Ей стало противно, как никогда не было.
Она ждала Павла, но он так и не пришел. Лег на диване. Вскоре послышался тихий свист его дыхания. Инна почувствовала странную благодарность.
Девушка повернулась набок и заснула под вой ветра за стеной.
Когда Инна открыла глаза, белый утренний свет струился между занавесками. Девушка наморщила лоб, рассматривая витиеватые трещины на потолке.
Несколько секунд понадобилось ей, чтобы вспомнить вчерашнее. Она в чужом Доме. У Павла. Он выкрал ее и утащил в подземное царство.
Некоторое время Инна прислушивалась. Если Павел дома, она притворится спящей.
Но ни топота, ни покашливаний, ни звона посуды девушка не услышала.
Всякий раз, вставая с кровати, Инна совершала неимоверное усилие. И всегда вставала в тяжелой депрессии, которую было просто необходимо залить алкоголем. Внутренние голоса Инна заглушала, включая телевизор или музыку. От боли и гложущей тоски Инну изо дня в день спасали многочисленные вечеринки, гулянки, лихорадочный секс. Только так. Окунуться в дурманящий водоворот. Не думать о завтра и забыть все вчера.
Но в это утро она с изумлением обнаружила, что совершенно спокойна.
На столе стояла холодная сковородка с остывшей яичницей, обернутый полотенцем чайник и накрытое тарелкой блюдо. Инна приподняла тарелку. Оладьи.
На столе записка. Корявым мелким почерком Павел написал:
УШЕЛ НА РАБОТУ И ПО ДЕЛАМ. ВЕРНУСЬ НЕ ЗНАЮ КОГДА. НЕ ЗНАЮ, ЧТО ТЫ ЛЮБИШЬ НА УЖИН, ПОЭТОМУ ПРИДЕТСЯ ЕСТЬ ТО, ЧТО ЛЮБЛЮ Я.
- А что ты любишь? - раздраженно спросила Инна. - Мертвых детей?
УШЕЛ НА РАБОТУ И ПО ДЕЛАМ. Если работа - не дело, то что - "дела"? Инна представила, как Павел бредет под дождем в черном плаще, перешагивая через лужи.
Девушка тряхнула головой.
Позавтракав, всерьез задумалась о том, чем заняться.
Она терпеть не могла быть у кого-то на иждивении. Решила отплатить Павлу за гостеприимство, т. е. прибраться.
Надев фартук, она нашла в чулане ведро, лентяйку, метлу и совок.
К полудню вымыла окна, протерла мебель. Ковры скатала и свалила в углу, твердо решив, что заставит Павла по приходу вытряхнуть.
Вытирая руки тряпкой, остановилась на пороге кабинета.
Кабинет - святилище любого человека. Здесь каждый прячет свои тайны.
Инна шагнула за порог. На цыпочках прошла к столу, вздрагивая от каждого шороха.
Что она рассчитывает здесь найти? Отрубленные головы мертвых жен?
Она обнаружила кое-что похуже.
На чистой поверхности стола лежала рукопись. Титульный лист специально оставлен лежащим так, чтобы любой, кто войдет, с порога мог прочесть:
ИСПОВЕДЬ ПРИЗРАКА.
Инна протянула руку и отдернула, когда внутренний голос завопил: НЕ ТРОГАЙ! ЭТО ЛОВУШКА!
Но отступать было поздно.
На счастье или на погибель, Инна перевернула страницу и начала читать.
Часть II. Исповедь Призрака
Паденье, совершенное в отчаянии,
Падение от непонимания
Разбудит новые надежды и мечты,
Которые - всего лишь возвращение
Бессмысленности, горя, пустоты.
За тем, что мы не можем совершить,
За тем, что мы не смеем полюбить,
За тем, что потеряли в ожиданье,
Придет лишь новое паденье и страданье.
У.К. Уильямс. "Патерсон".
"Я приехал в Новгород из Валдая. Мне только что исполнился двадцать один год.
Полгода я проработал сторожем в alma mater. Потом армия. После тяжких военных испытаний созрел и поступил в Новгород на юридический. Мне было все равно. Но престиж факультета много значил для матери.
Я сносно проучился первый курс. Приобрел трех друзей, одну подружку и кучу полузнакомых. Передо мной во всей красе встал вопрос пола. Главный Вопрос, так это называется. Я не искал ответ. Он сам меня нашел.
После окончания лекции я убирал в сумку учебники.
Подошел Кирилл из 4-й группы. Я дружил с ним, но не стремился в его свиту, чем вызывал досаду.
- Павлик, - сказал он. - Мы в пятницу на дачу собираемся.
Он замолчал с дружелюбной улыбкой.
- Кто - "мы"?
- Ну… мы… парни, девчонки… весь курс.
- Когда и где?
Я ничего не планировал на пятницу. Дал согласие с гордым видом, будто мое присутствие/отсутствие делает там погоду.
На дачу ехали на трех частных и одном автобусе. Часа полтора тряслись по ухабистым дорогам. Я сжался на заднем сиденье "москвича" Кирилла, рядом с парнем кавказского типа, который пах омерзительно. Парень пытался заигрывать с девочкой, которая сидела от меня по левую руку. Та молча улыбалась и постоянно теребила край зеленой юбки в складку.
Вывалились из автомобилей, жадно хватая пересохшими ртами свежий воздух пригорода. Все засуетились.
Кирилл встретил мой взгляд, замахал рукой.
Он стоял возле "москвича". Крокодилья пасть багажника открыта. Внутри - две багажные сумки беременного вида.
Рядом с Кириллом - высокая голубоглазая шатенка в синих джинсах и белом вязаном пуловере. Стоит очень прямо. Взгляд ледяной.
- Паша, помоги Тане вещи перенести.
Я повернулся к ней.
- Вы Таня?
- Да, - улыбалась она очень гордо. - А вы Павел?
Кивнув, я вытащил сумки. Каждая весила так, словно в них хранилось по разобранному на запчасти "Титанику".
Я тащил сумки, отдуваясь, обливаясь потом.
Таня и Кирилл молчали. Я посчитал, между ними что-то есть.
Я не испытывал особого волнения или гордости оттого, что тащу ее чертовы сумки. Она показалась мне очень неприступной. Снежная Королева.
Вечеринка удалась. Кирилл был в ударе. Свита подыгрывала в нужных местах. Включили магнитофон. Девчонки танцевали, виляя бедрами.
Я сидел с краю стола между парнями, которых не знал. Имел полное моральное право молчать и напиваться в одиночестве.
Таня сидела с другого края, по диагонали от меня, в окружении подруг. Во время нарезания салатиков она была самой активной. Сейчас молчала с видом оскорбленного достоинства. Совсем не пила. Ни один парень не приглашал ее танцевать.
Кирилл изображал шута. Придумал пить на брудершафт. Начал составлять пары, смешивая людей. Отказать обаяшке никто не мог. Он сталкивал лбами людей, которые до сих пор плевать друг на друга хотели. В этом его заслуга перед человечеством. Скоро все перецеловались и разбрелись по комнатам, ради чего, собственно, и ехали.
Кирилл схватил меня за руку и, не долго думая, одним махом сблизил с Таней. Мы стояли у всех на виду, смущенные, каждый со своим стаканом. Я начал первым, т. к. был пьян.
- Таня.
- А? - она повернулась ко мне. В глазах тревога. Она осторожно дышала через приоткрытый рот. Снежная Королева боялась. Это было как прозреть среди пустыни.
- Выпьем, - просто сказал я. Таня нервно кивнула. Мы переплели руки. Выпили. Я - шампанское, она - апельсиновый сок.
- Почему ты не пьешь? - спросил я.
- Непьющая.
- Совсем?
- Совсем.
Таня так смело заявляла об этом. Я улыбнулся.
- Хорошая девочка.
Она опустила глаза.
Тут из угла послышались смешки. Мы одновременно вздрогнули. Кирилл и Компания показывали на нас пальцами. Девочки шептались и хихикали.
- Поцелуйтесь, ребята! - заорал Кирилл. Вскочил с бутылкой водки в руках, его схватили за руку, усадили.
Таня покраснела. Мы стояли бок о бок, как пристыженные школьники.
Сели на диван. Мы теперь как бы были вместе. Я хлопнул на грудь еще бокал - для храбрости.
Я не притворялся и ничего из себя не корчил. Таня тоже.
- Я учусь на втором курсе, - сказал я.
- Тебе восемнадцать?
- Двадцать два.
- Ты служил в армии?
- Да.
- Мой отец - генерал.
- Здорово.
- А твой?
- У меня нет отца.
- Извини.
- Почему ты извиняешься?
- Не знаю.
Я рассказал, как папаша бросил мамочку. Мне было семь лет. "Жаль". Ненавижу его, сказал я.
Эстафета перешла к ней. Я с облегчением замолчал, принялся слушать ее хрипловатый сексуальный голос.
За беседой, совсем не тягостной, в отличие от большинства бесед, ухлопываю еще пару бокалов шампанского и чего-то покрепче. Голова начинает кружиться.
Таня говорит, будто со дна глубокого колодца. Голос звучит монотонно, обрывочно.
Она - генеральская дочка. Отец предоставил дачу, жрачку и выпивку (я, прости меня Господь, вспомнил тяжесть сумок). Ну конечно. Кто еще мог собрать такой стол осенью 1995-го? Только генерал, просиживавший задницу в штабе, пока юные призывники пачками гибли в Грозном.
Что было дальше, не представляю. Скорее всего, я ткнулся мордой в стол. Позорище.
Кирилл и Женя Астафьев взяли меня под белы ручки, и без разговоров, надругавшись над свободой личности, перенесли в одну из спальных комнат.
Наутро я как огурчик, даже причесываться не надо. Никакого похмелья.
Таня поздоровалась. Улыбнулась уже знакомой мне горделивой улыбкой.
Она начала громким, командным голосом руководить уборкой стола. Я сидел с банкой кока-колы в руке и наблюдал за уборкой. А на самом деле - за ней.
Мы проторчали на даче три дня. Остальные два запомнились тем, что теперь все, включая Кирилла, были пьяны. Трезвы только я, Таня и полная девушка с шепелявым выговором, в очках и со стянутыми на затылке тусклыми волосами. Мы втроем укладывали спать тридцать два пьяных лба.
Через пять минут по дому гремел храп, от которого тряслись стены. Мы втроем уселись в кресла. В камине трещали поленья.
Спустя полчаса девушка в очках сообразила, что мы с Таней что-то больно часто переглядываемся. Она, подобно многим некрасивым, сразу почувствовала себя лишней, ненужной. Вскочила, одергивая кофточку, и заявила, что ей пора спать. Таня горячо убеждала Олю, что та не мешает, все ее очень любят и желают только добра. Но Оля разобиделась не на шутку, и не дала себя удержать, чему я был только рад. Оля бросилась наверх, в спальню. Таня огорчилась.
Она молчала, глядя на пламя, что бросало яркие отблески жидкой ртути на ее горделивое лицо.
Я ерзал в кресле. Нужно было что-то предпринимать.
Но за полчаса я не выдавил из себя ни слова. Таня строгим голосом сказала, что пойдет спать. Я с досадой вынужден был признать, что утро вечера мудренее.
Мы поднялись по лестнице. Я следом за ней. Так получилось, что я пялился на нее сзади.
Наши спальни располагались по соседству. Мы сухо распрощались и повернули дверные ручки.
Я разделся, лег в постель. Рядом храпел кто-то, смердящий как хлев. На потолке корчились тени.
Я заложил руки за голову, и под оглушающий храп вонючего соседа начал мечтать о Тане.
Но перед тем как заснуть, я вновь вспомнил отца. Болотной водой в душу хлынула старая обида.
И ненависть.
Я мечтал найти его. Схватить за горло. И трясти, трясти, вытрясти из него извинения.
Может, именно из-за этих мыслей я вновь увидел сон, который видел каждую ночь, когда был ребенком. Сон нельзя назвать кошмаром, хотя он и пугал меня.
Я видел человека в черном плаще с капюшоном. В руке он держал судейский молоток.
Человек стоял в центре пустой комнаты с белыми стенами. Смотрел прямо на меня. Я это знал, хотя лица его не видел. Под капюшоном была непроницаемая тьма.
"Ты плохо себя вел сегодня?"
Его вкрадчивый шепот казался мне знакомым, хотя я не мог вспомнить, где слышал его.
Человек издал жуткий вой. Разорвал на себе плащ. Оцепенев от ужаса, я увидел - под плащом нет тела. Вместо груди и живота там бесконечное пространство. Посреди черноты кипело ледяное озеро. И в озере тонули люди. Тысячи людей. Время от времени их головы выныривали на поверхность, и безглазые лица разевали рты, кричали, моля о помощи. И я знал, что эти люди сделали что-то очень плохое. Человек в черном наказал их. Взял себе их души.
Комната, в центре которой стоял этот человек, начала сжиматься, съеживаться, как бы проваливаясь внутрь него…
Вздрогнув от ужаса и омерзения, открыл глаза. Утро. Тени на потолке исчезли, уступив место ярким солнечным зайчикам. Горло - наждак. Постель пуста.
Застегивая рубашку, вышел в коридор. Никого. Спускаюсь в гостиную. Людно, дымно, пьяно. В углу Илья Парфенов играет на гитаре "Я на тебе, как на войне…", пытаясь подпевать. Его слушают с вниманием и восхищением, как любую бездарность.
Я взял журнал, сел в кресло в углу, потягивая колу.
Ко мне подошли две симпатичные девушки. Одну я знал. Аня спросила, интересный ли журнал.
- Я еще не читал.
Обе неловко рассмеялись.
- Я имела в виду - можно посмотреть?
Я пожал плечами. Дал ей журнал. Он был спортивный.
Другая, брюнетка с полным телом и большой грудью, интересовала меня гораздо сильнее. Ее звали Катя. Она стояла рядом. Ее вид был очень строгим. Я даже испугался.
- Ты любишь футбол? - спросила Аня.
- Да.
Тут Катя высунулась вперед.
- Хорошо играешь?
Я поморщился.
- Не очень.
- Просто увлекаешься?
- Да.
- Эта, - Аня указала на Катю. - Болеет за Италию.
- Там Паоло Мальдини, - Катя смущенно засмеялась.
Я чопорно кивнул. Попытался уйти в себя. Девушки вернули мне журнал, и отошли в другой конец комнаты. Я решил, что не понравился. Взглянул на Катю. Она опять напустила на себя строгость розы. Я словно кололся, глядя на нее.
На диване сидела Таня. Ее подруги ушли куда-то с мальчиками. Я подсел рядом.
- Чего загрустила?
Таня агрессивно взглянула на меня.
- Я не загрустила.
- Почему ты одна? Почему не с мальчиком?
- Мне не нужны мальчики, - гордо сказала Таня, и непоколебимым движением взяла яблоко. - На первом месте - учеба.
Я улыбнулся. Мы молчали.
Это было Испытание Молчанием.
Неловкость так и не пришла.
Вечеринка подошла к концу. Наступили студенческие будни, а с ними - октябрьские холода, бегство птиц, деревья, убого тянущие к небу кривые руки.
По коридору факультета идет Таня. Красивая, яркая. Ловит мой взгляд.
- Привет.
Я вдруг понимаю, что не могу смотреть на нее. Чьи-то могучие руки тисками сжимают мне виски, и отворачивают голову. Словно Некто хочет свернуть мне шею.
Отвожу глаза и вместо приветствия бормочу под нос. Скольжу мимо. Сердце бьется. Мне в смущении кажется, это видит весь мир, хотя никому нет до меня никакого дела. Таня-то точно заметила. Но Она проходит мимо горделивой походкой.
Мы несколько раз встречались в коридорах. Ничего особенного. Привет-привет, пока-пока. Но мне в этом "пока-пока" чудилось нечто неземное. Всякий раз, как я Ее видел, сердце радостно билось в неописуемом восторге, в котором смешались, кажется, все чувства человеческие: страх, радость, нежность, желание. Мир окрасился в яркие тона. Я везде видел Ее. Отовсюду мне чудились Ее прекрасные глаза.
Мы с Таней оба из провинции и оба любим читать. Я видел в этом Знак Судьбы. Такой же верный и непреложный, как сила земного притяжения.
Я ничего не ждал и не просил. Я был благодарен Ей только за то, что Она дышит, ест, пьет, ходит по этой грешной земле, такая чистая, что цветы, леса и прекрасные сады расцветают там, где Она ступает.
Быстро обнаружился факт - люди мы совершенно разные. Эта находка разочаровала обоих и привела к трехнедельному кризису в отношениях…"
Инна пробежала глазами несколько страниц. Свиданки-гулянки, бла-бла-бла.
"Мы, совершенно неожиданно для себя, оказались в моей комнате.
Я вел Таню за руку на четвертый этаж. Стараясь не думать о том, что произойдет (лучше бы не происходило!). Отвлекался на все, что можно. Впивался взглядом в белые стены, потрескавшийся потолок, стертые ступеньки. Я словно впервые увидел лестничные пролеты второго, третьего, четвертого этажей. Подмечал такие детали, вроде щитков с надписью ОГНЕОПАСНО, которые ранее как-то проходили мимо. Бог мой, о чем я думал, поднимаясь по этой лестнице день за днем?
Таня шла за мной следом, улыбалась. Ее щеки горели. И Она говорила. Не умолкала ни на минуту.
Но вот она, дверь с номером 87. Я дрожащими руками вынимаю ключ, с третьей попытки вставляю в скважину (Бог мой, какая аллегория!), открываю дверь.
Слава Богу, я вчера прибрался… первый раз за полгода. Таня плещет словами, разматывая белый шарф с тонкой шеи. На моем лице выражение глубокой сосредоточенности. Надеваю куртку.
- Куда ты? - тревожно спрашивает Таня.
Я хочу сказать: "Сейчас", но не могу выдавить ни слова. Глотка пересохла.
Выбегаю на улицу, мчусь в универмаг. Покупаю торт, бутылку красного и банку пива.
У входа в общагу быстро высасываю пиво. Сердце утихло, зато в голове зашумело. Шум прибоя - далекий, тихий, будто из-за прикрытой двери душевой кабины.
Поднимаюсь в комнату, где оставил Таню трепетать от страха.
Разлил по бокалам вино. Взял в руки свой, другой подал Тане. Она нервно улыбнулась. Помотала головой.
- Надо, - сказал я. Таня взяла бокал.
Шумно выдохнула и, с неожиданным умением, словно опытная посетительница баров, хлопнула на грудь. Закашлялась.
- Ой, - сказала она, смеясь.
- Что бы сказали твои родители, увидев тебя сейчас?
Таня улыбнулась - смело и гордо.
- Они не знают, что я здесь.
Я встретил ее взгляд. Отставил бокал. Стук раздался в неожиданно звонкой тишине, как выстрел из Царь-пушки.
- Выключи свет, - хрипло попросила Таня. Я щелкнул выключателем. Вечер уже взошел на трон, но огни фонарей таращились в комнату. Я подошел к окну, в полумраке бедром задел стол (набил синяк). Задернул занавески. Подошел к Тане. Она дышала очень тихо.
Я положил руки ей на плечи. Таня смотрела испуганно, выглядела очень ранимой. Ее плоть была мягкой, почти таяла под ладонями.
Я осторожно снял кофточку. Стараясь не касаться ее тела. Когда случайно коснулся тыльной стороной ладони, Таня вздрогнула.
В темноте я нашел ее глаза.
- Ты как?
- Нормально…
- Все будет хорошо, - прошептал я, целуя ее лоб. - Не бойся.
Она слабо улыбнулась.
- Ты слышишь? - спросил я, наклоняясь к ней.
- Что?
- Шум прибоя, - сказал я, и накрыл ее губы своими.
Мы забыли все, наши жалкие намерения дотянуть до первой брачной ночи, ее родителей, пустые лица друзей и подруг, которые истлевали, гнили в саркофагах убогой Повседневности.
Мы прилегли. Пружины ржавым скрипом объявили протест.
Что я могу сказать? В тот день ничего не было. (Инна, сидя на полу, двенадцать лет спустя, расхохоталась. "Павел… Герой-любовничек!") Таня испугалась и была неподатлива. Мы как-то забыли, что мы пара, и какая огромная у нас любовь. Знамя Любви, которое мы несли на всеобщее обозрение, такие надутые индюки при дневном свете, в непроницаемой темени поникло, повисло на тросах жалкой тряпкой.
Мы просто лежали на боку, лицо к лицу, соприкасаясь лбами, гладили друг друга, будто привыкая.