опять толкнул.
- Покажь, пацан ты или девка - тогда пущу.
Хоть бы не зареветь, подумал, а то вообще забава ему будет…
Я отступил в воду дальше. Берег делался круче, а плавать я не умел. Пацан стал посвистывать и шлёпать удилищем по воде.
- Эх, чего с тебя взять… Ладно, зайдёшь по горло - пущу.
Но я решил стоять на месте. Кажется, пацану уже наскучила забава, он зевнул.
- Эй!
Окликнули от дороги. Среди деревьев стоял… мальчик в странном наряде - короткая, облегающая курточка, чёрная с золотым шитьём и такие же короткие штанишки. У него было круглое лицо, а глаза, видно, по девчоночьи красивые, он зло сощурил.
Мой враг явно перетрусил не меньше, чем я сам минуту назад. А я уже не боялся. Было только стыдно.
- Ты, конопатый с палкой, подойди!
"Рыболов" двигался крошечными шажками и остановился довольно далеко от мальчика в чёрном.
- Обычно я не трачу время на таких, как ты. Тех, кто мне мешает, я просто уничтожаю. Впрочем, и в этом давно уже не случалось необходимости. Я даже… соскучился. Для развлечения моего… друга, я покажу, что бывает с теми, кто забывает уступить дорогу. - Мальчик в чёрном замолчал - и как-то странно застыл - так застыл однажды на моих глазах больной падучей, перед тем как забиться в судорогах. Я испугался, что с мальчиком случится то же самое. Но тут "рыболов" быстро присел, раскинув руки, будто курица. Пальцы его стали хватать траву, он пытался впиться ими в дёрн и тут же сломал себе ноготь. Я хотел отвернуться, но, как в дурном сне, не мог. "Рыболов" вырывал комки земли вперемешку с травой и запихивал их себе в рот. Глотал, давился, кашлял. Слёзы и сопли текли по его лицу, и, наконец, я пересилил оцепенение и крикнул:
- Брось… ну, брось же!
Мальчик в чёрном будто с усилием перевёл взгляд на меня и кивнул. "Рыболов" упал на траву, быстро, перебирая руками и ногами, как паук, отполз на несколько шагов и замер, скорчившись. Я знал почему-то, что он жив.
- Да. Он неприятен изнутри так же, как и снаружи. Хорошо, что ты рано прервал меня - иногда утрачивается чувство времени, тем более, что этим давно уже не занимался. - Он помолчал, потом, наверно, решил уточнить: - Наказанием тех, кто огорчает моих друзей. - И опять пауза. - У меня давно не было друзей. Я… отвык. Ты прости, если я что-то делаю не так - говори сразу.
Он пристально посмотрел на меня. Я испуганно кивнул.
- Не бойся. - Он будто хотел улыбнуться, но то ли передумал, то ли не сумел. - Мой друг никогда не станет моим врагом. Я умею выбирать. Это я… хорошо… делаю.
Уже в кровати я понял, как сильно устал за день. Ноги гудели, а стоило закрыть глаза - и я будто падал куда-то. Сперва это пугало чуть-чуть, перед глазами то и дело мелькали цветные картинки - всё, что виделось за день, но какое-то игрушечное, я понял, что могу обращаться с ним, как с мозаикой - переставлять кусочки и даже менять их, плохое делать забавным и нестрашным, делать свет ярче, ускорять или замедлять время.
Потом опять закружилась голова. Я раскинул руки, потому что хотел нащупать кровать и уцепиться за неё для надёжности. Но вокруг была только прохладная пустота - и какой-то шум.
Прохладная морская пена, почему-то подумал я. Я лежу на морской пене. А подо мной - бездна, тыщи метров бездны. И я утону. Я не умею плавать, но даже если бы умел…
Так лети! - сердито сказал голос. То есть, я сперва решил, что сердито. Голос был незнакомый, какой-то напряжённый, тревожный.
Как? Как я взлечу прямо с воды, я же не чайка! Я отказался ею быть, я обозвал её, нехорошо обозвал…
Глаза того, кто говорил со мной, оказались близко-близко.
Налетит ветер…
Ветер дул в темноте, сильный, упругий. Он бы легко меня поднял и унёс, если бы не вода. Как сделать, чтобы моё распластанное на волнах тело оторвалось от этой прохладной бездны?
При чём тут вода? - сказал Он. - Когда ты боишься. Глубины внизу или высоты вверху. Вот и болтаешься между ними, как поплавок.
Я разозлился на себя до слёз. Вот и он тоже презирает меня за страх. Ну и ладно. Не надо мне таких друзей. Никого мне не надо тогда. Я сам…
Шквал смял поверхность моря, как удар громадной ладони. Сначала я был на гребне волны, а потом понял, что обезумевший воздух несёт меня боком - так однажды перед грозой ураганный ветер расшвырял по небу ласточек, не успевших или не пожелавших укрыться.
Город кончается на западе, немного не дотянувшись до моря. Дальше, далеко в море, уходит прямой и тонкий мыс с крикливыми чайками, рокотом гальки и шорохом волн. Город обрывается у мыса, у нагромождения утёсов, разделённых трещинами, в которых плещется вода. Там полно скользких обломков скал, торчащих из воды, а в расщелинах водятся морские дракончики с ядовитыми шипами.
Перебраться на мыс по утёсам нелегко, и я ни разу не решился на это. Мама вообще строго-настрого запрещала даже подходить к Стреле.
- Каждые несколько лет находится юный болван, готовый покрасоваться перед дружками - и хорошо ещё, если дело кончается только сломанной ногой, рукой или ребром, - вторил ей отец.
- Я не болван, - говорил я. - И вы это знаете.
- Да, - соглашалась мама. - Но когда я была маленькой, у Стрелы один мальчик сломал позвоночник, и он вовсе не собирался перебираться - его толкнули нечаянно.
- Толкнуть могут на улице, - из упрямства возражал я, вовсе не собираясь прямо сейчас бежать на Стрелу. Там было, конечно, интересно, но дорога туда и обратно занимала большую часть дня, это имело бы смысл, надумай я и вправду перебираться на мыс - а просто постоять на берегу, мечтая о том, чтобы стать лёгким и ловким, прыгуче-летучим, неуязвимым для камней и волн…
На самом конце Стрелы стояла древняя башня - маяк. Говорили, что когда-то она была намного выше, и строили её вовсе не для того, чтобы подавать сигналы морским судам. Говорили даже и такое, что когда-то эта башня стояла не на самой Стреле, а на окраине города. Говорили, её возвёл сам Проклятый, и в ней он занимался своими страшными делами…
Но явившийся из чужих земель маг уничтожил Проклятого, и от удара его огненного кулака верхнюю половину башни снесло, как срезало, а потом какой-то непостижимой магией она и вовсе сместилась в пространстве. Управители города сперва собирались довершить дело, чтобы не оставить даже и памяти о ненавистном чернокнижнике - но башня оказалась на диво крепкой, не иначе заколдованной. Полвека она пустовала, а затем, когда Проклятый и его дела ушли в историю, "угли подёрнулись пеплом", и новые власти распорядились устроить в башне маяк.
Маяку там было самое место - Стрела и рассыпанные со всех сторон от неё подводные утёсы грозили гибелью кораблям в туман или в шторм.
Человек, который решился пойти в смотрители маяка на Стреле, наверняка был или отчаянным храбрецом, или просто чокнутым, рассуждали мы, мальчишки, глядя с берега на темный клык маяка. При этом сами же воображали себя в роли такого странного и отважного отшельника. Никто из нас не знал, кто сейчас служит смотрителем на маяке, стар он или молод, и что заставило его взяться за такую работу.
…- Идём, - сказал мне Мальчик. Тогда он впервые появился прямо у нашего дома - солнечным утром он был полоской чёрной краски на белёных камнях стены - или трещиной в темноту. Я понимал, что боюсь его - не из-за его непостижимой силы, а скорее потому, что моё первое с ним знакомство оказалось связано с той омерзительной сценой… Я хотел избавиться от этой связи, чтобы получилось так, что Мальчик, выручивший меня у пруда, стал моим другом - а жестокой радости, упоения в его глазах в тот миг - не было. Ведь я мог просто ошибиться тогда…
Я пошёл за ним, ни о чём не спрашивая. Улицы были, как обычно, пустынны - я привык к этому настолько, что удивился бы, случись иначе. Мальчик шёл впереди - я вдруг понял, что он удивительно грациозен. Он как будто упивался властью над своим же телом, он то шагал степенно, точно юный принц, то чуть ли не бежал вприпрыжку - но всё время это было как танец, как будто каждое движение его незагорелых ног и рук отработал гениальный танцмейстер.
В какой-то миг мне почудилось - Мальчик не отбрасывает тени. Я почему-то не испугался и почти не удивился - правда, тут же обнаружил, что тень никуда не девалась, наверно, она ненадолго затерялась в причудливых движениях, сиянии летнего солнца, белых камнях мостовой и тонких, изломанных линиях теней от веток дерева в саду за оградой.
Мне хотелось спросить его, почему он одевается в чёрное. И понять, почему он нисколько не загорел за два жарких месяца…
Улица вывела нас на вершину одного из холмов, на которых лежал город. Дома и ограды расступились, отсюда было видно море.
Мальчик остановился, повернувшись ко мне. Кажется, он слегка запыхался, на лбу блестели капельки пота.
Он всё-таки настоящий, обрадовался я - и одновременно испугался - получается, я ждал чего-то другого?
Он тихо засмеялся, встретив мой взгляд.
- Идём, - сказал он снова. - К башне. - И указал на Стрелу.
Я обмер от страха и радости - что-то должно было случиться.
Сильный ветер с моря на берегу сделался плотным настолько, что, казалось, ещё немного - и я смогу отрывать от него комки. Утёсов, соединяющих Стрелу с берегом, почти не было видно из-за волн.
Мальчик прыгнул вперёд, обернулся, подал мне руку.
Он сумасшедший… Зачем… Разобьюсь.
Я шагнул…
Он прыгнул - а я шагнул.
Кажется, ветер завыл и глухо хлопнул, как развернувшийся ковёр.
Дальше я почти ничего не помнил. Глаза Мальчика, то тёмные, то сияющие, и его ладонь. Он раз за разом прыгал вперёд, и я снова и снова хватался за его руку.
Я опомнился, когда стало тише. Башня-маяк была совсем близко - значит, мы уже какое-то время шли или бежали по косе, по ровной галечной тропе.
- А вот и смотритель, - сказал мальчик.
Я не заметил её сразу, потому что в сером платье она сливалась со стеною башни.
Девчонка. Я замигал, ища глазами другого, настоящего смотрителя. Девчонка не двигалась и, наверно, если бы не длинные её волосы, взбиваемые ветром, я мог бы и вовсе не заметить её.
- Это девчонка, - растерянно прошептал я.
- У неё хороший слух, - откликнулся мой спутник.
- Она - смотритель?!
- Не только. Даже не столько. Она - Сочинитель.
- Кто?
Мальчик не ответил. Он шагнул к башне и потянул меня за руку. Девчонка не двигалась. У неё были странные глаза…
…- Следить за огнём нетрудно. Рыбаки появляются два раза в неделю, оставляют еду, пресную воду, и заправляют бак маслом для фонаря. Только на самом деле масло я сливаю в другой бак, чтобы обогревать башню. Я люблю, чтобы тепло, а тут всегда ветер. А для фонаря масло не нужно… ОН сделал так, чтобы фонарь светился сам. Только в городе об этом не знают. А то бы испугались… - добавила она с насмешкой.
- А ты - не боишься? Ты тут одна… Если шторм, гроза, а рыбаков долго не будет. Ты даже не выберешься отсюда.
Хивенна перевела взгляд - как будто смотрела на что-то далёкое над моей головой. Она делала так уже третий или четвёртый раз - и сначала я испуганно оборачивался, а теперь почти привык. Я знал, что ТАМ ничего нет.
- Я мало чего боюсь.
- Почему? - вырвалось.
- Те, кто жил в храме Лисиппа… они не такие… как обычные.
Я тогда не понял - сказала она это с гордостью или с горечью.
* * *
…Мой брат говорил, что меня подменили эльфы. Когда я жила дома, совсем ещё маленькая, все говорили, что я неправильная. Мама считала, что я, наверно, скоро умру, потому что очень хилая. Она мало обращала на меня внимания, зато почти никогда не лупила - а моих братьев часто лупила, потому что они баловались и шумели, отнимали друг у друга хлеб, молоко и яйца. Но меня и они не обижали - это, наверно, из-за глаз. Папа говорил, что когда я смотрю на кого-то, тому делается нехорошо за свои поступки и даже дурные мысли. Поэтому, если кто-то уж очень бушевал, он мог стукнуть меня только сзади. Но я научилась вовремя прятаться, если чувствовала поблизости скверное настроение. Мы жили в деревне, и там было много укромных уголков, только зимой плохо, все собираются в доме и то и дело ссорятся.
Когда я болела, я придумывала себе всякие истории. Я могла часами смотреть на стену или на потолок, или на пол - и там каждая трещинка или шероховатинка превращались для меня в загадочное ущелье или заколдованную гору, или в древний замок. Папа иногда рассказывал нам сказки, и тогда они сплетались с моими историями. Однажды весной, после долгой болезни, я нечаянно стала бормотать какую-то историю вслух, хотя и тихо-тихо, и смотрела я перед собой, не двигаясь. Папа думал, что я брежу, и сел рядом, чтобы проверить, есть ли у меня жар. Но жара не было. Папа прислушивался к тому, что я сочиняю, и слушал очень долго. После он иногда сам подходил ко мне и просил рассказать о чём-нибудь. Сперва мне было трудно начинать историю вслух, но он спрашивал о том, о сём, и как-то незаметно история начинала течь сама. Потом и братья просили историй, только им хотелось, чтобы в историях было больше битв и тайн, и всяких мертвецов, а я иногда могла целый час рассказывать только о том, какие вещи стоят в комнате замка или какие деревья растут в лесу. Я рассказывала только то, что само хотело рассказаться.
А когда мне было семь лет, в деревню пришёл человек из храма в Лисиппе. Наверно, ему кто-то нашептал обо мне, папа думал, что это наш священник - тот считал, будто во мне сидит бес, раз я так смотрю, и хотел "позаниматься" со мной, но папа не дал, и священник разозлился.
А храм в Лисиппе основал Проклятый, только все делали вид, что никакого храма давно нет, ведь считалось, что Проклятый убит чужим магом, а папа говорил, что Проклятого убить непросто, и сам король ничего не может поделать с адептами Лисиппы, поэтому все и притворяются, будто они победили Проклятого и его адептов.
А я так и не узнала, где этот храм, потому что я долго плакала, а потом спала, и меня везли в карете с закрытыми окнами.
В храме оказалось очень много детей. Только и сам храм был большой. Он прятался где-то в маленькой долинке между горами, и горы были всегда в снегу, а внизу почти всё время стояло лето, и деревья зеленели, и травы. Храм был как город - везде были разные домики, каменные и деревянные, побольше и поменьше. Вокруг домиков были сады, ручьи, овраги и камни. Всё это окружала высокая каменная стена, через которую не смогли бы перелезть даже взрослые.
Дети жили в своих домиках, а адепты давали им еду, одежду, и присматривали, чтобы дети не обижали друг друга. Сначала мне там очень понравилось, хотя я сперва скучала по папе, зато у меня был уютный домик, куда никто не мог войти без моего разрешения, а сама я бродила по садам и вдоль ручьёв, сколько хотела, а ещё я совсем перестала болеть.
Делать от меня ничего не требовалось, только раз в день приходил адепт. Он научил меня читать и принёс ужасно толстую книгу. В ней были собраны такие дивные истории, что все папины сказки показались мне тогда слишком одинаковыми и простыми. Книга начиналась с рассказа о том, как получился весь наш мир, потом в ней было написано про то, как самые первые существа учились строить земли и моря, и о том, как появились солнце и звёзды, леса и горы, и реки. И как на земле завелись звери, рыбы и птицы, а потом всякие другие существа - и наконец, люди.
В книге были чудесные картинки, так что, когда я закрывала глаза, они оживали. А ещё - все эти истории снились мне по-всякому: иногда они оказывались совсем непохожими на те, что в книге, но я знала, что на самом деле это та же самая история, только увиденная иначе. Некоторые истории я наблюдала со стороны, как бы подглядывая, а в других участвовала сама, только всегда знала, что по-настоящему я далеко, поэтому, даже если история была страшная, я почти не боялась, хотя и переживала за тех, кто в ней жил взаправду.
С другими детьми в храме я встречалась нечасто. Кажется, они все были такие же странные, как я. Однажды я познакомилась с мальчиком, у которого была книга, похожая на мою. Мы подолгу сидели у ручья, сочиняя истории вместе. В те дни храм стал казаться мне самым лучшим и самым волшебным местом в жизни.
А потом мальчик исчез куда-то. Я очень скучала и не могла ничего придумывать, и даже книгу читать не могла, потому что без него всё казалось пустым и ненастоящим.
Я спрашивала у адепта, и он ответил, что этот мальчик ушёл навсегда. Я знала, что адепт мне соврал, но не могла придумать, как заставить его сказать правду, а тем более - вернуть моего друга.
А на другой день они что-то насыпали мне в еду - я уснула, и когда очнулась - ничего не видела. Я думала, что ночь - но почувствовала на лице солнечные лучи, и птицы перекликались по-утреннему.
Я отчаянно перепугалась и решила, что даже не смогу больше ничего придумывать, потому что скоро забуду, как выглядит всё вокруг и сойду с ума.
Адепт запер меня в какой-то комнате, и так прошло много дней. Он приходил ко мне, чтобы разговаривать со мной - он хотел, чтобы я снова придумывала истории. Сначала я не могла, но он так хитро говорил со мной, что истории начинали появляться сами. Я не хотела рассказывать их вслух, назло адепту, а он догадался и сказал, что я всё делаю правильно, что история, скрытая внутри, нерассказанная - ещё сильнее, потому что когда образы называешь вслух, они становятся проще и жёстче, ведь наш язык устроен так, что объяснять простое и яркое надо долго и сложно, а это мешает жить истории, делает саму её неправильной.
- Так ты слепая! - вырвалось у меня.
И отшатнулся - думал, она меня ударит. Она засмеялась. Мальчик засмеялся. Он обхватил меня за плечи и подтолкнул к ней. Она тоже обняла нас обоих.
- Живые…
- Идём, - сказал Мальчик.
Мы пошли в башню.
- Адепт устроил так, что я могу видеть только в Кристалле.
- В чём?!
- Кристалл Тионата.
- Как у Мастера?!
- Не знаю. Когда я беру его в ладони, всё, что снаружи, будто осыпается с меня, я сперва делаюсь голой, а потом выхожу из себя совсем и оказываюсь Там. Это другое место. Книга…
- Книга?
- Та, которую я читала в храме. Потом я поняла, что её написали специально. В ней рассказан тот мир, который в Кристалле.
- Зачем?