Дыхание Виктора донеслось до лица мальчика, от него пахло кровью и сырым мясом. В его бороде Миша увидел клочья чего-то красного и обрывки листьев и травы.
- Правду о жизни без снов или кошмаров, смотря как посмотреть. Некоторые могут называть это заразой, болезнью, проклятием. - Последнее слово он произнес со злобной усмешкой. - Я называю это благородством и, если бы я заново родился, предпочел бы только одну жизнь - жизнь волка и хотел бы ничего не знать о том звере, который называется человеком. Ты понимаешь, мальчик, о чем я говорю?
В голове у Миши была только одна мысль.
- Я хочу домой, - сказал он.
- Черт возьми! Мы чуть ли не приняли дурачка в свою стаю! - взорвался Виктор.
Он встал.
- У тебя больше нет другого дома, кроме этого, среди нас.
От ткнул пальцем в нетронутый кусок мяса, который лежал на полу вблизи подстилки мальчика. Мясо было заячье. И хотя Рената подержала его над пламенем, оно все еще сочилось кровью.
- Не ешь?! - заорал Виктор. - Я требую, чтобы ты не ел! Чем скорее ты умрешь, тем скорее мы разорвем тебя и сожрем!
Эта угроза привела Мишу в ужас; но ужас не отразился на его залитом потом лице.
- Так что не трогай этого, слышишь меня? - Он подтолкнул кусок мяса в его сторону. - Мы хотим, чтобы ты ослаб и умер… - Эту фразу прервал очередной приступ кашля Андрея.
Виктор отвернулся от мальчика, подошел, нагнулся к Андрею и приподнял одеяло. Михаил услышал свист дыхания Виктора сквозь сжатые зубы. Виктор вздохнул и сказал тихо и смиренно:
- Бедняга Андрей!
Затем поднялся, бросил на мальчика мрачный взгляд и быстро вышел из комнаты.
Миша лежал тихо, слушая звук удаляющихся вверх по лестнице шагов Виктора. Дрова в костерке потрескивали и время от времени выбрасывали снопы искр; дыхание Андрея напоминало рокот колес отдаленного поезда. Миша дрожал от холода и смотрел на кровавый кусок заячьего мяса.
"Я требую, чтобы ты не ел", - сказал Виктор.
Миша смотрел на мясо и на муху, которая кружилась над ним. Муха села на мясо и блаженно бегала по нему, отыскивая кусочек повкуснее.
"Я требую, чтобы ты не ел".
Михаил взглянул в сторону Андрея. Андрей снова закашлялся, вздрогнул и затих. "Что с ним? - подумал Михаил. - Чем он болен?" Взгляд мальчика снова привлек кусок мяса. Он подумал о клыках волка, с которых стекала кровь, и ему вспомнилась куча костей, обглоданных и белых, как первый снег. И вдруг его желудок замяукал, как котенок. Он снова отвернулся от мяса. Оно было таким кровавым, таким страшным! Сырому мясу было не место на золоченых тарелках стола Галатиновых. Когда он поедет домой, к отцу и матери… Ах да! Они мертвы. Все мертвы. В его мозгу что-то сжалось, как в зажатом кулаке. Он снова посмотрел на кусок мяса, и у него потекли слюнки.
"Только кусочек, - подумал он. - Только один. Может быть, не так уж и страшно?"
Недовольная муха летала над ним, он ее отогнал. Миша отвел руку и посмотрел на красные пятна на пальцах. Он понюхал руку. Пахло металлом. Он вспомнил отца, смазывающего маслом серебристую саблю. Михаил облизал пальцы и почувствовал вкус крови. Вкус не был приятным, но и не был противным. Немного припахивал дымом, с привкусом горечи. Его желудок заурчал, и слюнные железы заработали вовсю. Если он умрет, волки - и Виктор был одним из них - разорвут его на части.
Нужно жить, а для этого надо есть мясо, даже через силу. Он отогнал назойливую муху и протянул руку. Мясо было чуть сальным и скользким. Он закрыл глаза и открыл рот. Его желудок урчал, но, перед тем как его опустошить, нужно было его заполнить. И Михаил вонзил зубы в мясо.
Мясной сок обмывал его язык, он был сладок, и от него пахло дичью. В висках у него стучало, по хребту ползла боль, но зубы были хозяевами положения и отменно работали. Он отрывал клочья мяса и жевал. Заяц был старым и жилистым, а мясо - жестким, есть было нелегко. Кровь и сок струились по подбородку. Михаил Галатинов, старый мир которого навсегда ушел шесть дней назад, рвал мясо и с наслаждением его глотал. Добравшись до костей, он очистил их добела и попытался раскусить, чтобы узнать вкус мозга. Одна из них поддалась, и он с наслаждением впился в кровавую массу. Это было так вкусно! Вкуснее всего, что он ел раньше!
Через некоторое время высосанные начисто кости выпали из его кровавых ладоней. Миша сидел на корточках и облизывался. И вдруг его поразила мысль, что кровавое мясо ему по вкусу. И даже очень. Мало того, ему хочется еще.
Андрей снова зашелся в кашле и чуть не задохнулся. Тело его шевельнулось.
- Виктор! Виктор! - позвал Андрей.
- Его здесь нет, - сказал Миша, но Андрей продолжал звать Виктора прерывающимся голосом. В его голосе слышался страх и безмерная усталость.
Миша перебрался по камням к Андрею. Пахло чем-то кислым. Это был запах разложения.
- Виктор? - прошептал Андрей. Его голова была замотана тряпкой, из-под нее выглядывал клок влажных волос. - Виктор… пожалуйста… помоги мне!
Миша протянул руку и снял тряпку с его головы.
Андрею было лет семнадцать-восемнадцать, его потное лицо приобрело уже смертельно-серый оттенок. Он взглянул на Мишу мутными карими глазами и ухватил его за руку тонкими пальцами.
- Виктор! - прошептал он, безуспешно пытаясь поднять голову. - Виктор… не дай мне умереть!
- Виктора здесь нет.
Миша попытался вырвать руку, но тонкие пальцы не отпускали его.
- Не дай мне умереть. Не дай мне умереть… - умолял юноша с тусклыми глазами.
Он слабо кашлянул, его тощая грудь задрожала, И он снова закатился в жутком кашле. В груди Андрея слышался страшный урчащий рокот. Рот его был широко открыт, и он громко кашлянул. Слезы катились у него из глаз.
И вдруг что-то вывалилось из его рта, белое и извивающееся.
Михаил с ужасом увидел белого червя, ползущего по камням рядом с головой Андрея. Андрей еще раз кашлянул, и теперь уже клубок белых червей вывалился у него изо рта. За белыми последовали красные, обагренные кровью легких. Михаил в диком ужасе судорожно вырвал руку из пальцев Андрея, оставив куски кожи под его ногтями. Он попытался подняться, но упал на копчик, запутавшись в своих собственных ногах. Андрей тянулся к нему, пытаясь подняться; из него вываливались груды червей. Михаила тошнило, но, помня угрозы Виктора, он сдержался.
Андрей с трудом встал на колени; после клубка черных червей, которые изверглись из его рта, хлынула струя крови. Он упал вниз лицом. Он был гол, кожа его тела приобрела желто-трупный оттенок. Вдруг его мышцы задергались, по хребту побежала полоска шерсти. Тело начало покрываться бурой порослью, кости затрещали, лицо начало вытягиваться…
Чья-то рука схватила Михаила за шиворот и подняла его с пола. Другая рука, жесткая и решительная, отвернула лицо мальчика, чтобы он не видел этого зрелища. К его плечу прижалось тело, от которого пахло знакомым запахом оленьей шкуры.
- Не смотри, - услышал он голос Ренаты. - Не смотри, малыш, - сказала она и крепко обхватила его голову рукой.
Он не смотрел, но слышал, и это было достаточно страшно. Андрей ревел получеловечьим-полуволчьим воем; треск костей продолжался. Кто-то еще вошел в камеру. Рената крикнула:
- Пошел вон, кто бы ты ни был!
Тот мгновенно выскочил. Вой приобретал все более тонкий, тоскливый оттенок. Мальчику стало страшно. Он сходил с ума. Рената с силой прижала его голову к себе. Миша вдруг понял, что его руки обхватили шею Ренаты. Стены отражали агонизирующий вой. Он закончился последним выдохом - машина заглохла. Наступила тишина.
Никита, косоглазый монгол с угольно-черными волосами, вошел в камеру и сказал:
- Андрей умер.
Рената кивнула.
- Где Виктор?
- Пошел на охоту. Ради него. - Он ткнул пальцем в сторону Миши.
- Это хорошо. - Рената нагнулась, захватила горсть кровавых червей и швырнула их в огонь.
Никита подошел к Ренате. Они заговорили о чем-то, кажется о саде, а Мишу любопытство потянуло к Андрею. Он стоял между Никитой и Ренатой и смотрел на труп.
Перед ним лежало тело бурого волка с темными невидящими глазницами. Вывалившийся язык купался в луже крови. Правая нога была еще человечьей. Пальцы человечьих кистей рук впились в камни пола.
Миша не ощущал ужаса. В его сердце шевельнулась щемящая боль. Пальцы были тонкими и белыми, и это были те самые пальцы, которые только что судорожно сжимали его руку. Сила смерти ударила ему в лицо. Но этот удар просветлил его сознание: он наконец понял, что мать, отец и сестра ушли навсегда как ушла и его мечта, когда он запускал змея.
- Назад! - скомандовала Рената.
Миша подчинился; он вздрогнул, заметив, что стоит на червях.
Никита и Рената завернули труп в оленью шкуру, подняли и отнесли в ту часть дворца, где царили тени. Миша присел на корточки у огня: кровь едва двигалась в жилах, холодная, как река в ледоход. Он посмотрел на темную кровь Андрея на камнях, задрожал и протянул ладони к костру.
"Ты скоро заболеешь, - вспомнил он слова Виктора. - Очень скоро".
Миша никак не мог согреться. Он сел поближе к огню, но даже пламя не помогло ему; что-то защемило у него в груди, и он кашлянул. Звуки резкого, как выстрел, кашля эхом отлетели от стен камеры.
Глава 2
День шел за днем. В камеру не проникал свет солнца или луны, она освещалась только отблесками костра, когда кто-нибудь - Рената, Франко, Никита, Павла, Рыжий или Алекша - подбрасывал сосновые сучья в огонь. Виктор никогда этого не делал: всеми было признано, что этой работой ему заниматься не пристало. Миша чувствовал слабость, он почти все время спал, а когда просыпался, рядом с ним лежал кусок слегка обжаренного мяса, ягоды и немного воды в каменной чаше. Еда уже не вызывала у него отвращения, каменная чаша была слишком тяжела для него, и он лакал воду, нагнувшись над ней. Он приметил, что мясо, которое кто-то готовил для него, становилось все менее обжаренным. Да и не всегда это было мясо, все чаще попадались окровавленные куски внутренностей. Миша сначала не прикасался к этим неприятным кускам, но ничего другого ему не давали, так что приходилось есть что дают. Он постепенно привык доедать все, как бы это ни было неприятно, до того как еду обсидят мухи. Все до конца, объедки убирать было некому.
Как-то, проснувшись в лихорадке, он услышал вдали хор волчьих голосов. Сначала его охватил ужас. Он готов был, вопреки всему, мчаться отсюда через лес к тому месту, где лежали мертвые родители, где он, может быть, найдет ружье и вышибет себе мозги, но паника прошла, как тень от далекого облака, и он сидел и слушал то, что уже казалось ему дальней музыкой - то взмывающей вверх, в небо, то кружащейся, как летние вьюнки.
Ему даже показалось, что он начинает понимать отдельные ноты этой музыки - будто вдруг научился китайскому языку.
Музыка говорила об удовольствии и жажде чего-то нового, как будто кто-то стоит на лугу среди желтых цветов и над ним - бескрайнее голубое небо, а в руках - оборванная нить улетевшего змея. Это был язык знания того, что жизнь пусть и жестока, но хороша. Вой вызывал у Миши слезы на глазах; он почувствовал себя маленьким, как пылинка, несомая ветром над скалами и пропастями.
Как-то раз, проснувшись, он увидел морду волка в нескольких сантиметрах от своего лица. Волк внимательно рассматривал его холодными голубыми глазами, из пасти его пахло свежей кровью. Этот запах смешивался с запахом дождевой сырости от шерсти волка. Мальчик лежал не двигаясь; светлый волк обнюхал его грудь и шею и затем выбросил из пасти горсть лесных ягод. Потом волк отошел, присел на задние лапы у кромки огня и смотрел, как Миша ест ягоды и лакает воду из каменной чаши.
В теле мальчика нарастала тяжелая тупая боль. Было трудно двигаться, даже дышать. А боль все нарастала и нарастала - час за часом, день за днем. Но с ним носились как с ребенком.
Он задрожал от холода, эта дрожь пронеслась по всему его телу; он застонал и заплакал. Сквозь туман пробуждения он услышал голоса. Первый голос - Франко:
- Я же говорил тебе, что он слишком мал. Маленькие не выживают. Рената, неужели тебе так был нужен ребенок?
Второй, разгневанный, - Ренаты:
- Мне не нужны мнения дурака. Держи их при себе и не лезь к нам.
Затем голос Виктора, неторопливый и четкий:
- У него плохой цвет кала. Как ты думаешь, нет ли у него глистов? Попробуй дать ему мяса. Посмотрим, станет ли он его есть.
Кусок кровавого мяса был прижат к губам Миши.
- Не ешь, я приказываю тебе не есть.
Чувство дерзкого вызова раздвинуло его челюсти. Боль снова пронизала его тело; слезы покатились по щекам, но он сжал кусок мяса зубами так, чтобы никто не смог его вырвать. В голосе Никиты прозвучало восхищение:
- Да он сильнее, чем кажется. Смотри, как бы он не откусил тебе пальцы.
Михаил ел все, что ему давали. Он полюбил вкус крови и мясного сока. И стал разбирать, чье мясо он ест: зайца, оленя, кабана, белки или крысы. И даже было ли это мясо только что убитого зверя или умершего час назад. Он перестал шарахаться от мяса, пропитанного кровью, он просто ел, потому что был голоден и ничего другого не было. Иногда приходилось довольствоваться одними ягодами или даже травой, и все съедалось без остатка.
Зрение его затуманилось, очертания всех предметов размывались. Глаза болели, даже слабый свет костра был для них мукой. Затем - и он не мог вспомнить когда - он ослеп, его окружила тьма.
Боль не оставляла его; она стала еще нестерпимее, мышцы напряглись и трещали, как доски готового развалиться дома. Ему было трудно даже раздвинуть челюсти, и скоро он почувствовал, как кто-то запихивает ему в рот разжеванную пищу. Холодная рука прижалась к его лбу; однако даже это слабое давление заставило его вздрогнуть.
- Я хочу, чтобы ты жил, - услышал он шепот Ренаты. - Я хочу, чтобы ты одолел смерть, слышишь? Если ты переживешь это, малыш, ты познаешь чудо.
- Ну как он? - спросил Франко с явной нотой сочувствия. - Он сильно похудел.
- Но пока еще не скелет, - резко ответила Рената, потом голос ее смягчился. - Он будет жить. Я знаю, что он будет жить. Он борец, Франко. Смотри, как он скрипит зубами. Да. Он будет жить.
- До этого еще далеко, - сказал Франко. - Самое худшее впереди.
- Я-то знаю. - Она помолчала. Михаил ощутил, как ее пальцы нежно прошлись по его слипшимся от пота волосам. - Сколько же их было - таких, что не жили так долго, как он? Десятки и десятки. Ты только посмотри на него, Франко!
- Это не от борьбы. По-моему, он сейчас опорожнится.
- Да, его кишки работают! Это хороший признак! Когда кишки перестанут напрягаться и вздуются, вот тогда смерть близка. Нет, у малыша в душе железо, Франко. Уж я-то в этом разбираюсь.
- Надеюсь, что ты права. - Он отошел на несколько шагов и снова заговорил: - Рената, если он умрет… ты не виновата. Все в руках природы. Ты понимаешь?
Рената тихо вздохнула, соглашаясь. Она продолжала гладить его волосы и лоб. И Михаил услышал, как она напевает почти шепотом, только для него русскую колыбельную о синичке, которая искала свой дом и наконец обрела покой, когда вешнее солнце растопило зимний лед. Она пела нежным, успокаивающим голосом. Он вспомнил, как кто-то еще пел эту песню для него, но очень давно. Это была его мать. Да. Его мать, которая теперь спала вечным сном на лугу. И пока Рената пела, боли не было.
Время шло, и дни становились все темнее. Такой страшной боли Михаил еще не знал, и если бы знал, что его ожидает, то забился бы в угол с молитвой к Богу, чтобы тот забрал его к себе. Ему казалось, что его зубы двигаются в гнездах челюстей, оставляя в них кровавые конусы, что все его суставы переломаны; он был как живая тряпичная кукла, которую пронизали десятки иголок. Пульс звучал как барабанный бой для осужденного. Михаил пытался открыть рот, чтобы закричать, но мускулы челюстей свело, и они цеплялись друг задруга как колючая проволока. Боль росла, взрывалась, нарастала. Он чувствовал себя то раскаленной печью, то глыбой льда. Тело его дергалось, корчилось, приобретая новую форму. Кости гнулись и скручивались, как сахарные палочки. Сам он был не властен над судорогами, его тело словно превратилось в странную машину, стремящуюся к саморазрушению.
Слепой, не в силах говорить или кричать, страшась вдохнуть воздух из-за боли в легких и трепещущем сердце, Михаил чувствовал, что его хребет начинает выгибаться. Его мышцы словно обезумели, они утянули вверх торс, загнули руки за спину, закрутили шею и зажали его лицо, как в тисках. Он опрокинулся на спину, когда мышцы расслабились, затем его снова подкинуло вверх, когда они сжались, как высохшая на солнце кожа. И в центре этого болевого вихря внутренняя основа Михаила Галатинова стремилась не потерять волю к жизни.
Пока его тело растягивалось, скручивалось и сжималось, он вдруг вспомнил о человеке-резине и подумал, что, если это закончится и он останется жив, он пойдет в цирк и станет величайшим артистом, которого когда-либо видел мир. И здесь боль снова впилась в него, стиснула внутренности и затрясла. Миша почувствовал, что его позвоночник начал растягиваться, нервы стонали. Извне до него донеслись голоса, как из страны привидений:
- Держите его, держите его, он сломает себе шею… он горит в лихорадке… он не выживет, он слишком слаб… Разожмите ему рот! Он откусит себе язык!
Голоса растаяли в вихре шума. Миша ощущал свои движения, но был не в состоянии ими управлять. Его колени прижались к подбородку и застыли. Его зубы скрежетали, он услышал стон, подобный шуму штормового ветра, разрывающего основы всего, чем он был. Штормовой ветер разросся до урагана, и его рев поглотил все остальные звуки. Михаилу представилось, что он бежит через поле желтых цветов, а над домом Галатиновых собираются черные тучи. Он остановился, повернулся и закричал:
- Папа! Мама! Лиза!
Но со стороны дома ответа не было; тучи были голодными. Михаил вновь обернулся и побежал к дому с бьющимся сердцем, услышал грохот, обернулся и увидел, как дом рухнул под напором ураганного ветра. А тучи гнались за ним, стремясь его поглотить. Он бежал все быстрее. Быстрее. Быстрее. Шторм догонял его. Еще быстрее. Сердце грохотало. Душераздирающий крик в ушах. Еще быстрее…
И тут свершилось преображение. На его руках пробилась черная шерсть. Он почувствовал, что хребет его сжался, пригибая плечи вниз. Его руки - это были уже не руки - касались земли. Он побежал быстрее, нахлыстом, и стал избавляться от одежды. Шторм подхватил ее и швырнул в небо. Михаил отбросил башмаки. Он бежал, откидывая лапами землю и полевые цветы. Шторм пытался его догнать, но теперь он бежал на четвереньках, бежал из прошлого в будущее. Его хлестал дождь: холодный, очищающий дождь. Он поднял лицо к небу и… проснулся.