- Мне нужно удостоверение личности и пропуск по дорогам к Парижу, - сказал он. - Не хочется, чтобы меня задержали по пути.
- Пойдем.
Маккеррен повел его по коридору в другую комнату; там два человека работали с фотокамерой, тщательно внося последние штрихи в поддельные нацистские пропуска и удостоверения.
- Здесь тебя сфотографируют как надо. Ребята хорошо знают свое дело.
Они прошли в соседнюю комнату, где Майкл увидел нацистские мундиры - полевые серые и зеленые; кепи, шлемы и сапоги. На трех швейных машинках работали женщины, пришивая пуговицы и знаки отличия.
- Мы сделаем из тебя офицера связи, отвечающего за телефонные линии. К тому времени, как ты уйдешь отсюда, ты узнаешь все о немецких системах связи, про все их узлы. Чтобы усвоить это назубок, тебе понадобится не менее двух дней упорной работы. Потом мы отправим тебя в Париж с водителем. С одним из моих Андре. У нас неподалеку хранится прекрасная штабная машина. Шеф говорил, что твой немецкий вполне хорош, но требует практики, так что начиная с восьми часов завтрашнего дня это - твой единственный язык.
Он достал карманные часы.
- У тебя остается около четырех часов, чтобы помыться и поспать. Сейчас это необходимо.
Майкл кивнул. Четыре часа сна - больше чем достаточно. Кроме того, надо смыть гарь и пыль с лица.
- Неужели у вас здесь есть душ?
- Не совсем. - Маккеррен усмехнулся и глянул на Габи, которая последовала за ним. - Это сооружение построено при римлянах, когда Цезарь был на вершине славы. А они любили помыться. Габи, ты покажешь что и где нашему другу?
- Пойдем со мной, - сказала Габи.
Майкл последовал за ней.
- Габи! - сказал Маккеррен. - Ты великолепно сделала свое дело.
- Мерси, - ответила она, не подавая виду, что похвала ей приятна.
Ее сапфировые глаза, сверкающие на запыленном точеном лице, были устремлены на Майкла Галлатина. Они оценивали его с холодным, профессиональным уважением. Майкл подумал: так один убийца оценивает другого. Ему было приятно от мысли, что они сражаются по одну сторону фронта.
- Пошли, - сказала Габи, и они двинулись по холодным подземным коридорам.
Глава 3
- Вот твоя ванна, - сказала Габи.
Майкл стоял, глядя на каменный бассейн размером 5 на 1,2 метра, заполненный водой, в которой плавали листья и травинки.
- А вот мыло. - Она передала ему белый брусок с деревянной полки, на которой висели истрепанные, но чистые полотенца. - Мы залили воду дня два назад. - Она показала на большую каменную пробку, которая торчала из стены над бассейном. - Я надеюсь, ты не станешь возражать против купания в воде, которой уже пользовались?
Он постарался изобразить вежливую улыбку.
- Нет, если вода использовалась только по прямому назначению.
- Для этих целей у нас есть другое место.
- Почти как дома, - заметил Майкл.
Тут Габи неожиданно скинула свой пыльный свитер и стала расстегивать блузку. Он был немного ошарашен. Она сняла блузку.
- Ты не против? - сказала она, расстегивая бюстгальтер. - Мне тоже нужно помыться.
- О нет, - пробормотал Майкл.
- Это хорошо. Впрочем, даже если бы ты и был против, это ни на что бы не повлияло. Ты знаешь, некоторые мужчины… стесняются купаться вместе с женщинами.
- Не знаю, - сказал Майкл.
Он снял шапку и расстегнул комбинезон. Габи избавилась от последних покровов и, голая, спустилась по ступенькам. Майкл услышал, как у нее перехватило дыхание, когда вода, подымаясь по бедрам, дошла до живота. Вешняя вода, подумал он. Прошедшая сквозь систему древнеримских труб в бассейн, который когда-то служил общей баней.
Габи ступила на последнюю ступеньку. Вода едва покрывала ее грудь; она перевела дыхание. Здесь было прохладно и без вешней воды, но Майкл решил, что, прежде чем отправиться в Париж, он должен смыть с тела всю грязь. Он сбросил с себя белье и двинулся вниз по ступенькам. Вода сначала обожгла щиколотки, потом колени, потом… словом, это было ощущение, которое он вряд ли когда-нибудь забудет.
- Ничего себе, - сказал Майкл, стискивая зубы.
- Ты меня поражаешь. Наверное, не привык к холодным купаниям?
Майкл не успел ответить; она добралась до середины бассейна и окунулась с головой, быстро поднялась и откинула назад мокрую копну черных волос.
- Передай мыло, пожалуйста.
Она поймала кусок мыла на лету и принялась намыливать волосы. От мыла пахло дегтем и овсом. Его явно покупали не в парижских салонах.
- Там, в Базанкуре, ты решал быстро и четко, - сказала она.
- Не очень. Я только использовал возможности.
Он окунулся по шею в воду, превозмогая холод.
- Ты часто это делаешь? - спросила она. Хлопья пены сваливались с ее волос. - Используешь возможности?
- Это мой единственный способ… способ волка, - ответил он. - Берешь все, что предлагает судьба.
Габи намылила руки, плечи, грудь. Она действовала быстро и решительно, без медленного соблазна. Здесь ничего не предлагается, подумал Майкл. Габи просто делает свое дело. Ей, кажется, было абсолютно все равно, что ее подтянутое, стройное тело в такой близости от него. И это равнодушие к ситуации или, точнее, уверенность в том, что она во всех случаях с ней справится, заинтриговали его. Но холодная вода позволяла возбуждаться только внутренне, а не внешне. Майкл смотрел, как она намылила спину, как смогла, куда дотянулись руки. Она не попросила его помочь. Затем намылила лицо, снова нырнула под воду и вынырнула, вся розовая. Она бросила ему мыло.
- Теперь твоя очередь.
Жесткое мыло пощипывало лицо.
- Слушай, - спросил он, - откуда у вас здесь электричество?
- Мы включились в линию питания одного из домов в двух милях отсюда, - сказала Габи. - Нацисты используют этот дом как командный пост. - Она взъерошила волосы, стряхивая остатки мыльной пены. Пузырьки плавали вокруг нее, как ледяные жемчужины. - Мы не пользуемся электричеством от полуночи до пяти утра и забираем как можно меньше, чтобы они не заметили.
- Жаль, что у вас нет подогревателя для воды.
Майкл намылился, окунул голову, хорошенько потер грудь, руки, лицо, еще раз окунулся. Тут он заметил, что Габи разглядывает его.
- Ты не англичанин, - вдруг заявила она.
- Я - гражданин Великобритании.
- Может быть, но ты не англичанин.
Она подошла к нему. Он ощутил естественный запах ее чистой кожи, который напоминал ему запах яблоневого сада, цветущего по весне.
- Я видела многих англичан, захваченных немцами в тысяча девятьсот сороковом году. Ты не похож на них.
- Ну и как они выглядели?
Она пожала плечами. Подошла поближе. Она чувствовала, что его зеленые глаза могут подавить ее волю, и старалась смотреть ему в рот.
- Не знаю, мне кажется… они были похожи на детей, играющих в войну. Им было непонятно, что такое борьба против нацистов. Ты выглядишь… - Она приумолкла, пытаясь точно выразить свою мысль. Капли холодной воды покрывали ее груди. - Ты выглядишь так, как будто ты воюешь очень давно.
- Я был в Северной Африке, - сказал он.
- Я не об этом. Ты выглядишь так, словно твоя война здесь. - Габи прижала пальцы к его груди. - Твоя война здесь?
Майкл отвернулся; она заглянула слишком глубоко.
- Разве это не у всех так? - спросил он, направляясь к ступенькам. Пора было вылезать и подумать о деле.
Лампы замигали. Раз, другой. Потом свет погас. Майкл стоял в полной темноте по пояс в воде.
- Воздушный налет, - сказала Габи; голос ее дрогнул.
Он понял, что мрак ее пугает.
- Немцы выключили электричество.
Где-то в отдалении послышался глухой звук, словно молотом ударили по мягкому. Взрыв бомбы или выстрел крупной пушки, подумал Майкл. Последовали новые взрывы; камни под ногами Майкла дрожали.
- Я боюсь, - прошептала Габи.
- Не робей, ребята! - крикнул кто-то по-французски из соседней комнаты. Раздался грохот; все затряслось.
Майклу показалось, что треснула крыша; камни падали в воду. Либо близко падали бомбы, либо стреляли зенитки. Пыль забила Майклу ноздри. Следующая бомба взорвалась совсем рядом.
К нему прижалось теплое, дрожащее тело Габи. Майкл обвил ее руками.
Вокруг них падали камни. Пять или шесть камней размером в среднюю гальку угодили в спину Майкла. Новый взрыв заставил Габи еще плотнее прижаться к нему, ее пальцы вдавились в его тело; между взрывами он слышал, как она жалобно стонет в ожидании следующего. Мышцы его были напряжены, он гладил голову Габи, пока падали бомбы и гремели зенитные пушки. А потом, минутой позже, стало слышно только их дыхание и биение сердец. В соседней комнате кто-то кашлял.
- Никто не ранен? - раздался громовой голос Маккеррена.
- К счастью, никто не пострадал.
- Габи! - закричал Маккеррен. - Как вы там с англичанином?
Она пыталась ответить, но пыль забила ей нос и глотку, и она чуть не потеряла сознание. Мрак, ощущение замкнутого пространства, страшные удары взрывов воскресили в ее памяти те жуткие минуты, когда она сидела с матерью и всей семьей в подвале, а самолеты люфтваффе уничтожали их деревню.
- Габи! - отчаянно кричал Маккеррен.
- У нас все в порядке, - спокойно ответил Майкл. - Легкое потрясение, понимаешь?
Шотландец вздохнул с облегчением и вернулся к своим делам.
Габи никак не могла унять дрожь. Она прижалась к плечу мужчины, и вдруг до нее дошло, что она даже не знает, как его зовут. И не должна знать. Это - одно из правил игры. Сквозь пыль она ощутила его запах, и ей показалось, что от него пахнет дикой звериной плотью. Запах этот не был отталкивающим, просто был непонятен.
Лампы замигали - то вспыхивали, то гасли. Немцы, видимо, что-то исправляли в своей сети. Затем свет стал более ровным, но чуть тусклее, чем раньше.
- Все, - сказал Майкл, и Габи взглянула ему в лицо.
Его глаза светились, как будто впитывали весь оставшийся в подполье свет. Это пугало ее, хотя она не понимала почему. Этот человек был другим. В нем было нечто непостижимое. Она взглянула в его глаза. Ей подумалось, что она смотрит в окно и видит дикую основу жизни, элементарную основу - огонь за ледяными зелеными глазами. Она ощущала тепло его тела, хотела заговорить, не зная, что скажет, чувствовала только, что, если заговорит, голос ее будет дрожать.
Майкл первым нарушил молчание; он повернулся к ней спиной, поднялся по ступеням до полки и взял полотенца для нее и для себя.
- Ты простудишься, - сказал он Габи, передавая ей полотенце, как предложение выбраться из воды.
Она вышла, и Майкл ощутил, как ее тело, груди, плоский живот и гладкие бедра откликнулись на его живое тепло. Она стояла перед ним, с ее черных волос стекали струйки холодной воды. Майкл нежно окутал ее полотенцем. Ему было трудно говорить, но он все-таки сказал, смотря ей в глаза:
- Слушай, мне нужно отдохнуть. Это была забавная ночь.
- Да… - сказала Габи. - И мне тоже.
Она завернулась в полотенце и побежала к своей одежде, оставляя на каменном полу влажные следы.
- Твоя комната внизу, по коридору вперед и направо, через арку. Там раскладушка, но одеяло плотное и теплое.
- Вот и прекрасно. - Он так устал, что уснул бы даже в грязной луже. И он знал, что погрузится в сладостный сон, как только рухнет на раскладушку.
- Утром я тебя разбужу, - сказала она.
- Хорошо, - ответил он, вытирая волосы полотенцем.
Он слышал, как она вышла из комнаты. Когда он опустил полотенце, Габи уже не было. Майкл вытерся, взял свою одежду и пошел по коридору. Возле двери была незажженная свеча и коробка спичек. Майкл зажег свечу и вошел в комнату - темную, с сырыми стенами, узкой раскладушкой и вешалкой. Майкл повесил свою одежду; от нее несло потом, пылью, выхлопными газами немецкого танка и горелым мясом. Он подумал, что после войны ему следует заняться бизнесом, связанным с дегустацией запахов, например в производстве духов. Как-то раз на улице Лондона он нашел белую женскую перчатку и в этой перчатке почувствовал запах медных ключей, чая с лимоном, духов "Шанель", чудесного белого вина, запахи пота нескольких мужчин, слабый аромат увядшей розы и, конечно, резиновое зловоние шины "Данлоп", которая переехала перчатку на улице.
Годы научили его, что обоняние - источник информации, почти такой же верный, как зрение. Конечно, его личные способности обострились после превращения, но он не терял их, оставаясь человеком.
Майкл откинул одеяло и опустился на раскладушку. Пружины врезались в спину, но это было ему не внове. Он устроился поудобнее под одеялом, задул свечу, поставил подсвечник на пол рядом с раскладушкой и положил голову на пуховую подушку. Тело его устало, но мысли метались, как голодный зверь в клетке. Он смотрел в темень и слышал звук воды, медленно текущей по трубам внутри стен.
"Твоя война внутри? - спросила Габи. - Да или нет?"
"Да", - подумал Майкл. И вдруг на него опрокинулось то, что случилось с ним в далекие детские годы в русском лесу. Он думал: "Я не человек. И не зверь. Так кто же я?" Ликантроп. Слово, придуманное психиатром, человеком, изучающим тех, кто бредит, путая слова, у кого глаза стекленеют в полнолуние. Русские, румынские, немецкие, австрийские, югославские и греческие крестьяне называли их по-разному, но всегда это понятие означало: оборотень.
"Не человек. Не зверь, - думал Майкл. - Кто же я тогда в глазах Господа?"
И еще одна мысль мучила его. Майкл часто представлял себе Бога как громадного белого волка, бредущего по белому снежному полю под сверкающими звездами; глаза Бога - золотые и ясные; клыки у Бога - белые-белые и острые. Бог чует ложь и предательство, несмотря ни на что, и вырывает сердца у предателей острыми клыками. Нет возможности уйти от Божьего суда, холодного суда Бога, короля волков.
Но как же Бог людей смотрел на ликантропов? Как на что-то вроде отбросов или как на чудо? Майкл мог только предполагать, но в его голове крепко засело одно: он мечтал вечно оставаться зверем и быть свободным и диким в зеленых холмах Бога. Две ноги мешали ему. С четырьмя он мог бы летать…
Но теперь спать. К утру нужно восстановить силы для предстоящей работы. Нужно многое узнать и многое предвидеть. Париж - это прекрасный капкан с острыми челюстями, которые безмятежно сломают хребет как зверю, так и человеку. Майкл закрыл глаза, уходя от темноты наружной в темноту внутреннюю. Он слышал голос падающих капель: кап-кап-кап… Потом он глубоко вдохнул, тихо выдохнул и погрузился в мир сна.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ
Глава 1
Он проснулся и снова услышал звук падающих вдоль древней стены капель. Сонный туман и нервное возбуждение все еще мешали ему ясно видеть, но в середине камеры горел маленький костер из сосновых сучьев, и его красноватый свет падал на фигуру человека, который стоял рядом с ним. Миша сказал первое, что пришло на ум:
- Папа?
- Малыш, я не твой отец. - Голос Виктора звучал напряженно. - Ты не должен меня так называть.
- Мой… отец. - Миша несколько раз моргнул, пытаясь восстановить резкость очертаний того, что он видел.
Виктор возвышался над ним, как башня; на нем была накидка из оленьих шкур с белоснежным заячьим воротником, его седая борода покрывала грудь.
- Где моя мама?
- Умерла. Все они умерли. Что тебя тянет к привидениям?
Мальчик провел рукой по лицу. Он вспотел, но внутри был холод - лето снаружи и зима внутри. "Где же я? - вспоминал он. - Мать, отец, сестра - где они?" Наконец он вспомнил пикник и расстрел на лугу. Тела, лежащие на залитой кровью траве. Погоню всадников, адский топот копыт по подлеску. И волков. Тут память изменила ему, мысли его разбежались, как дети на кладбище. Но где-то внутри он знал, что человек, стоящий перед ним и похожий одновременно и на отца, и на первобытного человека, - и больше, и меньше обычного человеческого существа.
- Ты здесь уже шесть дней, - сказал ему Виктор. - Ты ничего не ешь, даже ягоды. Ты что, хочешь умереть?
- Я хочу домой, - ответил Миша слабым голосом. - Я хочу к папе и маме.
- Ты здесь дома, - сказал Виктор.
Кто-то рядом громко закашлялся, и Виктор перевел взгляд своих острых янтарных глаз на лежащую под покрывалом фигуру Андрея. Тот кашлял так, словно его душили; тело его судорожно извивалось. Когда адский кашель утих, Виктор обратился к мальчику тоном приказа:
- Слушай меня, скоро ты сильно заболеешь. Тебе понадобятся все силы, чтобы перебороть эту болезнь.
Миша пощупал живот. Живот был горячий и побаливал.
- Я уже заболел?
- Главная болезнь впереди. - В тусклом красном свете глаза Виктора мерцали, как медные пятаки. - Ты очень худой, - сказал он. - Неужели твои родители не кормили тебя мясом?
Он не стал ждать ответа, схватил Мишу за подбородок жесткими пальцами и поднял лицо мальчика, чтобы на него падал отсвет огня.
- Ты бледен, как манная каша, - сказал Виктор. - Тебе не выдержать. Я это вижу.
- Не выдержать чего, господин?
- Перемены. Той болезни, которая тебя ждет. - Виктор отпустил ребенка. - Тогда не ешь. Это будет пустой тратой еды. С тобой покончено, не так ли?
- Я не знаю, господин, - признался Миша. По его телу пробежала холодная дрожь.
- А я знаю. Я научился отличать здоровые побеги от больных. В нашем саду немало больных побегов. - Виктор показал в сторону сада. Андрей снова закатился в приступе кашля. - Все мы рождаемся слабыми. Нужно либо стать сильным, либо умереть. Простой выбор между жизнью и смертью.
Миша устал. Он вспомнил о старой щетке, которой Дмитрий чистил коляску, и почувствовал себя такой же мокрой старой щеткой. Он снова улегся на подстилку из травы и сосновых веток.
- Малыш, - сказал Виктор, - ты понимаешь, что с тобой происходит?
- Нет, господин. - Миша зажмурился. Ему казалось, что лицо его вылеплено из воска. Когда-то он тыкал пальцем в расплавленный воск и смотрел, как он твердеет.
- Этого никто не знает, - сказал Виктор, словно разговаривая сам с собой. - Ты что-нибудь знаешь о микробах?
- О микробах?
- Да. О микробах, бактериях, вирусах. Ты знаешь, что это такое? - И на этот раз он не ждал ответа. - Взгляни сюда. - Виктор плюнул на ладонь и поднес руку к глазам мальчика; тот послушно посмотрел на ладонь, но не увидел ничего, кроме слюны. - Это здесь. В моей руке и беда и чудо. - И он слизнул слюну с ладони. - Я полон этого. Оно в моей крови и во внутренностях. В моем сердце, легких, в кишках, в мозгу. - Он постучал по своему лысому черепу. - Я целиком заражен этим, - сказал он и значительно посмотрел на Мишу. - Так же, как и ты сейчас.
Миша не понимал, о чем говорит этот человек. В висках у него стучало. Холод и жар терзали его тело.
- Это было в слюне Ренаты.
Виктор коснулся плеча мальчика, где на воспаленную гнойную рану была наложена повязка с листьями и коричневой мазью, которую приготовила Рената. Прикосновение почти неощутимое, но от боли у Миши перехватило дыхание.
- Они в тебе, и от них ты либо умрешь, либо… - он выдержал паузу и пожал плечами, - либо узнаешь правду.
- Правду? - Миша покачал головой; он был озадачен и плохо соображал. - Правду о чем?
- Правду о жизни.