* * *
Прибыв на место пожара, Евсей Дементьевич бодро распорядился развернуть машины. Его бравая команда покатила рукава к колодцам. Но не прошло и минуты, как все они побежали обратно. Подполковник в это время как раз раскутывал толстенную водяную пушку, установленную на кузове "мерседеса", даром что ли он уже полгода ходил вокруг этой обновы как кот вокруг сметаны? Настроение у него было превосходным, Малые Хари предоставили ему прекрасный повод для испытаний. Увидев же своих бойцов, драпающих со всех ног, Горелов воззрился на них своими выпученными глазами и покрыл их такой яростной руганью, что небесам стало жарко, а команда затрепетала, как листья на ветру. Парни закричали, перебивая друг друга и махая руками в сторону гумна. Подполковник перевел взгляд и внутренне содрогнулся, увидев жуткое чудовище, расправляющие крылья в непосредственной близости от него. Однако ни за что на свете не согласился бы подполковник, чтобы хоть один из его бойцов усомнился бы в храбрости своего командира. Нет, не для этого бился Горелов, выбивая для своих "орлов" повышенные зарплаты и оформляя их на эфемерные совместительства, не для того терзал он их тела ночными тревогами и ублажая их души вымпелами и премиями, устраивал соревнования между отрядами и придирчивая подсчитывал очки, учитывая даже качество стенной печати. Не для того они у него брали призы на конкурсе пожарных команд в Висбадене, чтобы теперь струсить. И сам Горелов для своих бойцов был единственным и непререкаемым авторитетом. Однако этот авторитет нуждался в ежедневном и ежечасном подкреплении и мог растаять в единый миг, как многое в нашей бренной жизни. Поэтому подполковник проорал одну-единственную фразу, в которой приличным было одно-единственное слово: "Куда??!.. - и заломив еще пуще, закончил приказом: - К стволам!.."
Глаза его при этом выкатились, зубы заскрежетали как несмазанная пожарная лестница, и вид у него при этом был гораздо более страшным, чем у какого-то там дракона, который при ближайшем рассмотрении оказался совсем среднего роста, не выше каланчи и не шире "кукурузника". Зверюга показалась бы и вовсе неопасной, если бы не плевалась огнем. Однако пожарные вовремя надели термостойкие костюмы, схожие с космическими скафандрами, вооружились брандспойтами, но… вот те раз! - вода не поступала. А если поступала, то не текла. Она была вязкой, как студень, и тягучей, как канцелярский клей. Тогда самые смелые схватили в руки багры и с трех сторон обрушились на дракона. Тот заревел от ярости и попытался, взлетев вверх, спикировать оттуда. Налетев на одну из приехавших машин, он опрокинул ее и принялся яростно терзать ее лапами, неистово хлеща хвостом по сторонам. Но в этот миг с "мерседеса" ударил столб белой пены толщиной с торс человека и… Неужто так сильна была Вера одного маленького подполковника в чудодейственную силу своего орудия? - зверь забился в судорогах и, разинув пасть, потянулся в машине, но и эту пасть Горелов моментально заткнул очередным зарядом пены.
- А? Ага!? - орал он, не глядя ни на кого. - Ах ты, тля собачья!.. Ах ты… - и на лице его была написана до такой степени полная и совершенная радость, столь высокая степень ликования, каковая всегда отличала русского солдата в боях праведных и победоносных. Однако радость эта была далеко не полной, узнай подполковник, что вся его команда за его спиной драпанула в город, так что сражался он теперь один-одинешенек.
* * *
Спрыгнув со своего наблюдательного пункта, Семен огляделся по сторонам. Внешне в камере ничего не изменилось. Боб шумно храпел, развалившись на нарах. От него исходил тошнотворный запах алкоголя, смешанный с миазмами давно не мытого тела. В углу камеры валялась порожняя бутылка "Посольской". Итак, чертовщина продолжалась. Семен поглядел на несвежее, одутловатое, заросшее щетиной лицо своего сокамерника и содрогнулся от отвращения.
"Надо же, - подумалось ему, - творец… Демиург… Иегова… И почему же эта срань затрапезная ухитрилась стать обладателем столь бесценного дара? Ведь он же, наверно, одним росчерком пера смог бы создать целый свой мир или в лучшую сторону изменить наш, сделать его чище, добрее, мудрее, помочь сотням, тысячам людей, а может быть и всему человечеству. Ну что ему стоило нарисовать вместо этих чертей рогатых ну… ну, скажем, миллиард одноразовых шприцов? Нет же… Напустил на нас черт-те какую напасть, а теперь пьет беспробудно… Что-то он еще натворит?.."
И в то же время подумалось ему, что, может быть, и в самом деле есть какая-то высшая справедливость в том, что самое высокое и сокровенное знание выпало на долю в общем-то случайного человека. И может быть, в том-то и состоит Высшая Мудрость Судьбы, что для исполнения своих высочайших свершений она выхватывает человека из толпы и водружает его над этой толпой, вручает ему знания и скипетр, с которыми он и ведет свой народ, на славу ли, на погибель - кто знает? Может быть, и тогда, давным-давно, во мгле минувших эпох, на самой заре мироздания, когда раскаленный шар мотался вокруг юной звезды, волшебный грифель вкупе с божественным даром, попав в руки вселенского пьянчуги, одушевили неказисто намалеванный наш с вами мирок. Намалевал он, довольно хмыкнув, и отправился в ближайшую пивную, оставив нас с вами разбираться со всеми своими земными проблемами, военными и мирными, высокими и низкими, с исканиями высокого духа и поползновениями немощной плоти… Господи, до чего же божественно прост и дьявольски сложен сотворенный тобой и безжалостно изгаженный нами мир!
В коридоре послышались шаги. Поднялся дверной глазок.
- Ну что, Сема, как ты тут? - спросил постовой Мошкин.
- Роскошно, - ответил Семен. - Можно даже сказать, с комфортом.
Лязгнул замок. Мошкин открыл дверь и глянул на сиротливо валявшуюся в углу бутыль.
- Ну-ну, оно и видно, - пробормотал постовой. - Кайфуете, значит. А в городе черт-те что деется. Вампиры какие-то появились, из людей кровь сосут вместе с деньгами. Идет, идет человек средь бела дня по улице, вдруг - ррраз! - в обморок. Везут его в амбулаторию, проверяют, глядь, а на шее у него шрам, гемоглобин понижен, а в карманах ни гроша.
- Ишь ты, - качнул головой Семен.
- А Цыганковский бригадир, как Федюни не стало совсем, обнаглел, в открытую шифер со стройки таскать начал.
- Так ведь он же и раньше кирпич толкал по гривеннику.
- Хо-хо, по гривеннику! А теперь по полтиннику гнать начал, ну чистое дело - вампир, и все тут. Я ему говорю, что ж ты делаешь? Побойся бога, гад, а он мне бутылец сует! Ах ты, сволочь, грю, сам мильёнами ворочаешь, а мне чего? Ну и… - тут он осекся, встретившись с ироническим взглядом сержанта, и, решив, что не стоит далее посвящать его в детали своих взаимоотношений с бригадиром, сменил тему разговора. - Да, о чем я, бишь, тут пришли к тебе. Только ты смотри, по-быстрому.
Мошкин вышел и скоро впустил в камеру посетительницу. Нет, не девушку и не женщину, а некое дивное воплощение нежнейшей красоты и прелести, в котором Семен с трудом узнал Сашеньку Бузыкину. Она была в пышном, но коротком платье с глубоким вырезом, вьющиеся пряди каштановых волос спадали на высокий лоб, такие же завитые прядки выбивались из-под небрежно (О! эта кажущаяся небрежность, дающаяся годами упорнейших трудов) повязанного на затылке платочка. А ведь еще вчера он готов был голову наотрез дать, что эта буйная девица острижена под "нулевку", а то, что осталось на этой головушке, выкрашено в самый неестественный и непотребный цвет. Или то была не она? Не могла же эта миниатюрная, хрупкого сложения барышня как дьявол гонять на мотоцикле, глушить водку стаканами и хрипло материться в компании патлатых юнцов, просто не могла! Она взглянула на Семена и, потупив взор, произнесла:
- Здравствуйте, товарищ Бессчастный.
- Мое почтение, - отвечал молодой человек, еще не окончательно придя в себя от этого визита. - Какими судьбами?
- Да так… пришла вас проведать.
- Мерси. Проходите. Гостями будете, - Семен развел руками. - Чувствуйте себя как дома, - и в упор поглядел на Мошкина, которому как раз в этот момент понадобилось что-то в районе замка.
- Совсем по-кавказски получается, - усмехнулась девушка. - "Мой дом - твой дом, твой жена - мой жена".
- Какой уж там дом… - махнул рукой Семен.
- Нет, кроме шуток, вы тут очень неплохо устроились, - она хмыкнула, скользив взглядом по бутылке.
- А это уж Бобова работа, - смущенно сказал Семен. - Он же из-под земли достанет, когда невтерпеж.
- Да уж, Боба-то я знаю, - уголком рта улыбнулась она. - Еще тот ханыга… - и в голосе ее послышались прежние нотки.
- Не говорите так, - вступился за сокамерника Семен. - Он неглупый парень и жутко талантливый. Только он сам себя губит. В сущности, он очень несчастный человек.
- Ой, давайте не будем, такие для выпивки всегда повод найдут, - заявила Сашенька. - И вообще, как говорил классик, "творчество и трезвость - две вещи несовместны", - она хихикнула, и ее смешок звонкими серебряными колокольчиками рассыпался над грязным потолком камеры. Семен тоже рассмеялся, глядя на нее, но потом, посерьезнев, спросил:
- А как в городе?
- Лилька померла, - со вздохом сообщила девушка. - Вампир у нее всю кровь высосал. Сегодня хоронят. Я своими глазами у нее ранку на шее видела. Вот здесь, - она указала на сонную артерию. - Детей много заболело. Говорят, от сглаза. У коров молоко что ни день скисать стало. Стоят некормленные, кормов-то нет, а за город их гнать боятся, говорят, змей трехголовый там завелся.
- Ты что? - поразился Семен.
- Да, так и говорят, Горыныч. От этого вообще все с ума посходили. Молятся, крестятся, иконами поклоны бьют, бабы крестный ход собираются устроить, да только никто не знает как, разучились за столько-то лет.
- А поп на что же?
- А чего поп? - она пожала плечами. - Он толком ни одной молитвы не знает, только и умеет, что крестить да отпевать, и то бубнит не разберешь чего. Мужики тут хотели, чтоб он церковь заново освятил, да он туда ни ногой, чертей боится, взял, да драпанул. Где он сейчас, отец наш святой Одихмантий? только его и видели. Мужики пошарили у него в доме, глядь - видяшка стоят джапавская и полный чемодан кассет с порнухой. Ну, говорят, теперь, батюшка, держись, лучше нам не попадайся, а попадешься - не обижайся, так тебя натянем, что немок твоих голожопых завидки возьмут… - она прыснула.
Семен при этом рассказе тоже засмеялся, а потом покраснел. Тут и Сашенька почувствовала себя неловко и нервно затеребила подол. Потом тихо спросила:
- Слушай, как ты думаешь, чем все это кончится?
- Не знаю, - ответил он. - Я знаю лишь одно: сейчас все это только начинается.
- Что - "это"?
И он рассказал ей все-все, что видел сам, что услышал от Всеведа. Она не знала, верить ей или нет. Покачала головой и с сомнением сказала:
- Боюсь, что тебе все это приснилось.
- А тебе? Тебе это тоже все приснилось?
- Не знаю, - она покачала головой, - я вообще-то тогда слегка подкурила. Ну что ты так смотришь? Федюня мне косячок забил, ну я и соблазнилась.
- Понятно… пробормотал он.
- Что тебе понятно?
- А то понятно, что только в наркотическом бреду все эти ведьмы и демоны могли привидеться. Но до последнего дня они терзали вас только во снах, теперь же явились воочию. Вы получили то, чего давно добивались.
- Ну, хватит тебе глупости говорить! - возмутилась она. И стала доставать из сумки объемистые свертки и передавать их Семену. - На вот тебе, питайся, чтоб не отощал тут на казенных харчах.
- Да не надо… - смущенно пробормотал Семен. - Не стоило вам… тебе… - вскоре он смолк, поскольку от многообещающего разнообразия свертков и баночек рот его наполнился слюной и под ложечкой томительно засосало.
- Ну, - выложив все, она неожиданно заторопилась. - Пока. Пойду я, пока маханьша не хватилась, а то стукнет пахану, вони не оберешься. Ну, чао!
- Какао, - машинально ответил Семен, не трогаясь с места. В последнюю секунду он кинулся к двери, но поздно: Мошкин уже запер ее, и видение исчезло, оставив в камере тонкий и сложный аромат духов, юности и свежести.
Заворочавшись, Боб оглушительно чихнул, чем окончательно развеял очарование недолгой встречи. Выругав его в сердцах, Семен принялся рассматривать гостинцы. Там была большая банка югославских сосисок, банка крабовых консервов, еще баночка консервированной спаржи с пометкой "Made in France", стеклянная баночка черной икры, лососевые консервы, голландская ветчина и шпроты. Довершал же этот восхитительный ансамбль польский конфитюр с двумя пачками сигарет "Peter Stayvesant". Поскольку Семен не курил, он сунул сигареты за пазуху Бобу и обозрел высившееся перед ним горкой на табурете изобилие. По простоте душевной Сашенька не сообразила положить хлеба, о консервном ноже тоже не подумала, а ведь все эти продукты были настолько плотно упакованы, что вкусить их невооруженным зубом не было абсолютно никакой возможности. Поразмыслив, молодой человек пришел к выводу, что девичья наивность, конечно, очаровательна, но и она должна иметь какие-то пределы. Поскольку муки голода становились нестерпимыми, Семен решил разбудить Боба, но тот пробурчал нечто непотребное и отвернулся к стене.
Неожиданно с улицы послышались звуки детских голосов, смех, а затем непонятное звяканье. Оно повторилось раз, другой и третий. Заинтересовавшись, Семен взобрался на окно и выглянул наружу. Так и есть, пацанва облюбовала себе небольшой участок площадки, где брусчатка была выворочена и оживленно сражались в "ножички". Семен негромко свистнул. Мальчишки подняли головы. Среди них он сразу же признал Валька, также был ему знаком после двух приводов и одного пожара в школе, а также долговязый прыщавый парень по фамилии Бакин, в компаниях он был известен под кличкой Собакин.
- Здорово, молодежь, - приветствовал их Семен.
- Привет с Колымы, начальник! - некрасиво ухмыльнулся долговязый.
- Как сидится, дяденька коровкин сын? - осведомился Валек.
- Ничего, хорошо сидится, - отвечал им Семен. - А что, мужики, ножичка часом не одолжите?
- Самим нужен, - отрезал Собак.
- Да мне только банку открыть.
- Ну да, а сам возьмешь и мента умочишь.
- Да правда же, вот те крест, у нас тут консервы, сосиски…
- Соси-и-ски! - присвистнул Валек. - Гляньте, братцы, мне сосиски мать из Питера на праздник возила, а энтих в тюряге ими кормят. Ну и живут же… менты!
- Ну ты, стервец! - обозлился Семен. - Вот я выйду, уши тебе на затылке бантиком завяжу!..
- А мы на вас в милицию пожалуемся, - невозмутимо ответствовал Собакин. Вся компания дружно расхохоталась.
- Ладно, дядя, - великодушно согласился Валек. - Чего дашь за нож? Ремень свой даешь?
- Да нет у меня ремня.
- А фуражку?
- И фуражки нет.
- И кобуры, небось, скажешь нет.
- Да нет же, конечно, нет, все отобрали.
- Ну, тогда сиди, дядя, дыши носом, - и повернулся к нему спиной, Валек собрался вслед за ребячьей ватагой, которая лениво побрела прочь, но напоследок все же спросил:
- А может, хоть сигареты у тебя есть?
- Есть! Есть! - заорал Семен. - Американские.
- Ну, давай!
Выудив из-за пазухи у Боба подарок, Семен сбросил сигареты вниз. Подобрав сигареты, Валек обнюхал пачку с видом истинного ценителя.
- Вирджиния! - сказал он, важно покачивая головой. - Класс табачок! На, держи, дядя! - и он кинул Семену что-то ярко блеснувшее на солнце. - Трофейное оружие! Ему цены нет!
- Ах ты гаденыш, мать твою так! - в сердцах выругался Семен, разглядев свое приобретение. Оно представляло собой кусок потемневшего от времени железа с изломанными краями. С одной стороны пруток кончался винтовой нарезкой, а с другой расширялся. Обломан он был неровно и за счет этой неровности как-то ухитрялся втыкаться в землю. Однако можно было сразу и навсегда оставить мысль о возможности этой штуковиной что-либо открыть или разрезать. Разозлившись, Семен вновь залез на окно и швырнул вслед мальчишкам предмет своего неудачного обмена. С довольным смешком мальчик его подобрал.
Спустя несколько минут после этого, он услышал доносившийся с площади оживленный людской гомон, вскоре перешедший в оглушительный гвалт. Снова прильнув к окошку, молодой человек узрел толпу народа, которая, оживленно что-то обсуждая, то стояла на месте, выслушивая очередного оратора, то принималась двигаться в ту или в иную сторону. Со всех сторон к площади подходили все новые и новые группки людей, так что вскоре толпа заполнила всю площадь и частью стояла на прилегающих улицах. Внутри нее сновали вездесущие мальчишки.
- Валёк! - закричал Семен, заметив старого знакомца. - Эй, Валёк!
- Ну чего тебе, дядя? - недовольно отозвался тот. - Какой у меня был ножик, такой я тебе и дал, другого у меня нету.
- Да я не про нож. Чего стряслось-то там?
- Как чего? Змей Горыныч Малые Хари пожег.
Руки Семена при этом известии разжались, и он рухнул на бетонный пол своей темницы.
X
Если учитывать тот факт, что среди большинства цивилизованных народов полоумные считаются "божьими людьми", становится понятым, почему в свете последних событий неизлечимый идиотизм и набожность уже упоминавшейся нами бабушки Пелагеи снискали ей всеобщее почитание, граничащее с подобострастием. Да и кто как не она день-деньской отбивала поклоны, сидя у церкви? Кто был смирнее и незлобивее ее? Кто, подобно первохристианам через все жизненные невзгоды влачил на себе крест собственного скудоумия? В эти же дни, особенно после посрамления и бегства отца Одихмантия, рейтинг бабушки Пелагеи (да простят нам читатели этот неологизм, единственно точный в данных обстоятельствах) в глазах новообращенных букашинцев поднялся на недосягаемую высоту. Ныне она восседала в новом молельном доме (им стал прежний клуб) в красном углу, под образами и таращила свои безумные глаза в потолок. Она беспрестанно пила чай, крестилась и тою же рукой отправляла в рот кусочки мелко наколотого рафинада, сухарики, печенья, печатные пряники, словом, все, что перед нею ставили. Время от времени она принималась вещать нечто бессвязное, что собравшиеся в доме богомолки принимали как невесть какие откровения. Они были настолько убеждены в святости своего кумира, что их не смущало даже то, что бабушка лыка не вязала и по десять раз на дню ходила под себя. Порой это случалось во время службы, и тогда ее преданные дьякониссы потягивали носами воздух и перешептывались: "Сподобилась, божья душа!.." - а затем уводили святую помыться и переодеться.
Очередной конфуз (или благодать) случились с бабушкой во время пребывания Сашеньки Бузыкиной в отделении. Когда бабушку выводили на воздух, Сашенька ступила на последнюю ступеньку лестницы. И ведь надо было бабке пройти всего два шага до баньки, где ожидал ее таз с теплой водой, свежее белье и платье, а тут вдруг, увидев девушку, стала она на месте как вкопанная и завопила на всю площадь: