Что ж, раз так, это пришлось делать самому. Я начал с дыхания. Я заставил себя сдержать его, прекратить судорожные всхлипы в медленные, размеренные вдохи. Тут на меня разом навалились страх, унижение. Больше всего мне хотелось забиться в щель и замуровать за собой вход. Я хотел превратиться в ничто.
Но в ничто я не превращался, мне было слишком больно – достаточно больно, достаточно страшно, чтобы ощущать себя очень даже живым.
Больше всего болели ожоги, но потом на меня резко – словно кто-то щелкнул выключателем – накатила волна тошноты. Руки говорили мне, что я лежу на полу, но остальная часть меня утверждала, будто меня сунули в какой-то гигантский гироскоп. Все тело зудело. Горло свело судорогой, словно обожженное чем-то горячим или едким. В общем, не могу сказать, чтобы мне слишком хотелось жить с этим.
Я проверил свои руки-ноги и обнаружил, что они на месте и годны к действию. В животе что-то бурлило и перекатывалось, и на мгновение схватило так сильно, что я съежился клубком, баюкая больное место.
Пот на моей обнаженной коже разом сделался ледяным. Грибы. Яд. От шести до восемнадцати часов. Ну, возможно, чуть больше.
Во рту у меня пересохло – знакомое ощущение. Я уже испытывал это раньше от вампирской слюны.
На минуту я затих. Я просто лежал без сил, страдая от жажды, тошноты и боли, свернувшись в клубок. Я бы расплакался снова, но у меня и на это не осталось сил. Я бы лежал, плакал и ждал бы смерти.
Вместо этого какой-то беспощадный голос у меня в голове заставил меня открыть глаза. Я колебался, трусил. Я не хотел открыть глаза и не увидеть ничего. Я не хотел оказаться в кромешной темноте. В темноте, полной окружающих меня шипящих тварей. Может, они и сейчас рядом, ждут, пока я проснусь, чтобы…
На мгновение меня захлестнула паника. Она и придала мне достаточно сил, чтобы вздрогнуть и привести себя в сидячее положение. Я сделал глубокий вдох и открыл глаза.
Я мог видеть. Свет бил мне в глаза сквозь тонкие линии, складывающиеся в прямоугольник – закрытую дверь. Мне пришлось на мгновение зажмуриться, чтобы глаза мои заново привыкли к свету.
Я с опаской огляделся по сторонам. Помещение, в котором я находился, было небольшим, футов двенадцать на двенадцать или чуть больше. Я лежал в углу. В воздухе стоял отвратительный запах. Мои тюремщики явно не церемонились, уложив меня прямо в лужу какой-то гадости; часть ее запеклась на моей коже. Рвота, предположил я. И с кровью. Ранние синдромы отравления грибами.
В полумраке маячили другие предметы. Груда тряпья в одном углу напоминала грязное белье. Несколько бельевых корзин. Стиральная машина и сушилка у дальней от двери стены.
И Жюстина, одетая не более моего, сидящая, съежившись, спиной к стене и глядящая на меня темными, лихорадочно-воспаленными глазами.
– Вы проснулись, – сказала Жюстина. – А я уж думала, вы больше не проснетесь.
Блестящая красавица, которую я видел на балу, куда-то исчезла. Волосы растрепались и испачкались. Бледное тело казалось худым, почти как у дистрофика, а руки и ноги, да и лицо, были перепачканы грязью.
Более всего нервировали меня ее глаза. Было в них что-то хищное, тревожащее. Я не стал задерживать на них свой взгляд. Даже в том паршивом состоянии, в каком я находился тогда, у меня хватило ума не заглядывать в них.
– Я не сумасшедшая, – сказала она резким, едва не срывающимся голосом. – Я знаю, что вы подумали.
Чтобы заговорить, мне пришлось откашляться, и это снова отозвалось острой болью в животе.
– Я подумал вовсе не это.
– Ну конечно, не это, – огрызнулась девушка. Она встала – грациозно, несмотря на грязь и худобу – и двинулась ко мне. – Я знаю, что вы подумали. Что вас заперли здесь с этой глупой маленькой шлюхой.
– Нет, – запротестовал я. – Я… вовсе не…
Она зашипела как кошка и полоснула ногтями по моему лицу, оставив на щеке три жгучих полосы. Я вскрикнул и отшатнулся, врезавшись затылком в стену.
– Я всегда сознаю, когда я такая, – сказала Жюстина. Она скользнула по мне равнодушным взглядом, резко развернулась на пятках и, отойдя от меня на несколько футов, потянулась и опустилась на четвереньки, глядя на меня все так же отсутствующе-равнодушно.
Мгновение я смотрел на нее, ощущая, как набухают горячей кровью царапины на щеке. Я потрогал их пальцем, и он окрасился красным. Я снова поднял взгляд на девушку и покачал головой.
– Простите меня, – сказал я. – Господи, что они с вами сделали?
– Это, – беззаботно ответила она, вытянув одну руку. Округлые, вспухшие ссадины темнели на ее запястье. – И это, – она повертела второй рукой с такими же отметинами. – И это, – она подобрала ногу, демонстрируя отметины на бедре. – Все хотели отведать. Что ж, они свое получили.
– Я не понимаю, – пробормотал я.
Она улыбнулась, блеснув зубами, от чего мне сделалось не по себе.
– Они ничего не делали. Я сама такая. Я всегда такая.
– Гм, – замялся я. – Вчера вечером вы такой не были.
– Вчера вечером! – фыркнула она. – Как минимум позавчера. Это потому, что он был там.
– Томас?
Ее нижняя губа дрогнула, словно она вот-вот заплачет.
– Да. Да, Томас. С ним я спокойнее. Понимаете, внутри меня все так и рвется наружу, как в больнице. Говорят, это самоконтроль. Я не контролирую себя так, как это делают другие. Это все гормоны, но от лекарств меня только тошнит. А от него – нет. Только устаю немного.
– Но…
Лицо ее снова потемнело.
– Заткнитесь, – бросила она. – Все "но" да "но"… Вы идиот, и вопросы у вас идиотские. Козел, который не хотел меня, когда я предлагала. И остальные тоже козлы – им бы все брать, брать, брать…
Я кивнул и не сказал ничего – очень уж она возбудилась. Возможно, с моей стороны это политически некорректно, но я так и видел огромную неоновую вывеску "ПСИХ", висящую у Жюстины над головой.
– О'кей, – сказал я наконец. – Вы… вы только поспокойнее, ладно?
Она испепелила меня взглядом, но замолчала. Потом нашла щель между стеной и стиральной машиной и забилась в нее. Там она принялась теребить свои волосы, не обращая на меня особенного внимания.
Я встал. Это было нелегко. Все вращалось вокруг меня. На полу я нашел пыльное полотенце и как мог стер с кожи хоть часть липкой грязи.
Я подошел к двери и подергал ее. Она была заперта накрепко. Я налег на нее всем телом, но это усилие отозвалось у меня в животе такой болью, что у меня побагровело в глазах, и я повалился обратно на пол. Меня стошнило прямо посереди комнаты, и я ощутил во рту вкус крови.
Некоторое время я лежал, обессилев. Возможно, даже вздремнул. Когда я снова открыл глаза, Жюстина держала в руках полотенце, пытаясь вытереть с меня грязь.
– Сколько… – с трудом выдавил я из себя. – Сколько я пробыл здесь?
Она пожала плечами, не поднимая глаз.
– Ну, некоторое время они с вами развлекались. Прямо здесь, за дверью. Я слышала, как они вас притащили. Как играли с вами – часа два, наверное. Потом они затащили вас сюда. Я спала. Просыпалась. Ну, может еще часов десять. Или меньше. Или больше. Не знаю.
Я стиснул живот рукой и поморщился.
– Ладно, – сказал я. – Нам надо выбраться отсюда.
Она невесело усмехнулась.
– Отсюда не выбраться. Это кладовка. Рождественские индюки не встают и не уходят.
Я тряхнул головой.
– Я… меня отравили. Если я не попаду в больницу, я умру.
Она снова улыбнулась и взъерошила обеими руками волосы, уронив при этом полотенце.
– Почти все умирают в больнице. У вас есть шанс разнообразить это. Разве это не приятно?
– Это из тех вещей, без которых я как-нибудь прожил бы, – вздохнул я.
Лицо Жюстины как-то разом утратило выражение, глаза погасли, и она застыла.
Я пригляделся к ней, потом помахал рукой у нее перед глазами. Пощелкал пальцами. Никакой реакции.
Я вздохнул и выпрямился, потом снова попробовал дверь. Ее крепко заперли снаружи. Я ее даже не шелохнул.
– Класс, – вздохнул я. – Круче не придумать. Я никогда отсюда не выберусь.
Завиток тумана сполз по стене и кружевным лоскутом пополз по полу. Он коснулся крови на полу – в том месте, где меня вырвало – и заклубился, свиваясь в человекоподобную форму.
– Класс, – повторил я. – Только призраков тут и не хватало. Если выберусь отсюда живьем, сменю род деятельности.
Призрак медленно-медленно обретал форму у меня перед глазами. Он соткался в молодую женщину – привлекательную, одетую как секретарша. Волосы были подколоты на затылке в тугой узел, только несколько вьющихся локонов падали на щеки. На призрачном запястье виднелись две отметины от клыков, вокруг которых запеклась кровь. Я узнал ее: эту девушку Бьянка высосала до смерти.
– Пола? – прошептал я. – Пола, это вы?
Услышав свое имя, она повернулась ко мне и медленно сфокусировала на мне свой взгляд – казалось, она видит меня сквозь дымчатую вуаль. Выражение лица ее изменилось и сделалось в буквальном смысле этого слова могильным. Она кивнула мне, узнав.
– Блин-тарарам, – прошептал я. – Немудрено, что Бьянка помешалась на мести. Ваша смерть наверняка преследует ее день и ночь.
Лицо призрака жалобно сморщилось. Она произнесла что-то, но я не услышал только слабый шелест в такт движению ее губ.
– Не понимаю, – признался я. – Пола, я вас совсем не слышу.
Казалось, она вот-вот расплачется. Потом прижала руку к груди и подняла взгляд на меня.
– Вам больно? – предположил я. – Очень больно?
Она мотнула головой. Потом коснулась рукой лба и медленно провела пальцами по глаза, закрыв их.
– А, – догадался я. – Вы устали.
Она кивнула и протянула руки ко мне, словно моля о помощи.
– Не знаю, могу ли я помочь вам чем-нибудь. Тем более в том, что касается отдыха.
Она снова мотнула головой. Потом кивнула в сторону запертой двери и сделала руками движение, словно обрисовав в воздухе бутылку.
– Бьянка? – спросил я. Она кивнула. – Вы полагаете, она может дать вам покой? – она ожесточенно замотала головой. – Это она держит вас здесь?
Пола кивнула, и ее хорошенькое, призрачное личико перекосилось.
– Что ж, логично, – пробормотал я. – Бьянка зациклилась на вашей трагической смерти. Держит ваш призрак взаперти, чтобы тот являлся ей и взывал к мести… при том, что она винит во всем меня.
Призрак Полы кивнул.
– Я вас не убивал, – сказал я. – Вы ведь это знаете.
Она снова кивнула.
– Но мне очень жаль. Мне жаль, что я оказался в неудачное время, в неудачном месте, и что это привело к вашей смерти.
Она улыбнулась мне – и почти сразу же улыбка сменилась на ее лице внезапным испугом. Она смотрела мимо меня, на Жюстину, и образ ее начал таять и втягиваться обратно в стену.
– Эй! – воскликнул я. – Эй, подождите минутку!
Дымка исчезла, и Жюстина тронулась с места. Она встала и потянулась, потом опустила взгляд на свое тело и удовлетворенно провела руками по груди и животу.
– Очень мило, – произнесла она совершенно чужим голосом. – Во многих отношениях ничуть не хуже Лидии, не так ли, мистер Дрезден?
Я застыл.
– Кравос, – прошептал я.
Белки глаз Жюстины медленно налились кровью.
– О да, – ухмыльнулась она. – Совершенно верно.
– Знаешь, мужик, у тебя просто страсть все усложнять до предела. Ба, это ведь ты был, верно? Ну, тот телефонный звонок в вечер, когда съехала с катушек Агата Хэгглторн?
– Мой последний звонок, – подтвердил Кравос устами Жюстины и кивнул ее хорошенькой головкой. – Я хотел сполна насладиться тем, что будет потом. Как и сейчас. Бьянка приказала, чтобы посетителей к тебе не пускали, но я не мог упустить шанса посмотреть на тебя.
– Так ты пришел посмотреть на меня? – удивился я. – Ну, смотри. Кстати, – я похлопал себя по лбу, – тут у меня есть кой-чего, что я с удовольствием тебе покажу.
Жюстина улыбнулась и покачала головой.
– Слишком много сил, слишком мало толка. Даже не преступая порога, овладение разумом, слабым как ребенок, требует слишком больших усилий. Усилий, – добавила она, – которые стали возможными исключительно благодаря гранту Фонда Души Гарри Дрездена.
Я оскалился.
– Оставь девушку в покое.
– О, но она же вполне ничего, – возразил Кравос. – И ей так гораздо приятнее. Она же мухи не обидит, видишь? И себя тоже. Обуревающие ее противоречивые эмоции не позволяют ей действовать. За это ее так любили Белые. Они ведь питаются эмоциями, а у этой милой крошки их просто залейся, – тело Жюстины вздрогнуло, и она соблазнительно выгнулась. – Знаешь, это, оказывается, здорово возбуждает. Я имею в виду безумие.
– Не знаю, не знаю, – сказал я. – Послушай, биться так биться. А нет – так сгинь. Мне еще много чего надо сделать.
– Я знаю, – сказала Жюстина. – Ты занят – умираешь от какого-то яда. Вампиры пытались присосаться к тебе, но первым же, кто попробовал, сделалось худо, так что они тебя, можно сказать, почти не тронули. Бьянка рвет и мечет. Она так надеялась, что ты кончишь свою жизнь как пища для нее и ее новых деток.
– Срам-то какой.
– Ну же, Дрезден. Мы с тобой из Мудрейших. Мы оба знаем, что ты не хочешь умирать от рук низших.
– Я, может, и имею какое-то отношение к мудрейшим, – возразил я. – Ты, Кравос, не более чем второсортный смутьян. На нашем, чародейском поле ты случайная букашка; даже то, что тебе удалось прожить так долго, не убившись, само по себе можно считать чудом.
Жюстина зарычала и бросилась на меня. Одной рукой она прижала меня к двери, и мне в голову пришла мысль, что с ее нынешней сверхъестественной силой она запросто проткнула бы меня этой рукой насквозь.
– Такой самонадеянный, – прошипела она. – Всегда уверен, что прав. Что ты самый главный. Что у тебя вся власть и ответы на все вопросы.
Я поморщился. Боль снова пронзила мой желудок, и внезапно все мысли мои были только о том, чтобы не закричать.
– Что ж, Дрезден. Ты труп. Ты уже приговорен к смерти. Ты помрешь в ближайшие несколько часов. А если и нет, если ты переживешь то, что они тебе уготовили, тебя убьет яд – медленно и верно. А еще до того ты уснешь. На этот раз Бьянка меня не остановит. Ты уснешь, и я приду. Я приду в твои сны и сделаю твои последние мгновения на земле кошмаром, который будет тянуться годы, – она придвинулась ко мне, привстала на цыпочки и плюнула мне в лицо. Потом из глаз Жюстины разом отхлынула кровь, и голова ее бессильно упала вперед – так лошадь, изо всех сил натягивавшая узду, теряет равновесие, когда та лопается.
Я честно постарался удержать ее. Мы упали на пол вдвоем, слишком слабые, чтобы шевелиться. Жюстина плакала. Она плакала жалобно как маленький ребенок, почти беззвучно.
– Простите, – всхлипнула она. – Простите. Я хотела помочь. Но столько всего мешает… Мысли путаются…
– Ш-шш, – только и сказал я. Я попробовал погладить ее волосы, успокоить, прежде чем она снова возбудится. – Все будет хорошо.
– Мы умрем, – прошептала она. – Я никогда больше его не увижу.
Она поплакала еще немного, а тошнота и боль в животе все усиливались. Свет сквозь щели у косяка не менялся, так что я не знал, день или ночь стоит на улице. Или того, живы ли еще Томас и Майкл, чтобы прийти мне на помощь. Если они погибли, и погибли по моей вине, я никогда не смог бы жить с мыслью об этом.
Я решил, что сейчас все-таки ночь. Самая глухая, самая темная ночь. Никакое другое время суток не вязалось бы с тем говеным положением, в котором я оказался.
Я опустил голову на затылок Жюстины, и она, наконец, стихла, словно уснула, выплакавшись. Я закрыл глаза и попытался придумать мало-мальски приемлемый план. Только ничего не выходило. Ни-че-го. Конец всему.
Что-то пошевелилось в темном углу, где было свалено тряпье.
Мы оба разом подняли взгляд. Я попытался высвободиться от Жюстина, но она удержала меня.
– Не надо. Не ходите туда.
– Почему? – спросил я.
– Вам это не понравится.
Я покосился на девушку. Потом с трудом встал и, шатаясь, побрел в угол с тряпьем. За отсутствием другого оружия я сжал в руке полотенце.
Кто-то лежал в тряпье. Кто-то в белой блузке, темной юбке и красной шапочке.
– Звезды милосердные, – выдохнул я. – Сьюзен!
Она слабо застонала и с трудом открыла глаза. Я рухнул на колени рядом с ней и откинул в сторону тряпки.
– Блин-тарарам, Сьюзен, только не пытайся сесть. Не шевелись. Дай мне посмотреть, все ли у тебя цело, ладно?
Я наскоро ощупал ее. Руки и ноги были на месте, ничего не кровоточило, но кожа вся горела от сильного жара.
– Голова кружится, – произнесла она. – Пить хочу.
– У тебя температура. Ты можешь перекатиться ко мне лицом?
– Свет. Режет глаза.
– Мне тоже, когда я проснулся. Это пройдет.
– Не надо, – прошептала Жюстина. Она сидела на корточках, медленно покачиваясь вперед-назад. – Вам это не понравится. Совсем не понравится.
Я оглянулся на Жюстину, а когда снова посмотрел на Сьюзен, та уже повернулась лицом ко мне. Лицо ее казалось утомленным, расстроенным. Она зажмурилась на свет и подняла смуглую руку, чтобы прикрыть глаза.
Я перехватил ее руку и внимательно посмотрел на нее.
Глаза ее были черными. Совершенно черными. Черными, чернее ночи, без белков, которые выдали бы в ней человека. Сердце мое, подпрыгнув, застряло у меня в горле, а все вокруг завращалось еще быстрее.
– Я же говорила, вам не понравится, – настаивала Жюстина. – Они ее обратили. Красная Коллегия ее обратила. Лично Бьянка.
– Дрезден? – прошептала Сьюзен.
Боже праведный, подумал я. Этого не может быть.
–Мистер Дрезден? Мне так хочется пить!
Глава тридцать пятая
Сьюзен всхлипнула, потом застонала, неуверенно пошевелившись. Рот ее случайно скользнул по моей руке, все еще покрытой подсыхающей кровью. Она застыла, только по телу пробежала дрожь. Потом посмотрела на меня своими огромными черными глазами, и лицо ее исказилось от желания. Она снова потянулась к моей руке, и я рывком отдернул ее. – Сьюзен, – сказал я. – Погоди.
– Что это было? – прошептала она. – Как хорошо, – она снова вздрогнула и перекатилась на четвереньки, не спуская с меня глаз.
Я покосился на Жюстину, но увидел только ее ноги, которые она подобрала под себя, снова забившись в щель между стиральной машиной и стеной. Я повернулся обратно к Сьюзен – та подбиралась ко мне на четвереньках, глядя на меня незрячими глазами.
Я попятился от нее, шаря по полу рукой. Рука наткнулась на окровавленное полотенце и я швырнул его в Сьюзен. Она на мгновение застыла, потом со стоном опустила лицо и принялась лизать полотенце.
Я отполз подальше от нее. Голова все еще кружилась.
– Жюстина! – прошипел я. – Что нам делать?
– А что тут поделаешь? – прошептала в ответ Жюстина. – Выбраться отсюда мы не можем. Она уже не она. Стоит ей убить, она пропала.
Я внимательно посмотрел на нее через плечо.
– Стоит ей убить? Что вы имеете в виду?
Жюстина мрачно посмотрела на меня.
– Именно это и имею. Она уже изменилась. Но она еще не совсем такая, как они, пока процесс не завершен. Пока она не убьет кого-нибудь, высосав кровь. Так заведено у Красных.
– Значит, она все еще Сьюзен?