- Ввв-о-о-о! О! О! О! Во-о имя вя-вя-вя и духа… Во! Во! - И такой злобой и ненавистью был полон ее взгляд, что на какое-то время он заворожил Сашеньку, подобно тому, как удав взором своим лишает воли и сил двигаться робкого кролика. На этот раз из молельного дома высыпали бабы и встали, не сводя глаз с Сашеньки, которая была до неприличия красива в коротеньком своем бело-розовом платьице, что, кстати, по нынешним меркам было достаточно скромным, но казалось верхом неприличия среди однообразных мешковатых и темных одежд, которые теперь были приняты у букашинок. Некоторое время девушка безмолвно стояла против толпы женщин, наконец, дальнейшее молчание и ожидание стали невыносимыми, она поджала губы и собиралась было пройти мимо, но тут кто-то (говорят, что бухгалтерша молокозавода Людмила Петровна, та самая, что в порыве религиозного рвения расколошматила все микрокалькуляторы и выбросила в окошко единственный новехонький компьютер) выкрикнула:
- Ах ты… нехристь!
- Бусурманка! - поддержала ее телеграфистка Галка.
- Стерьва бузыкинская, тварюга… дьяволово отродье, нечисть поганая… - загомонили бабы, подступая ближе.
- Вы чего, обалдели, да? - попыталась было пискнуть Сашенька, но сильный удар в грудь сбил ее с ног. Затем град ударов со всех сторон обрушился на нее. Возможно, тут и пришла бы ей погибель, если бы именно в этот миг на площадь не высыпала толпа малохарьцев вкупе с букашинскими мужиками.
Людмила Петровна распорядилась запереть Сашеньку в предбанник, где хранились березовые веники, и вместе с другими богомолками отправилась поглазеть на площадь.
* * *
Выглянув в окошко, Боб с Семеном так и ахнули, увидев духовного лидера митингующих. На плечах толпы сидел… капитан Заплечин. Взор его горел радостным безумием. Он познал власть лозунга над толпой. Совсем недавно массовое скопление народу на улицах побудило его подползти к окну амбулатории, где он лежал спеленутый по рукам и ногам смирительной рубашкой, и истово заорать:
- Долой партократию! Свободу узникам совести!..
Ликующая толпа вдребезги разнесла медсанчасть с амбулаторией, заставила доктора Потрошидзе выпить весь уготованный пациентам запас сульфазина, освободила Заплечина и на плечах своих понесла его на площадь. Там-то наконец и состоялся грандиозный митинг, равного которому городок Букашин не знал с семнадцатого года. Откуда ни возьмись, появились плакаты, в которых клеймились позором еще недавно самые светлые идеалы и обливались грязью самые святые портреты, а ведь их не далее, как два месяца назад выносили на первомайскую демонстрацию! Тут же наспех был организован Народный фронт освобождения Букашина, куда малохарьцев и лепилинцев, естественно, не принимали. Первым пунктом записали, чтоб инородцам и деревенщине не выдавать паек, а все реквизированные на базе продукты распределить между своих. Малохарьцы и лепилинцы тут же создали свой Объединенный фронт и разгромили единственный букашинский гастроном. Труднее всего пришлось одному хохлу, двум татарам и трем евреям, которых вообще никто никуда не записывал, и потому они организовали Интердвижение. Говорили они складно и красно, однако двое из них были очкастыми, а потому слушать их хоть и слушали, но не доверяли.
Тут к митингующим подошел майор Колояров и заявил в мегафон:
- Граждане, ввиду того, что митинг не санкционирован, прошу немедленно всех разойтись.
- А кто его должен сан-кционировать? - полюбопытствовала толпа. - Ты что ль?
- Не я, а совет управы! - упорствовал майор. - Он соберется через два месяца, вот тогда и подавайте заявку, ее рассмотрят и…
- Ах он над нами здиваитца… - догадались в толпе. - Ништо нечистая сила будет два месяца твоих санкциев ждать.
Тут на телегу взобрался Ююка и заорал. Его хрипловатый надрывный голос безо всяких технических средств доносился до самых дальних уголков площади.
- За что страдаем, братцы?! - вопил он. - За покорность свою и незлобивость, вот за что! Я вон пять лет в Коми отмотал ни за хрен собачий, а за кого? За гниду эту поганую, за майора легавого, за то, что ему крыло помял! Громи их, братва! Круши мусоровку!
- Ой, вон! Вон они там родимцы-то сидят, узники совести наши! Семочка мой миленький! - запричитала мама Дуня, увидев за решеткой лицо пасынка.
Радостно что-то завопив, толпа бросилась громить участок. Майор Колояров заперся в оружейной.
В кованую дверь стали колотить чем-то тяжелым. Чувствовалось, что дверь выдержит не более пяти минут.
- Господи! Господи!.. - взмолился майор. - Спаси!
"Ты жестоко ошибаешься, если полагаешь, что он хоть чем-то тебе посодействует… - сказал в его затылке чей-то негромкий и на редкость убедительный голос. - Бог вашего мира - болтун и пьяница. Ему нет дела до всех вас. Зато мне - есть. Если хочешь, я спасу тебя…"
- Да… Как? - растерянно забормотал майор, с ужасом глядя на затрещавшую дверь.
"Это все совсем несложно. Закрой глаза. Отключи свой мозг, полностью отождестви себя со мной… скажи сам себе: "отныне я прозываюсь Асгаротом"…
В то мгновение, когда дверь оружейной слетела с петель и в каптерку ворвались озверелые мужики, майор Колояров взмыл в воздух и с гнусным хохотом на глазах у всех просочился сквозь потолок. Мужички подивились, но поскольку народ это был по большей части пуганый и бывалый, они расхватали оружие и вышибли двери КПЗ. Семен и Боб вышли на свободу.
Между тем народ, устав ждать выхода Бузыкина из дома, сам наведался к нему в гости. Ах, напрасно, напрасно платил хозяин Антоне Шаберу такие деньги. За свою зарплату он мог бы быть и почестнее. Нет же, едва его плотник Макар Анатольевич в воздух поднял за шкирку - тут же выдал, где у хозяина что лежит. И поплыли, потекли из тайников бузыкинских товары импортные и отечественные, прессервы и консервы, спиртное и парфюмерия, съестное и носильное, похоже было, что комплектовал он по американскому образцу персональное бомбоубежище на двадцать лет автономной жизни после ракетно-ядерного удара. Бабы терпели, когда охапками выносили золотые броши, цепи и кулоны, никто себе ничего не взял, такое носить стеснялись. Консервы и печенья английские тоже распределили по справедливости, но когда стали выносить ящики со стиральным порошком и хозяйственным мылом, букашинки совершенно озверели, ибо тем количеством, которое было припасено в доме, можно было обстирать и вымыть всю область. Бузычиху едва не линчевали, но позже смилостивились, вывалили в корыто банки с черной икрой, поставили на четвереньки и заставили есть по-кошачьи, дабы знала кошка "чью мясу ела". В самый разгар веселья кто-то заметил самого главу Бузыкинского семейства. Он стоял на крыше противоположного дома, строил страшные рожи и ругался что называется "по-черному". Бросились было его ловить, да куда там! Он обнаружил недюжинную прыть и скакал по крышам домов почище любого горного козла. За ним гнались до самых дверей управы. Несколько раз пробовали высадить двери, но они не поддавались, даром, что сработаны были еще при крепостном праве. Тогда особняк обложили с четырех сторон дровами и подожгли. Здание занялось сразу. Огонь лизал стены, скакал с этажа на этаж, ревущими языками вырывался из окон. Многие, видя это, стягивали с голос шапки, крестились, стояли молча. В людской толпе Семен заметил своего школьного учителя. Дмитрий Вениаминович стоял, заложив руки за спину и внимательно смотрел, с каким-то даже умиротворенным выражением лица. Семен подошел к нему и сказал:
- Я хотел остановить их…
- И совершенно напрасно, - поспешил успокоить его старичок, смешно тряся своей козлиной бородкой. - Толпа жаждет крови, и она должна ее получить. Это объективная истина. Тем более нам-то с вами давно известно, Семочка, что в мире ничего страшнее нет, чем, - он процитировал: - "русский бунт, бессмысленный и страшный…" Держитесь подальше от этой неопугачевщины, молодой человек, либо постарайтесь взлететь на ее волне, но помните, и тот и иной путь одинаково рискованны.
- Вы видите во всем этом только бунт? - спросил его Семен.
- Конечно, бунт и больше ничего. Бунт народа против бессмысленной и осточертевшей ему системы…
- А как же…
- А как же возмущение определенных физических констант против традиционных законов природы. Ну что вы на меня так смотрите? Неужели вы думаете, что я поверю во всех этих ведьм, леших и домовых?
- Но ведь они действительно существуют! - Воскликнул Семен. - Вы же не будете этого отрицать? Ведь я их видел своими глазами.
- Ради бога! - всплеснул руками Дмитрий Вениаминович. - Я верю, что вы видели чертей, ведьм, домовых, гномов и даже Кощея Бессмертного. Кстати, я всегда считал, что в изобретении своей мифологии человеческая фантазия базируется на каком-то очень древнем знании о вещах, давно исчезнувших с лица земли. Я допускаю даже то, что во времена оны человеческая фантазия могла творить чудеса. На том, кстати, основывается и феномен колдовства. Существуют люди, реликты древнейшей цивилизации, чье воображение действительно способно на нарушение определенных физических констант. Более того, возможно, именно им наша природа обязана таким буйным разнообразием форм и видов. И то, что наша наука пока не в состоянии дать объяснения многим сверхъестественным явлениям, говорит явно не в пользу науки.
- Послушайте, Дмитрий Вениаминович, - горячо заговорил Семен, схватив его за руку. - Нам с вами надо очень о многом поговорить. Понимаете? Просто необходимо!
* * *
Был уже глубокий вечер. Захлопывались и заколачивались стены в домах, с цепей спускались свирепые псы, готовились к бою топоры и двустволки. С каждым часом перемены, происходящие в Букашине становились все разительнее и заметнее. Неожиданно обнаружилось, что подвал, где размещалось карауловское кафе, поднялся выше даже, чем недостроенный небоскреб-гостиница, некоторые улицы разделили глубочайшие расселины, и смельчаки, заглядывавшие туда, уверяли, что видят там проплывающими, подобно облакам, какие-то диковинные пейзажи, города и села. По небу косяками проносились летающие тарелки всех мыслимых видов, типов, форм и размеров, появилось и некоторое время держалось над городом чье-то гигантских размеров лицо, но вскоре рассеялось. Между тем, забыв о времени, Семен сидел в уютной, стариковской квартире Дмитрия Вениаминовича среди древних выцветших карт и старинных книг, пил невероятно душистый чай, который хоть и был по консистенции вязче меда, отчего-то пился весьма хорошо, и как встарь они говорили, спорили, перебивая друг друга и порой весьма ожесточенно, но довольные друг другом от души.
- Прав был твой старичок, - заключил Дмитрий Вениаминович. - "Прободение", вот как это надо было бы именовать. Прободение ноосферы. Или соприкосновение, но первый термин точнее.
- Да что вы такое говорите? - не соглашался Семен. - При чем тут ноосфера?
- А я тебе говорю, она самая и есть. В очень широком смысле слово это можно истолковать, как "состояние сферы деятельности человеческого разума". В конце концов ведь ничто на свете не исчезает бесследно это даже противоречило бы закону сохранения и превращения энергии. Почему же должна исчезнуть грандиозная, многовековая, подчеркиваю, напряженная работа человеческого мозга, населявшего окружавший его мир самыми разнообразными фантастическими существами? И если ты, дорогой мой, допускаешь, что имярек в состоянии, в течение десятиминутной телепередачи, передать сто миллионам человек свое прекрасное самочувствие и излечить их ото всех болезней, то почему бы не предположить, что разум человеческий имеет какую-то созидательную силу? Если рассматривать разум, как материю…
- Ну вы тоже скажете! - возмущался Семен. - Где же диалектика? Где ваш материализм? Сравнили разум с материей! Это же совершенно разные вещи. Разум - это…
- Ну-ну, - усмехнулся Передрягин, - давай, вспоминай школьные формулировки.
- Это, ну… "свойство организованной материи осмыслять окружающий мир и…"
- Вот-вот, - с довольным смешком подтвердил старик. - Свойство материи. А у материи, тем более организованной, свойств мно-ого.
- Но ведь разум нельзя ни увидеть, ни потрогать, ни пощупать… - не отступал Семен.
- Разум - нельзя, а вот плоды разумной деятельности - очень даже можно. Кстати, магнетизм тоже нельзя ни увидеть, ни пощупать, однако вот же - электричество, - и Дмитрий Вениаминович ткнул пальцем в погасшую, сиротливо висящую под потолком лампочку.
- Но разум, как и вера, не регистрируется никакими приборами, - упорствовал Семен.
- Сотни и тысячи лет магнетизм тоже ничем себя не проявлял и соответственно не регистрировался. А разум, кстати, себя проявляет, да еще как! Что же, я готов поверить, что в каком-то ином мире законы магнетизма или, скажем, гравитации действовать не будут, а вот разум или вера будут объективными физическими категориями. Почему бы и нет? Но тогда… - озадаченно вдруг забормотал старик, запустив пятерню в бороду, - тогда что же получается? Получается, что ежели у них вера в свою силу крепка, а у нас ее вообще нет, то… выходит совсем уж нам хана? Совсем спасенья нет? "Ох вы, батюшки мои!" - пропел он вдруг козлиным тенорочком, роясь в бумагах своего обширного письменного стола, - "…ох вы, матушки мои…"
- Да что с вами, Витаминыч? - перепугался Семен за умственные способности учителя и потому назвал его школьной кличкой. - Что еще за "батюшки"? Какие еще "матушки"? - со своим стаканом он кинулся было в рукомойнику, но вода из-под гвоздика не поступала, из графина она тоже не хотела выливаться. Тогда он зачерпнул ковшом из ведра тягучую жидкость и подал старику.
Тот внимательно поглядел на ковш и отложил его в сторону.
- А за Витаминыча - гран тебе, дорогой, мерси. Нижайший, так сказать, поклон. Дослужился, старый пер. - Семен попытался было пуститься в объяснения и извинения, но старик остановил его словоизлияния нетерпеливым жестом. - Будет тебе. Фронт я вспомнил. Сидим мы, гниём под Одессой без еды, без воды, без патронов. Фрицы с румынами давят. А тут наши самолеты налетают - и давай бросать, что ты думаешь? Не хлеб, не боеприпасы, а листовки со стишатами тогдашнего нашего наиглавнейшего пролетарского поэта Демьяшки Бедного. Что-то вроде: "всех фашистов перекосим, ах ты батюшки мои, всех румынов в море сбросим, ах ты матушки мои…" Ну, там нам и показали матушек… Однако ж выстояли, Сема, и на чем выстояли? Чем взяли? Верой. Не заградотрядами, а Верой единой мы и держались. Не в кацошку этого усатенького, не в пытошных дел мастеров лубянских, а Верой в то, что дело наше народное, единственно правое было, есть и будет!
И как бы в подтверждение его слов над городом пронесся звучный глас колокола. Его подхватила мелкая россыпь бронзовых бубенчиков. За ними - грянул еще один колокол, затем второй, третий, закопанные, сохраненные в годы лихолетья, они теперь доставались из-под земли и звонили, звонили, звали ко всенощной.
- Так что же… - растерянно молвил Семен, - что же, нам теперь этому… Христу поклоняться!
- Ах, если бы все проблемы решались так просто! - с легкой иронией сказал Дмитрий Вениаминович. - Христианство всегда было идеей пассивного сопротивления противоборствующим факторам. Для того же, чтобы преодолеть вторжение ирреального мира, нам потребуется сопротивление очень и очень активное… Что ж ты думаешь, нагрешил, а потом покаялся, грехи замолил - и гуляй, детинушка? Ведь подавляющее большинство их, - он мотнул головой в сторону города, - молятся лишь для того, чтобы уберечься от напастей. А лицемерить, не веруя - это еще хуже полного безверия, ибо, когда людьми движет страх, как сейчас, они способны на любую глупость и подлость. Ведь страх - не менее ощутимый в нашем с тобой мире материал, чем вера, однако в отличие от нее он направлен против человека. Если вера может и строить, то страх - только разрушает…
XI
Было уже за полночь, когда Семен подошел к райкомовскому зданию. Графский особняк уже догорал, однако казалось, что в огне этом больше бутафорского, чем естественного пламени. Нечто знакомое почудилось ему во внешнем облике этого здания - не оно ли являлось ему в давешнем, уже полузабытом сне?
Взойдя по лестнице, по обеим сторонам которой скалились каменные львы, Семен ступил в приемную залу, прежде давившую на посетителей богемским хрусталем тяжеловесных люстр, дивного набора паркетом и полированными дубовыми панелями стен. Ныне, ободранный и полусгоревший, зал этот не производил, тем не менее, тягостного впечатления. Более того, казалось, что вся эта гарь, копоть, дыхание оплавленного пластика и искрящиеся горки расколотого стекла были специально задуманы и воплощены гениальным безумцем для создания наиболее жуткого и мрачного в своем хаотическом величии интерьера. Не та же ли самая беспорядочная величественность сопутствовала и шествию нечистой силы на стенах безвременно погибшего кафе? Семен затруднялся вспомнить, но чувствовал, что именно такая обстановка тлена, мрака и запустения была бы наиболее близкой и естественной для всей той дряни, которая в эти дни обрушилась на беззащитный городок.
Семену неожиданно стало жутко. Какое-то неясное движение почудилось ему в глубине помещения. Там еще догорали остатки обвалившихся балок и перекрытий. Однако несмотря на это, в тени, отбрасываемой силуэтом Семена, вдруг начала концентрироваться темнота. Она сжималась, сгущалась и уплотнялась, будто вбирая в себе мириады квантов тьмы из космической бездны… и вот он встал перед Бессчастным, он - Черный Человек, излюбленный герой детских страшилок. Он и впрямь казался похожим на силуэт человека в милицейской плащ-палатке с поднятыми капюшоном.
- Я рад, что ты пришел сюда, - произнес он (или голос его сам собою родился в сознании Семена?). - Я наконец-то могу видеть тебя и говорить на равных, хотя на самом деле мы с тобой совершенно не равны, это ты и сам, надеюсь, понимаешь.
- Скажи мне, кто ты? Дьявол, бог или… - Семен смешался и замолчал, не в силах вынести напряженного, властного взгляда из мглы.
- Я? - переспросил силуэт, и в голосе его послышалась усмешка. - О, я скажу тебе, хоть это и не совсем в моих интересах. Я скажу, ибо ты - единственный изо всех, который не принял ничего на веру. Ты не пугаешься неведомого, а честно пытаешься во всем разобраться. Твоя дерзость мне импонирует. Когда-то, лет этак через 18–20 миллионов, став помоложе, я и сам стану таким. Но пока я стар и мудр. Я - кронпринц, властелин своего мира, единственный и полновластный. Можешь называть меня богом. Но я же и дьявол. Тебе неясно? Мы не существуем по отдельности. Я - есть Я.
- А как же Боб? - возразил Семен. - Он ведь тоже…
- Он - наглый узурпатор! - рявкнул Черный. - Да, он способен на что-то, но все это чрезвычайно далеко от истинного Знания. Разве может быть волшебником тот, кто не владеет Магическим кристаллом?
- Послушай, но ведь сотни ученых сотни лет доказывали нам, что бога нет… - начал Семен.
Черный рассмеялся тихим, ехидным смешком.