- Пока результатов нет, но работу ведем, дело движется.
- Значит, вы согласились им заниматься?
- Э-э-э…Да.
- Сколько вам нужно времени?
- Понятия не имею. Возможно месяц, возможно полгода. Вы задали мне сложную задачу.
- Вы сами создали имидж агентству как способному творить чудеса.
- Какие уж чудеса - рутинная, кропотливая работа.
- Не прибедняйтесь. Хорошо, я даю вам месяц и позвоню вновь, если надо - прилечу.
- Не желаете больше задерживаться?
- Дела. Я пришлю своего юриста. Он оформит с вами надлежащие документы. До свидания. И держите меня в курсе.
- Договорились.
Телефон смолк. Семен присел на стол, улыбнувшись: что ж, часть денег он все же у Энеску выхлопотал. И на том спасибо, а там, может, еще Багира объявится, остальное забрать поможет. Ох, и высечет он ее!
И ослабил галстук - жарко стало и приятно от воспоминаний, с каким наслаждением она высекла его много лет назад, перед самым расставанием, как царапалась и кусалась, когда он ее брал в первый раз, как ненавидела и в то же время не отказывала. Глупая была, дурочка-девочка, такую удержать ему было просто: то припугнул, то надавил. Ах, как она нервничала, а потом дала волю фантазии и превратила ночи в баталии. Незабываемое время, неповторимые ощущения.
Макрухин провел по своей щеке, вспоминая, какие полосы оставили ее ногти после одной из таких ночей. Горяча девка, ой, горяча.
Может в надежде, что когда-нибудь все вернется, он ее и держал?
Тут позвонил Чигинцев и подпортил настроение:
- Твоих людей нашли. Трупы. Машина на переезде у Звягинцево, в двухстах километрах от Селезневки. Люди Нур-Хайли постарались. Квиты, Семен. Я с этим сам разберусь, а ты отдыхай. Пока.
Трубка выпала из рук Макрухина: вот и все…
Бройслав посмотрел на телефон и приказал Гарику:
- Готовь самолет. Загостились.
- На вечер?
- Да.
- Я полечу другим рейсом, иначе Ивана и эту нам не вывезти.
- Хорошо. Вылетайте раньше. Сегодня. Я прилечу завтра, прямым рейсом, чтоб избежать лишнего любопытства, а вы через Хитроу летите на Бромму и домой.
- Договорились.
- Как транспортировать собрались?
- Пока не знаю.
- Гробы, - выдал Бройслав после минутного раздумья. - Оформи, как своих родственников, и отправляй с личным сопровождением. Ребятам дай задание подготовить другие паспорта и пусть ждут в Хитроу. Чтоб не возникло трудностей, запиши их на мою фамилию.
Гарик с некоторым удивлением глянул на мужчину и лишь головой покачал:
- Рискуешь. Девке, понятно, я не завидую…
- Зато хлопот меньше. В Англии.
- Сомнительно. Здесь их будет предостаточно.
- А ты не жадничай, плати без разговоров, и документы оформят в рекордные сроки - Россию не знаешь? Работайте, - встал с кресла. - Пройдусь, попрощаюсь с Москвой. Сувениры твоей маме куплю да развеюсь.
- Расстроился?
- Из-за чего?
- Ты знаешь.
- Гарик, не начинай. Я все равно ее найду, будь уверен. Другое дело, хотелось бы раньше, чем позже.
- И женишься?
- Женюсь.
- Что ж на Гдане или Дженни не женился? Они почти точь в точь портрет твоей иллюзии.
- Почти. У портрета еще характер есть. И душа.
- У портрета?
- Да, Гарик! У портрета есть глаза, они мыслят, чувствуют, рассказывают о ней. Я почти точно знаю, какая она.
- Ты бы лучше паспортные данные узнал, - проворчал Фомин.
- Извини, - улыбнулся Бройслав. - Как встретимся, узнаю… Видишь ли, друг мой, паспорта, визы, гражданства - всего лишь статус, бумага, а мы связаны вне и вопреки им. Душой.
- На маниакальный синдром похоже.
- Каждый человек по-своему ненормален. Почитай Фрейда.
- Спасибо, я что-нибудь из классиков лучше осилю.
- Он тоже классик.
- Но не для меня. Ладно, твоя блажь, твое дело. Пойду я, управиться бы к вечеру с "трупами".
- Постарайся. Ивана опасно оставлять.
- Да и куклу эту тоже. Кстати, я в глубоких сомнениях о ее перспективности. Хлопот она нам прибавит, без сомнений, а будет ли толк от нее - вопрос. Что Иван, что Витислав, одно говорят - девка-бестия, та еще.
- Себя по молодости вспомни, - улыбнулся Энеску.
- Я, это я, а она совсем другое.
- В крайнем случае, сдадим ее. Не проблема.
- Проще убрать.
- Тоже вариант, - согласился Бройслав. - Но спешить не стоит. Возможно, ребята преувеличивают. Женщина в любом случае - женщина, и найти к ней ключик всегда можно. Запросы у них однотипные - дадим, что хочет она, и получим, что хотим мы. Что с досье?
- Обрабатываем. Дома отдам. На почту скинуть проще, чем светиться с документами здесь.
- Хорошо. К моему приезду приготовь, и не сильно дави на девчонку. Не переусердствуй, она нам пока нужна, не забывай. Нежно с ней, ласково, а если не проймет, тогда в садиста поиграешь.
- Ок, - вздохнул Фомин. Он бы вообще с ней связываться не стал, тем более, играть.
Макрухин пятый раз нажал кнопку селектора, но Валя словно оглохла. Пришлось идти в приемную, чтобы уже не просить, а приказать ни с кем его не связывать. Нет его, умер часа на два - на время панихиды в тишине кабинета по новопреставленной рабе Елене.
Но панихиду, оказывается, придется по двум его служащим заказывать - Валентина умерла. Это дошло до Макрухина минут через пять тупого рассматривания застывшего лица и тела, и столько же ушло на обдумывание причины и следствия скоропостижной смерти молодой секретарши. У него отчего-то не было сомнений, что это дело рук Энеску, но ни улик, ни фактов, понятно, не было, а интуиция хороша лишь для личного пользования.
После суеты и хлопот с милицией, врачами, зафиксировавшими смерть Валентины, вскрытия, пусть беглого, но расследования, Макрухин убедился, что венгру он ничего предъявить не сможет. Секретарша, как выяснилось, умерла от внезапной коронарной недостаточности. А в этом никого кроме Господа Бога не обвинишь.
А что конвертик с пеплом в сумочке был, да новые сережки стеклянные под бриллианты в ушах - никто внимания не обратил. Мало ли что и как? Может, девушка письмо любимого сожгла, а потом покаялась и бережно пепел в конвертик ссыпала? Сережек таких по Москве сотня за гектар - стараются китайцы, трудятся на радость любительниц бижутерии.
И причем тут респектабельный Энеску, достопочтенный бизнесмен-иностранец?
Встречался с Валей?
А кто с ней не встречался? Что ж теперь, всех тревожить и обвинять в сердечной недостаточности впечатлительной дурочки, падкой на деньги?
Глава 17.
Я точно знала - это гроб. Сначала меня уложили в него, потом накрыли крышкой. Я все видела, но ничего не могла поделать: ни возмутиться, ни воспротивиться. Ни закричать, ни вырваться, ни заплакать. Впрочем, и не хотела. Странно, но я не чувствовала страха, только холод и абсолютное равнодушие. Моя душа не трепетала в тесноте и темноте, мои мысли были далеки от местопребывания тела - я уже ушла вперед, шагнула на следующую ступень своего неординарного путешествия в неизвестность. Мое воображение питало мои силы, помогало биться сердцу. Я точно знала, что отомщу за каждый час и каждую минуту этого беспрецедентного эксперимента, уложу в гробы один за другим каждого участника этой инсценировки. А как ее еще назвать? Понятно, что убивать меня не собирались, а всего лишь транспортировали как немую игрушку, куда им надо. И за это они тоже ответят. Иван, в первую очередь.
Мой взгляд жег обивку крышки, и та почти дымилась. Я понимала, что кому-то понадобилась настолько сильно, что лучше бы прямо сейчас и умереть. В хорошие намерения моих похитителей, как и в их лояльность, не верилось.
Я чувствовала тряску, засыпала и вновь просыпалась, в паузах усиленно заставляя двигаться тело, ловя любые мысли. Пальцы почти не слушались, рук же и ног я не чувствовала, но это меня не останавливало, и в конце концов я добилась успеха - слабого, но шевеления.
Но на том вновь заснула, а может, всего лишь задремала.
Не знаю, не помню - в голове перемешалось, как я нb пыталась расставить все по своим местам, как ни хваталась за логику и здравое размышление. Меня словно вели в сторону от `сейчас', `сегодня' и окунали то в прошлое пяти-, десятилетней давности, то вовсе в древние века, где вроде я, а вроде и кто-то другой. Мне виделся густой лес, кони, мужчины в кольчугах с мечами и пиками, мне слышались то крики идущего боя, лязганье клинков и ругань, то шум воды, словно водопад или ливень обрушился на меня, то мерещился запах пожарища и влажной одежды, сохнущей у огня. А еще мужчина с глазами, что заглядывали, казалось, мне в душу, и я точно знала, готова умереть за него, и словно жила только им и только для него.
Меня охватывал ужас, наблюдая за собой со стороны. Я в панике кричала на себя: нельзя верить, нельзя привязываться, нельзя любить! Но не слышала и вновь смотрела в его глаза, тянулась всем сердцем к нему.
Раздвоение личности, - констатировала. И перестала сопротивляться, решив понять, с какой радости в моем воображении возникают странные видения. К чему они, зачем и отчего? Может предостережение?
`Оррик'?…
`Исвильда, любимая'…
Что это? Имена? Какая глупость!
А сердце предательно щемит, ноет.
`Оррик, Орри', - шепчут онемевшие губы.
Бред. Это смерть? А может он и есть моя смерть?
Или жизнь?
Но нет разницы. С ним мне все равно и на жизнь, и на смерть, только очень больно от мысли, что он всего лишь видение, то ли призрак прошлого, то ли мечта о будущем.
Я не вижу лица, я вижу лишь его глаза и слышу голос: и в нем, в нем лишь любовь.
Кто может любить меня? Какой ненормальный?! Зачем ему это надо? А мне?
Не хочу очнуться или умереть по-настоящему, потому что больше нет сил слышать завораживающий голос, что мутит мне душу, превращая разум в кисель, а меня в беззащитное, инертное существо. Но нет сил и отказаться его слышать, ведь в нем столько добра и тепла, нежности, искренней как… Не хочу видеть его глаза, в которые бы смотрела и смотрела, забыв про все на свете, и про себя в первую очередь. В них слишком много любви. Она жжет и притягивает. Она убивает, потому что у нее нет перспектив, она обречена, как все светлое и доброе обречено быть затоптанным, опошленным, извращенным.
Глупо! Опасно…
`Плевать'…
`Только не уходи, Оррик!… Я так тебя ждала'…
А вокруг уже дерутся. Рыцари средневековья совсем не такие, как рисуют на картинках и пишут в книгах. Их одежда груба и однотипна, приемы топорны и далеки от совершенства, но каменные в своей решимости лица полны привлекательной мужественности, столь редко встречаемой мною в этом мире. Я видела похоть, ревность, ненависть, презрение, чванливость, отвагу и испуг, но спокойную отрешенность от себя, и только цель, только веру, зовущую вперед на пики, на смерть - не видела. Четверо мужчин бились вокруг меня с парой десятков воинов, и каждого из четверых я знала по имени, знала их характер и манеры, внутренние страхи и мечты.
Лексинант. Сколько дорог им пройдено, сколько побед одержано в битвах и сколько веры и чести в сердце? Он закален и умен, опыта ему не занимать. Но осторожности он не ведает.
Галиган - мальчик, по сути, совсем неопытный птенец, проживший всю жизни в клетке и вот вкусивший свободы. Его душа рвется к невесте, но сердце приказывает остаться с друзьями.
Гарт - скептик и пессимист, но уникальный в своей самоотверженности друг. Его мечта быть любимым женщиной, но не подругой - матерью. Его боль черна, его душа чиста, и нет верней руки, и нет благородней сердца… кроме сердца Оррика, моего Орри, самого лучшего, самого…
Он ранен…
Я…
Больно. Спина болит, как будто проткнута насквозь, в груди жжет, и слезы текут сами, но не от боли физической, от боли душевной - ведь нам остался миг. Мой Оррик рядом, его кровь смешивается с моей, и мы умрем, я точно знаю, но слышу словно в забытьи:
- Любимые не умирают…
И мне спокойно, я ему верю. Я с ним, он со мной, а в смерти или жизни уже не важно.
- Оррик…
Миг то ли своей, то ли чужой жизни, и все же, как своей, одной на двоих с тем мужчиной. Я плачу, совсем не чувствуя того. Мне жаль влюбленных, что погибли зря, и все же кажется, что живы, ведь их любовь была светла и так крепка, что даже не могу представить, что это было лишь во сне. Она как чудо, она и есть чудо, что, раз показавшись, уже не покидает мир и хранит души ушедших, соединяя навеки веков. Мне больно, очень больно, что все лишь сказка, бред, плод моего воображения, подточенного этим саркофагом, заточеньем, а может и лекарствами, что, парализуя тело, высвобождают душу, заставляя бродить там, куда ей лучше не ступать.
Как жить теперь? Как прятать эту боль? Как погубить опять проснувшуюся мечту, и вновь из нежной чистоты сияния его глаз, любви, что, усмиряя любую ненависть, смягчает сердце, заставляя забывать обиды, вернуться в грубость мира, жить одной. Как все, ходить по головам, смеяться над собой и над другими. И прятать глубоко, как можно глубже, себя и ту любовь, что быть не может, умерла, как та девчонка и тот мужчина. Вместе с ними, в них. А может, выжила? Но с ними и осталась. Не со мной. И этого мне жаль, и глупого сердечка, что трепыхается еще, зовет и грезит небывалым.
А в голове, не знаю откуда взявшись, бьются слова: раз вкусив любовь и разбудив ее в себе, ты вспомнишь о ней и после смерти, и в следующей жизни. Она уж не умрет никогда, потому что станет неотъемлемой частью тебя, и не истлеет вместе с сердцем, найдет тебя вновь, разбудит, соединит и свяжет с тем, кто был тебе однажды дорог, с тем, кого ты любила всей душой. Ты не спутаешь его ни с кем, поверь, дитя…
Это же старик-паломник, друг шейха Аббаса Нур-Хайли! Он давно умер, как та, с кем беседовал. "Святой человек" - он-то тут причем?!
Это бред!
Пустите же меня, оставьте. Не слышу, не хочу, и видеть тоже. И Оррик кто, не знаю!! И про любовь слышать не хочу!!….
Это слишком больно, почти так же, как если б стрела вонзилась в сердце.
А родимое пятно в виде сердечка на спине?
Да причем тут оно?!!
А ладонь, что с детства преследует меня, как фантомная боль, присутствует, придерживает, греет, бережет и закрывает.
Но она не закрыла!
Выпустите меня, выпустите сейчас же!! - начала крутиться в тесноте, движимая паникой, страхом, болью, непониманием и жутким сожалением неизвестно о чем.
Бройслав бродил по шумным улицам столицы, держа охрану на расстоянии. Он искал, сам не ведая что, заглядывал в лица прохожих, в витрины магазинов и шел куда ноги вели. На душе было пасмурно, тоскливо не в первый раз, не в последний, но отчего-то именно сегодня особенно остро и болезненно воспринималось душевное состояние.
Он хотел бы проститься со своей грезой, оставить ее здесь и больше не жить иллюзией, но понимал, что это невозможно.
Если б он мог выговориться, открыть, что у него в душе, наверное, ему стало бы легче, наверное, тогда он смог бы расстаться с мечтой или уверовал в нее еще крепче. Но природа так устроила мужчин, что бронь внешней силы и твердости крепко прикрывает романтизм натуры. Мужественная маска ложится на их лица от рождения, и они следуют ее антуражу, зажимая себя истинного, глубоко пряча неподобающие их полу надежды, стремления, иллюзии. Женщинам проще - ранимые снаружи и циничные внутри, они могут позволить себе слабость, и этой слабостью победят любую силу, следуя прагматичному рассудку.
Бройслав сидел за стойкой в баре и с некоторой завистью поглядывал на двух трещащих без умолку подружек, дерзких и циничных, судя по разговору, но при этом сохраняющих внешнее очарование наивности и беззащитности, чем и привлекали взгляды одиноких мужчин. Охранники Энеску и те с интересом поглядывали на юных беззаботных стрекозок.
Орион допил коктейль и уже хотел уйти, как услышал, что тема разговора подруг сменилась и вместо течений моды, цен на тряпки и прелести той или иной косметической фирмы они с той же неподражаемой эмоциональностью принялись обсуждать совсем не вяжущиеся с их легкомысленной внешностью вещи.
- Честно, Лола! Вот поверь: пять минут и я оказалась перед дверьми. Открыла их, начала спускаться вниз и заходить на каждый этаж, а там мои прошлые жизни, представляешь? Сроду бы не поверила, что в прошлой жизни я была монахом! Дородным таким отцом… блин, забыла как меня звали! Нет, ну, монахом, конечно, слишком. Да еще мужчиной! Бр-р! Скучина жуткая: молитвы, посты, ряса неудобная, кельи холодные, братья тупые! Фу! Я даже обиделась сначала… а потом подумала - на кого обижаться-то? А состояние - класс! Глаза открываешь и начинаешь понимать, почему, например, я Петьку Сумлина терпеть не могу - он в прошлой жизни, паразит, столько соков из меня выпил, ужас!
- Причем тут Петька? - округлила глаза девушка в кудряшках.
- Так он там же был!
- Так и сказал: привет, Мариша, я Петя!
- Да ну, тебя, сейчас обижусь и вообще ничего рассказывать не буду!
- Ну, ладно, чего ты, я же пошутила.
- Глупые у тебя шутки. Между прочим, мы, оказывается, меняемся, в смысле телами, а глаза остаются такими же. Мужчина, женщина - неважно. Я когда поняла, просто обалдела!
- Я тоже хочу! Интересно, а кем я была в прошлой жизни?
- Теленочком! - прыснула блондинка.
- Сама такая! Ты не вредничай, дай телефон этой реинкарнарщицы…
- Кого?! Фу, ты, Лола, ну, назвала! Лида ее зовут, соседка моя. Она знахарка, ну, кустарная, конечно, так вроде что-то может, а вроде нет. Принимает на дому время от времени. Но мне кажется, она много знает, просто тихарится, дурочкой прикидывается, - снизила до шепота голос девушка, так что Бройславу пришлось напрячь слух, чтоб услышать. - Зойка Краскова из третьей параллели к ней ходила по личному делу и, представляешь, замуж выходит! А мать моя подругу свою водила к ней и у той тоже все классно стало, только они тоже почему-то молчат, чего там и как. Партизанки, блин!
- Слушай, устрой меня к ней…
- Простите, девушки, - подошел к ним Бройслав, заинтригованный услышанным. Конечно, он не верил во всю эту чепуху, но то ли от скуки, то ли от отвратности настроения, а может из любопытства решился на приключение. - Я случайно подслушал ваш разговор и хотел бы узнать у вас адрес этой женщины и телефон.
- Какой женщины? - округлила глаза блондинка, изобразив дурочку.
- Вам идет, - оценил Энеску, окинув ее взглядом, и чтоб время зря не тратить, вытащил стодолларовую купюру. - Мне очень надо. Давно ищу специалиста по реинкарнациям, но, к сожалению, попадаю на аферистов. Вы бы очень помогли мне.
- Ну-у-у, не знаю, - замялась девушка. - Вообще-то она не принимает с улицы…
- Разве я похож на человека с улицы? - улыбнулся Бройслав, вложив все очарование, на какое был способен в тот момент в улыбку. - Неужели вы не хотите дать хорошо заработать своей знакомой?
- Я могу лишь спросить ее…
- Спросите, - мгновенно вытащил телефон из кармана и протянул девушке.
- Сейчас?!
- Почему нет? Как у вас говорят? Куй железо пока раскаленное.
- Горячее, - вставила свое веское слово Лола, и на десятый раз оглядела Энеску. - Вы иностранец, да?