Таня (капитан Волкова) оглядывается. На секунду взгляд голубых глаз останавливается на мне. У меня внутри обмирает. В этих глазах что-то появляется… некое апрельское таянье льдов.
Таня поворачивается к протокольному мальчику.
- Я домой, вернусь через два часа. Эта падаль, - косится в сторону Молотова. - В ваших руках. Делайте с ним, что душеньке угодно. Я слова не скажу. И… приберитесь.
- Хорошо, Татьяна Алексеевна. А с этим что делать?
Кивок головой в мою сторону. Таня смотрит на меня. И снова, будь я проклят, что-то в глазах - там, за официальностью!
- А что, на нем что-то есть?
- Нет. На вокзале дрых.
- Ну так и гоните его к едрени фени!
Но ей пришлось задержаться. Привели ярко накрашенную девицу в потертой джинсовой юбке и красной кожаной куртке.
- Кто это? - спросила Таня.
- Да вот… - начал дежурный.
Девушка вызывающе посмотрела на всех, особенно на меня.
- Вы должны меня отпустить! Этот, - махнула рукой на дежурного. - Обозвал меня шлюхой. Я не шлюха!
- Никто не сомневается, золотце, - Таня взяла ее за руку. - Успокойся. Тебе здесь желают только добра. Садись. Чаю хочешь?
- Пожалуй, - девица села на стул, раздвинув ноги. Точилин нахмурился. - Скажите им, я не шлюха. Я чистая девушка.
Чистую девушку звали Инна Нестерова.
Иду по Ленинградской, руки в карманах, ворот куртки поднят.
- Молодой человек! Постойте!
Оборачиваюсь.
Ко мне несется, подобно черному крылатому призраку, бледный высокий человек. Худое красивое лицо, горящие глаза.
- Что вам нужно?
- Позвольте вам вручить от нашей организации.
Сует в руки брошюру.
Я взглянул. "Церковь Любви Господней". Пятьдесят отделений по всему миру… Сто пятьдесят тысяч членов. Секта. Чистой воды.
- Очень мило.
- Приходите в воскресенье в 11.00.
Он назвал адрес.
- Религия меня не интересует.
- Вы придете, - сказал человек в черном пальто.
- Почем вам знать?
Он приблизился.
- Вы сломлены. Я вижу это в ваших глазах. Но в вас есть Свет.
Я неловко отступил.
- Как вас зовут?
- Руслан, - улыбка осветила его изможденное лицо. - Приходите.
Я в смятении снова перечитал название секты и адрес.
Без десяти одиннадцать в воскресенье стою у подъезда трехэтажного здания, в котором располагается типография, офис одной из газет и обувной магазин.
Мне нужен офис N 38.
Свет флюоресцентных ламп, тихая симфоническая музыка. У стен с обоих сторон ряды длинных столов. У левой стены сектанты в белых одеждах раздают бесплатно еду бомжам, старикам и детям. Получившие эту небольшую, но тем не менее великую помощь отходят к столам у правой стены. Здесь из коробок с эмблемой "Церкви Любви" - распятым Христом со звездой во лбу и без венца - достают ворохи старой одежды.
Спустя полчаса Руслан освободился.
- Рад, что ты пришел, Павел.
- На минутку заскочил. Посмотреть.
Обменялись рукопожатием.
Руслан пригласил меня в кафешку за углом.
- Ну как тебе? - он глотнул каппучино.
Его переход на "ты" был естественным, как дыхание.
- Мне нравится. Хотя вы могли быть и побогаче.
Руслан усмехнулся.
- Все дело в названии. Оно слишком простое. А мы очень нуждаемся.
Я закивал, глотнув кофе.
- Деньги.
- Да, - Руслан поморщился.
- У меня мало времени, - он взглянул на часы (сверкающие "Ролекс"). Я наморщил лоб. Кажется, в офисе на запястье Руслана часов не было. - Если ты не против, я бы хотел еще раз с тобой встретиться.
Пожимаю плечами.
- Времени у меня предостаточно. Как и вопросов.
Руслан засмеялся. Взял чашку.
- Спрашивай.
- Тогда на улице ты сказал…
- Свет. В тебе он есть. У тебя глаза ангела, - он странно взглянул на меня.
- Внешность обманчива, - я с горечью вспомнил сотворенное мною.
Он встал. Протянул визитку.
- Через неделю в том же офисе, если не возражаешь. Я хочу, чтобы ты работал с нами.
- Что за работа?
- Что-нибудь придумаем, - он улыбнулся, усталое красивое лицо преобразилось. - Извини, что лезу в душу. Но предположу: сейчас для тебя любая работа - спасение.
Извинившись, Руслан оставил меня.
Она выходит из подъезда новостройки под руку с мужем. Подтянутый, уверенный в себе бизнесмен. Волков садится в "пежо" и укатывает к чертовой матери. Таня в пестром цветочном платье пересекает детскую площадку.
Я отталкиваюсь от стойки качелей.
Она проходит мимо, копаясь в сумочке.
- Таня!
Останавливается. Плечи вздрагивают, словно я подкрался сзади и ткнул лезвием между лопаток.
Оборачивается. Делает вид, что взволнована, ошеломлена, удивлена.
- Паша? Что ты здесь делаешь?
Неудачно пытаюсь улыбнуться.
- Жду тебя.
Она беспомощно озирается.
- Ну хорошо, давай присядем где-нибудь.
Садимся на скамейку у пустых качелей.
- Как ты меня нашел?
- У кого есть деньги, тот может все.
Таня наморщила лоб.
- Как Катя?
Я посмотрел на нее.
- Ты спрашиваешь об этом?
- А что? Ждешь, что я упаду и забьюсь в судорогах?
- Нет.
- Что было, то было.
Таня достала сигареты.
- Раньше ты не курила.
- Поработаешь в следствии, закуришь, - она положила ногу на ногу. В юности всегда сидела, сдвинув коленки. - Надеюсь, ты не праведник?
Я истерически расхохотался.
- О, только не это!
Таня промолчала.
- Как ты живешь?
- Прекрасно. Муж хороший. Любит меня. Сын здоров, - она выдохнула дым, глядя вдаль. - Это твой ребенок.
В волнении я вскочил со скамьи.
- Бог мой… и ты молчала?
- А что ты хочешь? Пять лет от тебя ни слуху, ни духу. А тут из-под земли вырастаешь - и из-под земли же достаешь! Следил, вынюхивал.
- Это же ребенок, - я сел. - Он имеет право знать.
Мы наблюдали игры детей на площадке.
- Его там нет?
- Нет, - Таня бросила окурок в лужу. - Он сейчас в детском садике.
- Как зовут?
Она поколебалась.
- Павлик… в честь отца.
Я шмыгнул носом, втоптанный в землю.
- А муж?
- Ему все равно. У Володи бизнес. И он любит меня.
- Володя, - я хмыкнул.
Таня взглянула на меня.
- Мне почему-то кажется, в последнее время в твоей жизни произошло что-то ужасное, - она помолчала. - Почему ты развелся с Катей?
Я сунул руку в карман куртки, где по-прежнему лежало обручальное кольцо. Катино, не мое. Свое я вчера выбросил в Волхов.
- Я не разводился с ней. Она умерла. И наш ребенок тоже.
- Мне жаль, - сказала Таня, но прежнего сочувствия, знакомого мне с юности, в ее голосе не было.
Я взглянул на нее. Криво усмехнулся.
- Тебе очень повезло, что мы расстались.
- Почему?
Глядя ей в глаза, я сказал:
- Все, кого я люблю, погибают.
Вторая встреча с Русланом прошла так же спокойно и ровно, как неделей раньше. Он явно умел влиять на людей.
- Ты говорил о работе, - я отхлебнул кофе. Кафе не столь многолюдно, как в прошлое воскресенье. В приемнике за трескотней помех звучит: "Не трави мне душу, скрипка…"
- Я об этом подумаю, - Руслан лениво откинулся на спинку стула, между пальцами сигарета.
- Я хочу быть полезным.
- Расслабься. Я хочу, чтобы в нашей организации ты чувствовал себя как дома. И не испытывал чувства вины.
- Я слишком много бездельничал в последнее время. И просто устал.
- Но ты многое понял в эти дни. Верно? - Руслан потушил сигарету в миске с чечевичным супом.
Он улыбнулся.
- Я хочу, чтобы ты познакомился поближе с ребятами. И потом, у тебя будет ясное представление, чем мы занимаемся.
- Я уже понял - кормите голодные рты.
- Обижаешь, брат. Это лишь вершина айсберга.
Руслан подался вперед.
- Новгород - великий город. Но здесь особо не разгуляешься.
- Ясно, - я усмехнулся. - Москва - звенят колокола?
- Не говоря уже о Париже, Лондоне, Праге.
- Все настолько круто?
- Намного, намного круче, - Руслан поднял палец. Указал на потолок, а через него - на небо, на необозримую ширь Вселенной. - В Лондоне мы устроили пресс-конференцию: "Таймс", "Геральд трибьюн", "Индепендент". Нам неплохо подсобили парни из "Сторожевой Башни". Разместили рекламу. Устроили благотворительный концерт в "Нью Одеон". Самым отзывчивым оказался Джордж Харрисон. А Стинг отказался. Гад.
Я рассмеялся.
- Откуда у вас столько денег?
Руслан на секунду помрачнел. Поставил на стол локоть. Задернул рукав рубашки, обнажив запястье. Сверкнули золотые "Ролекс".
- Нравятся часики?
- Хорошие, - я смутился. - Дорогие.
Он откинулся на стул.
- Видел, как ты смотрел на них в прошлый раз. Понимаю, такой контраст. Эти оборванцы… а тут "Ролекс".
Руслан криво улыбнулся.
- Многие из "братьев" - люди обеспеченные. И даже богатые. Так что деньги у нас есть.
Он достал позолоченную зажигалку, закурил.
- Тебя это смущает? - он сощурился на меня сквозь муть дыма.
- Я тоже не голодаю.
Руслан кивнул.
- Но… - я отложил вилку. - У вас "Церковь Любви"… Ты представляешь религиозную организацию на конференциях, договариваешься с чиновниками. Твои часы - не очень хороший маркетинговый ход.
- Ты прав, прав. Но тут другое. Павел, я не фанатик. Я отношусь к этому как к бизнесу.
- Да, понимаю.
- Я вижу, у тебя не так. Ты хочешь помочь людям.
- Просто бегу от прошлого.
- Этим бедолагам все равно, кто их накормит супом - трус или герой.
- Верно…
В глубине души мне казалось, что "бедолагам" вовсе не было бы все равно, знай они, кто я. Да и для меня - и еще для кого-то - это имеет огромное значение. А может быть, в этом вся и суть - не в супе, а в том, кто подает тебе суп.
- А я бизнесмен. Потому у нас успех. Мы ведь не адвентисты…
- Бизнесмен, - я покачал головой, вспомнив нашу первую встречу на улице.
Словно читая мысли, рассмеялся.
- Скажем так: бизнесмен с заскоками.
Любая работа у нас, конечно, неоплачиваемая, сказал Руслан.
"Я не бедствую".
"Да, ты говорил".
Мне предложили разносить листовки. Я согласился - подростковая работа, но надо же с чего-то начинать. Предложили "спецодежду" - белый балахон из особого материала, от которого будто сияние исходит. Видел такие на братьях в офисе. Отказался. Не хочу, чтобы люди шарахались.
И я разносил эти чертовы листовки. В бедных кварталах.
Разрушенные дома, горы забытых, одиноких кирпичей, не укрытых от непогоды брезентом или пленкой. Дождь, снег, морозы и жара превратили их в кирпичную крошку. Кривые дороги с глубокими рытвинами. Глухие подворотни. Темные подъезды с оторванными почтовыми ящиками, воняющие газом, собачьим калом, спиртом и мочой.
Я рассовывал по ящикам свои дурацкие листовки - так и так, мы самые замечательные, добро пожаловать в "Церковь Любви Христовой" - а из-за дверей квартир доносились ужасные звуки. Женщины поносили мужчин, причиняя им неизлечимые душевные травмы. Мужчины били женщин. И те, и другие мучили своих детей, которые, повзрослев, будут делать то же самое.
Я никогда не видел такого Новгорода. Имя ему - Город Нищеты.
И передо мной все время восставали тени прошлого. Катя, Дубровский. Таня. Мать с усталым взором. Они разговаривали со мной, убеждали и призывали. Я не поддавался.
И везде мне грезился сын. Его печальные, умные глаза.
Три месяца я жил так напряженно, что, казалось, мог в одиночку провернуть Октябрьскую революцию. Почти не ел, спал пять часов в сутки против обычных девяти-двенадцати. Встречался со многими людьми. Попадались хорошие, но чаще - сволочи. Хуже: некоторые казались просто безумцами. Косился на Руслана и думал: как он выдерживает?
Схема в России, во Франции, Англии, Испании, Чехии - была проста. Руслан объяснил на пальцах. Я восхитился.
"Церковь Любви" состояла из братьев и сестер двух социальных слоев: богатеев-рантье вроде меня и разнорабочих-волонтеров. На первых материальное обеспечение Фонда, имущество и оборудование для больниц, приютов, благотворительных организаций. На вторых вся черная работа: выявление и распределение по учреждениям бездомных, сирот, стариков, которых собственные дети или жены выгнали с квартир. Плюс алкоголики, наркоманы, больные СПИДом - центром помощи для последних Руслан особенно гордился.
Богатые налаживали связи с властями, чиновниками, прессой, бизнесом. Обеспечивали работников. Сами работали без вознаграждения, но пользовались Фондом по специальной смете.
В уставе нашей организации было предписано совершение религиозных обрядов. Руслан с кислой миной сообщил, что ему в общем-то претит шаманство. "Но что делать, Паша? Людям нужно во что-то верить".
Обряды стали моим увлечением. Мы ходили на дом втроем: Я, Руслан и смазливый юноша с порочной улыбкой, по имени Андрей. Мне он не нравился - полные губы и дерзкий взгляд больше подходили служителю Сатаны, чем рабу Господнему.
Мы читали отрывки из Евангелия, импровизировали. Крестили комнаты (в основном спальни, но один раз нас попросили освятить от крыс кладовку, в другой - деревянный нужник), младенцев, беременных женщин. Андрей, совершая руками таинственные круговые пассы, "снял" мужскую немочь с хозяина дома. Лечение верой дало плоды: жена забросала офис благодарственными письмами.
Мы приехали в больницу в городе Холм также втроем. Умирала девушка.
Она лежала, облепленная датчиками. Ее опутывали провода. Машина на последнем дыхании еле-еле поддерживала в юном создании жизнь.
- Что с ней? - шепотом спросил я у Руслана. Ответил, скривившись, Андрей:
- Изнасиловали.
- Надеюсь, насильника найдут. И казнят.
- Ба! - усмехнулся Андрей. - Откуда в тебе столько жажды мщения, брат мой во Христе? - и добавил: - Их было пятеро.
Я промолчал.
Девушку звали Даша Воронцова. Блондинка с длинными ресницами. Я тревожно вглядывался в бледное худое лицо, покрытое иссиня-черными кровоподтеками.
- Начнем? - Руслан вздохнул (вместе с ним вздохнули родственники жертвы, они сидели в углу).
Он подал знак. Андрей подошел к койке, разложил на одеяле облатки, символы, иконы. Руслан облачился в белый стихарь, встал у изголовья и обеими руками обхватил голову Даши. Андрей помазал ей лоб миром. Я раскрыл книгу в кожаном переплете, на обложке золотом было оттиснено: Via Vite. Начал вслух декламировать текст, сочиненный в офисе. Какие-то псалмы, состоящие в кровосмесительном родстве с библейскими.
Как я понял, нас просили "снять грех с оскверненной души". Повернуть время вспять, отменить сам факт.
Через неделю мы с Русланом приехали на старенькой "копейке" (негоже священникам сверкать иномарками) проведать Дашу. В дверях палаты нас остановила жирная очкастая медсестра. По лицу видно - всех ненавидит, а больных сугубо.
- Куда претесь? - голос ее смахивал на фабричный гудок. Да и сама она была с целую фабрику.
- Куда-куда? - я завелся. - К тебе на свидание! К больной!
- Успокойся, - Руслан взял меня за руку. С очаровательной улыбкой обратился к медсестре:
- Можно повидать Воронцову?
Медсестра зарделась.
- Да вы поздно. Она скончалась.
- Как? - я выступил вперед. - Давно?
- Два часа назад, - медсестра смятенно улыбнулась Руслану. - Через полчаса вывезут.
Из палаты вышли двое, показавшихся мне всадниками Тьмы. Спустя миг я с ужасом узнал в них мать и брата усопшей. В его взгляде было осуждение и выдержка перед черным будущим; она смотрела растерянно, с какой-то даже обидой на жизнь. Оба скользнули мимо. От них несло трупной вонью. Запах Смерти - я знал его лучше, чем запах собственного тела, он въелся в меня на всю жизнь. Вонь пригрезилась - за два часа труп не мог еще разложиться.
Мы с Русланом прошли в палату.
Я смотрел на мертвую девочку, которую вскорости съедят черви. Неделей раньше смеялась, любила, надеялась, а теперь - пир для червей. Как ломают об колено хрупкую веточку, так же легко - в один миг! - сломана человеческая судьба. Много судеб.
Руслан положил ладонь мне на плечо. Я вздрогнул.
- Пойдем, Паша.
Нас пригласили на панихиду. Я отпирался. Руслан, в свойственной ему обворожительной манере, уговорил.
Около десяти утра в воскресенье подъехали к покатому деревянному дому с кривым фасадом и окнами, замазанными глиной. Дом сам, похоже, отбросил копыта, а может, кукнулся.
Его комнаты были полны полумрака, в котором слепо бродили серые тени. Гроб стоял на столе в гостиной. Даша лежала в бархатной колыбели, тело уже окурили елеем и всяческими благовониями. Она, накрашенная, выглядела лучше нас. Может, именно потому, что была мертва. На лице усопшей устоялось (теперь навеки) выражение безмятежного спокойствия. Синяки тщательно замазаны. Я вглядывался в бледное личико. Как и в детстве, на похоронах бабушки, не мог отделаться от впечатления, что сейчас виновница торжества сядет во гробе и расхохочется. Мы с Русланом вышли на крыльцо. Курили "Русский стиль". Обсуждали почему-то, какая у кого песня в башке играет. У меня - "Disco Band". Руслан меня уделал - у него "День Рожденья" в исполнении Крокодила Гены. Мы ржали, а когда из дома выходил гость, прятали ухмылки.
Потом уселись на продавленный диван в углу. Я вспомнил мразь, которая "сотворила такое".
- Успокойся. В прокуратуре дело рассматривается особо.
- Кто ведет следствие?
- Какой-то странный тип. Кажется, Точилин.
- Точилин? - я наморщил лоб. - Вспомнил! Я видел его. Это машина убийства!
- Ну и чудненько, - Руслан, кажется, смутился.
Он поведал о двух новых зверствах. Изнасилованы и убиты две девушки, того же возраста - лет семнадцати. Первую затащили в машину, привезли на кладбище. И, предварительно надругавшись, посадили на кол.
- Бедняжка мучилась три часа, - вздохнул он, причмокнув губами. - Корчилась, орала. Она была беременна. Острие кола смазали канифолью. Оно вошло в задний проход, проткнуло матку и вышло между лопаток. На острие торчал покрытый слизью и кровью четырехмесячный эмбрион.
Вторую жертву исполосовали ножами в церкви, поведал Руслан. Во рту нашли кусочек ладана. Над головой - перевернутый крест. Иконы поруганы. На алтаре нашли "рвотные массы" и "продукты пищеварительной деятельности" (гениальный протокольный язык).
- Это сатанисты!
- Спасибо, Павел, без тебя я бы в жизни не догадался.
- Как ты можешь шутить? Они рушат все, что мы делаем! Это ужасно!
- Будь уверен, их найдут.
- Их надо линчевать! - заорал я шепотом.
Он строго взглянул.
- Откуда в тебе такая злоба? Паша, ты сам не свой. Или это и есть ты?
Из передней позвали гостей "для последнего прощания". Руслан встал. Прошептал:
- Ерунда. Мы сильнее!
"Интересно", вдруг подумал я, вставая. "Кто это - "мы?"