Одного стилистического анализа и то хватило бы, чтобы считать случай этот убедительным. Но этим дело не ограничивается. На самих записях, которые делались с такой скоростью, которая отрицает возможность сознательного подражания, часто видно почерк Уайльда с характерной для него необычной расстановкой промежутков между знаками. Он часто и достаточно свободно ссылается на различные эпизоды из своей жизни, в том числе и на малоизвестные, которые подтверждаются фактически. Он уверенно, хоть и довольно резко критикует других писателей, причем медиумы мало, а то и вовсе не знакомы с работами, подвергающимися его критике. Он с легкостью говорит о людях, которых знал при жизни. Имя миссис Чан Тун показалось мне подозрительным, и я заподозрил было ошибку, но вскоре, как будто специально, чтобы развеять мои сомнения, пришло письмо от самой указанной леди.
Подводя итог, я хочу сказать, что вряд ли найдется такой человек, который, рассмотрев эту проблему без предубеждения, не согласится, что вопрос о бессмертии Уайльда и о его связи с нашим миром не вызывает сомнения.
Теперь обратимся ко второму случаю. На этот раз речь пойдет о Джеке Лондоне. Этот писатель также отличается до того ярко выраженной индивидуальностью и таким неподражаемым стилем, что любая подделка будет определена сразу же. Собирателем материалов был Эдвард Пейн, который умер вскоре после того, как закончил эту работу. Этот достойный человек был близким другом Джека Лондона и спиритическое движение не поддерживал, поэтому его мнение можно считать авторитетным и непредвзятым. Послание он получил через одну женщину, которая является государственным деятелем и поэтому не хочет, чтобы ее имя называлось. Мистер Пейн ручается за ее bona fide и уверяет, что она не профессиональный медиум, а, напротив, убежденный материалист и просто очень образованный и культурный человек. Так что ее нельзя подозревать в желании фальсифицировать послания, которые по сути своей являются сильнейшим доказательством несостоятельности материализма, какое только можно представить.
Послания эти имеют две формы: одна весьма шаткая, а вторая, напротив, очень убедительная. Первая – это попытка создать новое литературное произведение, которая закончилась полным провалом. Тот факт, что Лондон не смог описать собственную жизнь в мире живых и в то же время был весьма убедителен в разговоре о его нынешнем состоянии, вполне объясним. Очевидно, после смерти его очень обеспокоило то, что все оказалось совсем не так, как он ожидал, хотя, если бы он и другие материалисты прислушивались к несчастным затравленным спиритуалистам, они бы оградили себя от подобных потрясений, последствия которых часто длятся годами.
Вместо ожидаемой утраты индивидуальности Лондон, как и Уайльд, увидел себя окруженным дымкой или туманом (отражением своего собственного озадаченного разума), но наделенным таким же телом и разумом, что и раньше, только ощущения теперь были отчетливее, чем на земле. Скоро ему пришлось признать, что все его учение было совершенно ошибочным, что оно приносило вред и что ему, если это возможно, необходимо как можно скорее вернуться и поправить свою ошибку. Но возвращение – не простая задача. Для этого необходимо найти нужную вибрацию, а искать ее можно очень и очень долго. Однако Лондон был не из тех людей, кого пугают трудности. Он нашел нужную вибрацию и передал свое послание. Вот некоторые его сообщения, и мне кажется, что характер автора здесь чувствуется в каждой строчке.
"Что ж, попытаюсь. Вся моя жизнь – сплошные попытки. Спросите тетю Нетту, мог ли Джек так сказать.
Я живой, чувствую себя самим собой, хотя, что бы я ни говорил, что бы ни писал, это не убедит тех, кто знает меня лучше остальных, что я это я.
Смерть дала мне понять то, что утаила от меня жизнь. В моем духе, который продолжает движение, больше энергии, чем мудрости, как это было и на земле, только теперь я знаю путь и знаю, что такое жизнь. Мне столько нужно переделать!"
Послание его длинное и связное, настоящее эссе. Называется оно "Что Жизнь значит для меня теперь", и в нем он говорит: "Я – душа. Живая Душа. Я шел по ложной дороге материализма, пока меня не стошнило в зловонном тумане ошибок". Все послание, которое слишком длинное, чтобы приводить его здесь полностью, написано крепко, сильно и может послужить предупреждением, посланным из могилы миллионам, бездумно следующим тропой, которая привела самого Лондона к его несчастью.
"Моя душа, хотя я этого и не знал, была отравлена тем материалистическим фуражом, который я в нее набивал… Конец застал меня врасплох. Он сразил меня, когда я смотрел в другую сторону. Я почти жалею об этом. Наверное, из-за этого мой переход будет труднее.
Я проснулся. Спал? Конечно. Я спал и спал, пока не обрел во сне вечную жизнь. Все размыто. Я сам себе казался размытым. Силы вернулись. Я мог думать. Я приветствовал свой старый разум, как вернувшегося друга. Я шел ощупью, вслепую. Моя земная слепота преследовала меня. Окружала меня туманом. Мне приходилось продираться сквозь нее. У меня не было цели. Я прошел мимо единственной цели, которую признавал. Я оказался позади нее. Пытаюсь подобрать правильное слово, но нельзя передать земными образами то, чего на земле не существует.
Я умер. Смотрю на смерть с другой стороны… с доброй, нестрашной стороны и вижу, что жизнь неразрушима… На земле человек идет к цели, падает, поднимается, идет дальше. Он прокладывает себе путь, и когда место для него готово, занимает его. В этом нет никакой катастрофы. Все так и должно быть.
Я не знаком с этим языком. Я только учусь разговаривать. Дар речи, которым я обладал на земле, разрушился, попав в условия, для которых никогда не предназначался. Но я сделаю все, чтобы вновь его обрести, и тогда я заговорю, и вы, друзья, оставшиеся на земле, узнаете мой голос".
Такими короткими полными смысла предложениями мог писать только Джек Лондон. Похоже, что, как и в случае с Уайльдом, его посмертная работа выдержит сравнение со всем, что он сделал при жизни.
Собственные прежние взгляды теперь пугают его.
"То, что было для меня истиной вчера, то, что я прижимал к себе, как квинтэссенцию собственных мыслей, здесь отравляет меня, словно ядовитые испарения, и я должен… из огня предыдущего существования выбрать новую мысль, с помощью которой смогу подняться. Возрождение души – это труд, пронизанный болью вспоминания. Когда ты стреножен путами былых ошибок, разорвать их можно только адским усилием, таким усилием, от которого может лопнуть сердце… Я чувствую, что помирился с Богом. Я больше не преклоняюсь перед самим собой".
Когда его спросили, чем именно он сейчас занят, он ответил: "Мне нужно направлять заблудших или растерянных, таких, каким я сам был, когда попал сюда. Я занят тем, что указываю путь, которым сам не иду".
Последние слова, как мне кажется, указывают на начало возрождения Джека Лондона. Он понимает, что выполняет безликую, бескорыстную и скромную работу. До этого он хотел заново реализовать себя в старых земных рамках, и осознание того, что это невозможно, стало для него сильным ударом. Но он был настойчив.
"Боже! Я перестал существовать! – сокрушался он. – С этим переходом моя земная жизнь закончена, ее просто вычеркнули из хода времени. У меня это не укладывается в голове. Я растерян. Смерть обокрала меня, приняв в свои объятия? Она украла мое лицо, чтобы те, кто меня знал, теперь видели лишь нечто странное, немощное, достойное сожаления? Кто или что перерубило стержневой корень моей силы? Я в недоумении".
Тогда ребенок еще продолжал требовать свои игрушки и отказывался понимать, что в детский сад он уже не вернется. Однако голос его узнаваем. Человек этот никогда не говорил с такой жизненной энергией, как его призрак. Наконец он заканчивает на том, что ему не нужно оборачиваться, что теперь для него значение имеет только будущее. "Эти послания, – сказал он, – от Джека Лондона, от проклятой души, пытающейся вырваться из собственного материального ада". И все же свет впереди был виден. Ему нужно было лишь продолжать добиваться своего. "Я солдат на бесконечном марше". Кто еще, кроме Джека Лондона, мог так написать? И в заключение он добавляет: "Самое важное – сообщить миру, что сейчас я занят только тем, что исправляю то зло, которое совершил". Увы, Джек, мир слишком занят играми и удовольствиями, слишком увлечен своими одеревеневшими вероисповеданиями и окаменевшими религиями, чтобы прислушаться к тому, что вы познали. Они, так же как вы, поймут это лишь тогда, когда будет слишком поздно.
Все сказанное выше заставляет меня признать возвращение Джека Лондона подлинным. Других возможных объяснений я не вижу. Есть послание, и намного проще объяснить его появление возвращением духа Лондона в нашу сферу, чем мучительно пытаться натянуть какую-нибудь теорию о расщеплении личности или о подсознательной активности на факты, которые выходят далеко за ее пределы.
Есть еще один писатель, который утверждает, что сумел передать нам послание из потустороннего мира. Это лорд Нортклифф, или Альфред Хармсворд, как его дух предпочитает именоваться. При жизни Хармсворд писал много, но особым, неповторимым стилем не отличался, поэтому идентифицировать его будет намного сложнее, чем Уайльда или Лондона. Но, если как писатель он не был уникальным явлением, то как человек обладал неповторимым напористым характером. Если судить с этой точки зрения, его возвращение кажется вполне убедительным, хотя однозначно, как в двух предыдущих примерах, я бы этого утверждать не стал. Великий журналист утверждает, что возвращался уже не раз, и я сам имел отношение к одному из таких эпизодов, который мне показался вполне убедительным. Ханнен Суаффер рассказывает обо всем этом в своей книге "Возвращение Нортклиффа", однако для данного эссе я использую в качестве примера длинную статью, которую, как утверждается, продиктовал сам Нортклифф, а записала некая леди, живущая в маленьком городке в Новой Зеландии и не имеющая понятия ни о том, кто тот человек, чье послание она приняла, ни о его стиле письма или образе мыслей.
Он, как и другие, очень сожалеет о том, что при жизни не нашел провожатого, который указал бы ему истинный путь, и что был слишком занят материальными вещами, которые затормозили его духовное развитие. В то же время легко заметить, что дух, который делает все, чтобы быть услышанным, насколько я могу судить, стоит на более высоком уровне, чем те, которых мы уже обсудили. Его единственная цель – служить благому делу, а это неоспоримый признак развития. Сам он свои силы оценивает достаточно скромно.
"Я бы до сих пор не выслужился из рядовых, если бы не некоторые организаторские способности. Ибо настойчивость и динамическая сила, необходимые для достижения успеха в том деле, которым я занимался раньше, очень помогли мне и здесь".
Интересным и поучительным кажется то, как он рассуждает о собственной жизни.
"В моих руках была сосредоточена огромная власть, и теперь я вижу, что мне стоило использовать эту власть совершенно в других целях. Но я ведь жил всего лишь так, как понимал ту жизнь, а поскольку понимал я ее очень слабо, в делах, имеющих отношение к по-настоящему важным вопросам, наделал много ошибок. Но сами мы не страдаем от своих былых ошибок, разве что когда наблюдаем результаты, к которым они привели (а это часто непростое испытание). Поверьте, источником всех страданий являемся мы сами, и единственный способ избавиться от них – честно и старательно пытаться исправить то зло, которое мы непреднамеренно творили в прошлом. По-другому не удастся сбросить с себя груз былых ошибок и начать новую, чистую жизнь на более высоком уровне".
Часто он срывается и переходит на тот горячий, импульсивный тон, который был одной из его отличительных черт при жизни. Вот один пример, в котором он говорит о нынешних поводырях общественной мысли.
"Колоссальное невежество и высокомерие большинства тех, кто наделен особым правом способствовать формированию общественного мнения сейчас, пугают меня больше всего. Если бы они не были такими ограниченными и самодовольными, я бы не так волновался. Но, глядя на нынешнее положение вещей, я часто испытываю желание, как в былые времена, проткнуть этот раздутый до неимоверных размеров пузырь их нечестивой кичливости иглой прямого обвинения во лжи".
Обращается он и к тем, кто считает, будто общение с умершими может каким-то образом навредить или быть неприятным для тех, кто возвращается к нам.
"Глупые обманутые люди! Если бы они только знали, что я и миллионы таких, как я, знаем о существующей здесь доброте и любви, обращенной к тем, кто остался с другой стороны, они бы раскрыли сердца и души, и тогда те, кто им дорог, могли бы разделить с ними радости и горести, как это было до того, как смерть призвала их. И ведь это совсем несложно, нужно лишь прислушаться к советам тех, кто знает, как нужно себя вести в такие важные для всех нас минуты вместо того, чтобы внимать истошным воплям долдонов от религии, которые продолжают молоть вздор о грехе и об опасности, подстерегающей тех, кто связывается с подобными вещами, хотя сами ничего не знают о том, какой помощью и утешением может стать подобное общение для любящих и страдающих душ по обе стороны завесы".
Может ли кто-нибудь предположить, что эти яростные слова могли быть порождением разума скромной леди из далекой Новой Зеландии?
В первоначальной версии этого эссе, которая вышла в "Фортнайтли ревью", я уделил внимание продолжению "Эдвина Друда", которое якобы под диктовку Чарльза Диккенса было записано рукой некоего Джеймса, старшего рабочего типографии в городе Браттлборо, Вермонт. Любой, кто прочитает его, согласится, что это прекрасное подражание стилю великого писателя, но самое неубедительное в нем – сам текст произведения. Я пришел к выводу, что "однозначно приписывать этот текст Диккенсу ни в коем случае нельзя", однако добавил, что "ни один человек, способный на критическое суждение, не станет отрицать того, что результат очень и очень интересен, хотя, если бы это написал живой Диккенс, славы оно бы ему не прибавило. Так мог бы написать выдохшийся Диккенс".
У этой истории было чрезвычайно интересное продолжение. Вскоре после того, как был написан этот отзыв, я участвовал в спиритическом сеансе вместе с Флоризелем фон Рейтером, знаменитым скрипачом-виртуозом, и его матерью. Их (или, скорее, ее) медиумический дар весьма убедителен, и техника проведения сеансов сама по себе очень необычна. Женщина садится с плотно завязанными глазами и берет в руку небольшую указку, которой очень быстро водит по табличке с буквами алфавита, в то время как ее сын записывает результат. Повязка на глазах женщины вопросов не вызывает, и к табличке она лица не поворачивает. К тому же буквы там написаны так тесно, что вряд ли бы она смогла научиться безошибочно указывать на нужные ей. И все же послание передается с очень большой скоростью. Вне зависимости от их важности, нет сомнения, что они появляются сверхъестественным способом.
И вот, представьте себе, эти двое сидят в нашем коттедже за столом посередине комнаты, мы с женой находимся в углу. Мысли о Диккенсе и Друде крутились тогда у меня в голове, но наши гости никак не могли этого знать. Флоризель фон Рейтер "Эдвина Друда" не читал. Его мать читала эту книгу, но много лет назад и у нее остались о ней весьма туманные воспоминания. Неожиданно указка начинает быстро прыгать по табличке с буквами, и Флоризель, считывая предложения, записывает все на бумагу. Нужно заметить, что некоторые из его записей были сделаны микроскопическим почерком, к тому же читать их нужно было в обратном порядке. Первыми записанными им словами были: "На связи Боз". Боз – это, конечно же, nom de plume Диккенса, поэтому я спросил, он ли это. Он тут же ответил, что это действительно он. После короткого диалога я сказал:
– Вы ответите на пару вопросов?
– Надеюсь, – последовал ответ.
– Тот американец, который закончил "Эдвина Друда", писал сам или был вдохновлен?
– Не мною. – Ответ был быстрым и однозначным.
Фон Рейтер об этом деле не знал ничего, я же еще колебался в своей оценке, поэтому столь убедительный ответ не мог отражать ни его мысли, ни мои.
Потом пришло следующее послание:
– Уилки К. справился (или "справился бы") лучше.
После смерти Диккенса, кажется, какое-то время ходили разговоры о том, что книгу его закончит Уилки Коллинз, но, насколько я знаю, он этим так и не занялся. Фон Рейтеру об этом ничего не было известно.
– Эдвин Друд был мертв?
– Нет.
Я сам придерживался того же мнения, поэтому, вероятно, мои мысли могли передаться телепату. Через какое-то время появилось продолжение послания:
– Мне было жаль, что пришлось уйти, прежде чем я сумел вытащить его из беды. Бедняге пришлось трудно. Не знаю, что лучше, передать разгадку через вас или сохранить тайну. Если вы разберетесь с Конрадом, я отдам Эдвина вам.
– Для меня это будет большой честью, мистер Диккенс.
– Зовите меня Чарльз. Мы не любим условностей с друзьями. – Читатель тут, несомненно, улыбнется. Улыбнулся тогда и я, но факты есть факты, я рассказываю все, как было. Я спросил:
– Вы хорошо помните сюжет?
– Да.
– Кем был Дэчери?