Всё так же крючковатые, голые деревья, дрожащие от холода и страха, своими причудливыми, жуткими лапами-ветками пытались словить несущиеся в неведомую даль серые тучи. Перед глазами Джима стоял милый, но до боли печальный образ Виктории, к которой он испытывал непомерное, странное чувство, желание быть всегда рядом с ней, защищая от бед и невзгод. На ум приходили слова её брата: "Смерть это не самое худшее, что может случиться с человеком… Рано или поздно старуха с косой придёт за всеми нами. И каждый будет должен уйти с ней. Разница лишь в том, что он может уйти с ней, как равный, а может, как жалкий, раздавленный червь, как побеждённый…". Джим чувствовал, что смерть бродит по улицам этого причудливого, гротескного города, как жуткая тень, бесшумная и никем незамеченная. Только она знает, как пляшут духи на забытой, пустынной дороге смерти.
5
В ноябре смеркается рано. Уже часов в пять непроглядная, мутная тьма наползает на сверкающий бледными, безликими, почти сюрреалистическими огнями город и проникает в холодные, бесстрастные души людей, срывая с их уставших, сонных лиц однообразные маски и обрывая нити Великого Кукловода. Лишь во снах мы свободны. Да, мы живём среди этих безумных, ярких, быстро меняющихся видений, схожих с болезненным бредом. Именно в них сокрыта истинна, которую мы боимся признать, пряча её, как нелепую старую картину, на чердак, в саван пыли и пепла.
Было три часа после полудня. Небо приобрело болезненный мутный серо-жёлтый оттенок, напоминающий цвет почти рассосавшегося, огромного синяка. Медленно, с опаской, заворачивая небольшие, осторожные вихры, начал падать снег, первый в этом году. От размякшей земли и серых дорог едва заметными клубами исходил пар. Редко можно было встретить одинокого, хмурого прохожего, суетливо живущего в этом вывернутом наизнанку, причудливом мире и незамечающего танец снежинок, кружащихся у его ног. Не было автомобилей, шумно и неторопливо катящихся по серым, полупустым улицам. Навевая траур и навязчивые мысли о смерти кружили большими стаями чёрные вороны, казавшиеся с земли сотней копошащихся, забытых теней на светлом, пустом полотне неба. Печально склонились овдовевшие, иссохшие ивы над мутной гладью старого пруда в пустынном, городском парке, примыкающем к библиотеке. Их голые ветви, напоминающие редкие волосы на голове древнего старца, зябко дрожали на безжалостном ветру. Жуткие тени, напоминавшие злобных исчадий угля и пепла, загадочно извивались в такт завораживающему, мрачному напеву гнилых, полуистлевших листьев.
Дин одиноко сидел на аккуратной скамейке и смотрел на тёмную, непроницаемую водную гладь, по краям пруда едва заметно скованную хрупким льдом. Он вспоминал её вновь и вновь, сохраняя милый образ в недрах памяти… её звонкий, радостный смех и наивное, доброе сердце, которому суждено было остановиться так рано. Эти кошмары… великие и бесстрастные ангелы смерти… Дин думал, что это всего лишь последствия полученной в детстве очень сильной психологической травмы. Но их почти осязаемая ясность пугала его.
Иллюзия и реальность так близки, лишь небольшая, шаткая граница пролегает между ними, тонкая, едва заметная черта. Дин посмотрел на величественную, местами потрескавшеюся статую великого и могучего Самаэля, сокрытую в тени уснувших на зиму акаций. Казалось, город вымер, овеянный траурной, полной кошмарными видениями, дремотой. Он вспомнил искажённые горем и болью лица и холодное, циничное равнодушие в их глазах, придирчиво и жадно смотрящих на гроб его сестры. Лишь он и его мать ощутили нестерпимую, настоящую боль от её ужасной смерти. Там они стояли в безликой, бесчувственной массе, в толпе актёров, надевших маски траура и игравших свои роли скорби.
Но Дин знал и тогда, что рано или поздно Тёмный Ангел спустится и за ними на своих бесшумных крыльях. Он заставит тени сбросить свои маски и выйти на поклон к таинственным, могущественным зрителям, сокрытым в предвечной тьме, полной безумными и безымянными чудовищами. Смерть и пустота… бессчётные страницы книги вечности. Когда заканчивается жизнь, начинается гниение, медленное превращение в серую пыль. Конец это исчезновение. Люди вечно загнаны в рамки. Им кажется, что всё имеет начало и конец, альфу и омегу, свою точку отсчёта. Мы видим и воспринимаем лишь отрезки, отрицая существование безграничной прямой. Наш замкнутый в системе рассудок не может охватить и понять саму суть, великую истину подлинной бесконечности Вселенной. Мы ищем начало там, где его нет, в формах, не имеющих краёв и углов. Мы пытаемся понять то, что можно только чувствовать, вечно играем свои ничтожные роли, пытаемся сбежать от конца. Но смерть не поддаётся осмыслению или законам логики. Она просто приходит, завершая жизненный путь, обрывая нити Великого Кукловода. От прошлого нельзя уйти или избавиться, оно течёт, бушуя, у нас по венам, пульсирует в артериях, растворяется в горячей крови. Оно сливается с телом, становясь его неотъемлемой частью. Любовь, боль, страх – это болезни, существующие, как вирусы, в нашем организме и влияющие на твёрдость рассудка. Но душа свободна от этих оков. После смерти она становится частью безграничной вечности, бескрайней, холодной Вселенной, полной иллюзий и сладких грёз. И Великий Кукловод теряет над ней свою власть. Он не может опутать своими тяжёлыми, липкими сетями бесконечность мира забвения. Кто знает, может быть всё: наша жизнь, мир окружающий нас, люди, животные, история, проблемы и преграды на нашем пути, это только мираж, устойчивая иллюзия, существующая лишь в нашей фантазии?
Дин устало закрыл глаза. Смерть… мы зовём её вечным сном, в то время, как сама вечность для нас непостижима. Наше прошлое тлеет, исчезая и разваливаясь, вместе с нашим телом, а душа парит, внимая неясным, путаным приказам ангелов смерти. У неё нет рамок или границ, она свободна и не имеет бренного груза памяти. Воспоминания душили Дина своими липкими, холодными объятиями, они заставляли рухнуть на колени, пытались сломать всё его существо, истребляя силы. Прошлое живёт в крови… Он медленно достал из кармана небольшой, складной нож, острое лезвие которого сверкнуло в тусклом, белёсом свете. Дин провёл им по ладони правой руки, оставляя глубокий, болезненный след. Горячая кровь выступила из раны, стекая причудливыми струйками по коже, падая сквозь раскрасневшиеся от холода пальцы на тонкий слой первого робкого снега.
Метель усиливалась, в неистовой ярости вздымая к небу сонм сверкающих снежинок, и теперь сложно было различить очертания печальных аллей. Пространство, казалось, неожиданно расширилось. Белое мельтешение снега наполнило тенистые аллеи зыбкой, холодной пустотой. Жуткий вой ветра разрывал сгустившуюся в этом месте тишину. В этой белой, ожившей мгле смутно проступал чёрный образ сурового Самаэля, напоминающего в снежном мареве чёрную, бесформенную, злобную тень. Воспоминания медленно отступали в небытие, исчезая вместе с каждой каплей горячей, алой крови.
Дин достал платок и небрежно перевязал глубокую рану. Боль возвращала горькое чувство реальности, оставляя за собой приятное, дурманящее послевкусие. Он хотел сорвать маску со своего истинного лица, но это под силу только ангелу смерти, который возможно прямо сейчас сидит рядом с ним на скамейке и тоже зорко смотрит на яростную, лютую метель. Они всегда рядом и если прислушаться и отрешиться ненадолго от вечной, гнетущей суеты, то можно услышать их ровное, тяжёлое дыхание.
6
Джим долго не мог дозвониться Дину, он начал сильно волноваться. Тени ползли, извиваясь словно гигантские змеи, на запад, к ещё освещённым прощальным солнечным заревом, грозным небесам. Сильно мело. Казалось, что мир превратился в белый, клокочущий ад, скрывающий в своих недрах безликих духов. Вечером Джим собирался заглянуть к Нилу в бар и расспросить посетителей и бармена о странных байкерах, появившихся в Грейвс Сити недавно. С наступлением сумерек в его мысли закрадывались странные, жуткие образы, оживающие при помощи бурной, творческой фантазии: то ангел смерти Самаэль, с кривым, зазубренным кинжалом в руке, то чёрный человек, медленно прогуливающийся по мглистой, сонной аллее, то умирающая под покровом ночной тени мать. На тихих, сонных улицах никого не было, он шёл домой в полном, гнетущем одиночестве. Зазвонил телефон, выводя Джима из сомнамбулического состояния. Он взял трубку.
– Что ты хотел? – спросил Дин, голос его казался сухим и безжизненным, почти механическим.
– Где ты сейчас? Мне нужно кое-что тебе рассказать, – взволнованно затараторил Джим.
– Я в городском парке. Может мне лучше приехать за тобой?
– Да, это было бы неплохо. Я возле дома 54 по Соннет Хилл стрит.
– Я скоро буду, оставайся там, – решительно бросил Дин и положил трубку. В телефоне послышались резкие, короткие гудки.
Джим тяжело вздохнул. Он находился во власти позднего ноября, времени наступления предвечного сна и смены ещё одного цикла. Его окружала свирепеющая под влиянием жестокого севера ледяная, ожившая мгла. Взгляд Джима упал на странного, высокого молодого человека, стоявшего возле старого, обветшалого дома через дорогу. У него были длинные, струящиеся волосы, отливающие словно вороное крыло, чёрное расстёгнутое пальто, костюм тройка и рубашка насыщенного угольного цвета и не высокий цилиндр ему в тон. В руках он держал трость с мощной, серебристой ручкой. Черты его лица были видны смутно, но Джим ощущал всем своим существом, что он ухмыляется, и от этого чувства ему было не по себе. В первые секунды молодой полицейский подумал, что это Израил, но приглядевшись повнимательнее понял, что обознался. Незнакомец пристально и пытливо смотрел на него, и от этого взгляда Джим хотел скрыться, сбежать в неизвестность, став невидимкой, но он лишь беспомощно ёжился, боясь пошевелиться. Из состояния оцепенения его вывел сильный и резкий толчок. Он повернулся в сторону человека, врезавшегося в него. Это была на первый взгляд привлекательной наружности девушка, одетая не по погоде легко: мешковатая, мужская кофта, чёрного цвета, рукава которой были засучены, открывая часть странной татуировке в виде непонятных надписей древними, неизвестными Джиму иероглифами на левой руке, светлые, облегающие джинсы и чёрные массивные берцы. Она была высокой, с красивыми, женственными формами. Лицо её было по настоящему прекрасным: щёки её немного раскраснелись от холода, большие губы были тёмно-вишнёвого оттенка, а зеркальным, серым глазам придавала эффектности чёрная подводка. Но что-то в её привлекательном лице пугало и настораживало, словно это всего лишь некое подобие маски, скрывающее неистовую, дикую, неукротимую звериную сущность. Длинные волосы, от корней насыщенно чёрные, а к кончикам переходящие в белый цвет, обрамляли её бледное, правильной формы лицо. Можно сказать, что внешне она была идеальной, за исключением большой, чёрной родинки под левым глазом. От неё приятно и сладко пахло духами с ароматом пиона. В руках девушка держала небольшой дрожащий комочек, заботливо завёрнутый в старый, тёплый, вязанный шарф.
– Извините, – негромко буркнула она. – Я очень спешила.
– Куда Вы шли в таком виде? – изумлённо спросил Джим. – На улице жутко холодно, а Вы так легко одеты!
Девушка молча развернула свою ношу. Это был маленький, чёрный котёнок, с густой и длинной шерстью, местами свалявшейся в грязные колтуны. Он слабо попискивал, жмуря глаза и укрывая нос лапкой.
– Я выскочила за ним сразу, как только смогла уговорить хозяйку дома его взять, – пояснила девушка.
Джим ласково погладил котёнка между ушек.
– Вы, как я понимаю, приехали сюда недавно? – бодро улыбаясь спросил он.
– Да. Снимаю комнату в доме Синтии, – она протянула ему руку в знак приветствия. – Николь Симонс.
– Джим Эландер, помощник шерифа, – ответил он крепким рукопожатием. Девушка натянуто улыбнулась. Она дрожала от холода, зябко ёжась и переминаясь с ноги на ногу. Джим недолго думая снял своё пальто и протянул его ей. – Позвольте, я Вас провожу.
– Спасибо, – благодарно кивнув ответила Николь, но в глазах её притаилось зловещее торжество. – Мне будет приятна Ваша компания.
Он уже протянула руку, чтобы забрать пальто Джима, как неожиданно их окликнули. Это был Пит, нёсший подмышкой три небольшие книги в потрёпанном переплёте. Увидев Николь, он улыбнулся и поспешно подошёл к ней, предварительно сняв свой плащ.
– Я помню Вас, – сказал Пит, протягивая его ей. Она пристально и молча смотрела молодому человеку в глаза. – Вы недавно покупали книги в лавке старого Адамса, – пояснил Пит, довольно улыбнувшись и заботливо накинув плащ ей на плечи. – Я как раз нёс те книги, которые взял в тот день из его личной библиотеки. Думаю, он не сильно рассердится, если я немного опоздаю, провожая красивую, замёрзшую девушку домой. Жаль, что я не успел тогда спросить Вашего имени.
– Вам ни к чему его знать, – улыбнулась в ответ Николь.
– Что ж, тогда вы будете для меня прекрасной незнакомкой, – не отступал Пит всё так же довольно улыбаясь.
– Не хочу Вас огорчать, но меня Вы не одурманите своими слащавыми словами. Я далеко не такая наивная простушка, как остальные, – ухмыльнувшись резко бросила она и гордо вскинула голову. – Здесь Вам, увы, ничего не светит. Советую найти себе жертву попроще. Ту, которая будет Вам по зубам.
Джим с любопытством наблюдал за разыгрывающейся перед ним сценой, жадно ловя каждое слово и каждый жест. Его поразило, что на лице Пита не было и следа скорби по жестоко убитому Луису. Он словно изголодавшийся хищник смотрел на Николь. Он заинтересовался этой резкой, красивой, холодной и до ужаса чуждой и бесстрастной к людям девушкой. На её фоне Пит казался жалкой, беззащитной добычей. Она была настоящим зверем, лютым волком в овечьей шкуре, а не он. Это чувствовалось в её движениях, скрывалось в глубине её пронзительного, пытливого взгляда. И даже эта дурманящая внешняя красота и притягательность не могли скрыть её дикую, чёрную сущность. Джим сразу вспомнил нежную, печальную и беззащитную Викторию, и сердце его затрепетало при мысли о ней.
– Заберите свой плащ, меня проводи Джим, – уверенно произнесла Николь, и звучный голос её вернул его к реальности.
– Боюсь, что у него срочные дела и он не сможет Вас проводить, – с нажимом произнёс Пит, выразительно посмотрев на Джима и давая всем своим видом понять, что тому стоит согласиться с ним и уйти в сторону.
Джим утвердительно кивнул:
– Скоро сюда за мной должен приехать мой друг и начальник Дин. Я бы Вас проводил, но я правда не могу. Питер надёжный человек, можете мне поверить.
– Что ж, раз так, то пошлите, Питер, – холодно произнесла она, поудобнее завернувшись в его плащ. – Я замёрзла, поэтому хочу поскорее оказаться дома.
Глаза Питера засверкали от приятного поворота событий. Он аккуратно приобнял её за плечи, и они пошли сквозь холодную, ревущую мглу, медленно растворяясь в её безграничной, мельтешащей пустоте. Холодный воздух причудливыми облачками вырывался из его рта с каждым выдохом. Это успокаивало его взволнованный рассудок, заставляя сконцентрироваться на дыхании и временно абстрагироваться от внешнего мира и его гнетущего, ужасного воздействия. Его поразило поведение Питера, который словно бы и вовсе не переживал из-за гибели Луиса и его матери. Джиму был отвратителен и чужд этот цинизм, которым насквозь были пропитаны мысли, идеи и жизненная позиция Пита. Его сестра была другой. Она тонко чувствовала изломы жизни, её сердце было наполнено болью и скорбью, а слёзы были чисты и искренни. Джим совсем забыл, погрузившись с головой в омут своих невесёлых, путанных мыслей, о странном незнакомце, стоявшем и смотревшем на него через дорогу. Сейчас его уже не было на том месте, он просто ушёл, тая в сюрреалистических просторах метели. Однако тревога не покидала молодого полицейского, которому казалось, что жуткий незнакомец рядом, он здесь, просто прячется в беспокойной снежной мгле, выжидая час, когда он сможет напасть. По спине Джима пробежал мерзкий холодок, он невольно поёжился. Ему вспомнились утренние слова Дина: "Уже никогда не будет так, как было раньше". Он вздрогнул от этой мысли. Да, он чувствовал, что мир меняется, как нечто великое и незыблемое, казавшееся когда-то вечным и нетленным, клонится к закату. Он вздрогнул от неожиданности, когда возле него остановилась машина Дина. Джим торопливо сел в прогретый, удобный автомобиль. Он посмотрел на своего друга, казавшегося заспанным и больным: глаза его были усталыми, сухие, непослушные волосы неопрятно торчали в разные стороны, на бледной коже выступили блестящие капли пота. Его правая рука снова была порезана и наспех, неаккуратно замотана платком, покрасневшим от крови. Всё темней становилось на улицах по котором они медленно катили в полном, гнетущем молчании. Жёлтые тёплые, приветливые краски словно бы сдул суровый, северный ветер, вестник великих бурь и перемен. Небо становилось насыщенно-лиловым, метель начала утихать. С востока наступала тьма, оставляя грязно-серые следы на пустынном небесном полотне. Силуэты Пита и Николи давно растворились в засыпающей, ласково убаюканной снежной мгле. Он знал, чувствовал всей своей сущностью, что его игра только начинается… Выйти на поклон… был дан старт игры на выживание… Чёрные огромные вороны сбивались большие, шумные стаи, оглашая окрестности скорбными, хриплыми криками, и искали неуютные, ненадёжные пристанища на ночь. Тени… Джиму казалось, что они перешёптывались, медленно и уверенно наползая на восток, стремясь в объятия к своей матери ночи, отгоняющей день на западные болотистые склоны. Холод… почти осязаемый холод смерти, навевающий грусть и тоску на затуманенный магией ноябрьского тлена рассудок. Иногда нужно слышать то, что говорят и не искать другого смысла в обычных пустых словах. Они всего лишь буквы, набор разнообразных звуков, которые одушевляются только посредством человеческой мысли, нашего восприятия и индивидуального воображения. Они искажены под призмой наших желаний и страхов. Иногда нужно видеть скользкую, опасную истину, то, что есть на самом деле и не строить разрушительных иллюзий, за которые в последствии будет цепляться наша слабость. С этих небес можно больно рухнуть на твёрдую, каменистую землю, ломая навсегда крылья и жизнь. Свобода и падение бывают так близки, словно сиамские близнецы иногда они едины. Каждый шаг – это сделка. Мир пуст и переполнен одновременно. Старый, забытый, полусгнивший хлам и бескрайняя, бесконечная чернота. И за всем этим Великий Кукловод, ловко дёргающий за нити и движущий своими искусно сделанными и детально продуманными марионетками.