Бройслав смотрел на московские улицы, как всегда шумные и суетливые, и жмурился от удовольствия. Пробки его не напрягали - помогали свыкнуться с чересчур бодрой столичной атмосферой. Ему нравился тот заряд жизни, что щедро давал этот город любому приезжему, а вот жителей он изрядно выматывал. Но таковы издержки мегаполисов, вечно торопливых и ни на час не успокаивающихся в своем движении. И в этом есть своя прелесть.
А вот города Аравийского полуострова он не терпел, и сам себе не мог объяснить - отчего. Что-то глубинное вызывало в нем отторжение одного вида ослепительно белоснежных стен минаретов, солнца, что, казалось, плавит улицы; растительности, архитектуры, даже звуки шумных восточных базаров, гортанной речи рождали в нем настороженность и желание… схватиться за оружие. Странное желание, учитывая, что у него было достаточно партнеров и хороших знакомых из Аравии, Египта, Ирака и Сирии. И они прекрасно ладили меж собой. Но все же ни одному из них он не доверял, и, пожалуй, больше, чем с другими держал ухо востро.
Первый раз, когда он приехал в Тель-Авив, заметил и странную тревожность Гарика, после не раз замечал за ним этот напряженный взгляд, словно тот готов вступить в бой, да не слышит команды.
- Похоже, нас славно потрепали в этих местах в прошлой жизни, - заметил тогда Орион, и Фомин, к удивлению, не стал отнекиваться.
- Возможно. Хотя в реинкарнации я не верю, - бросил, уже садясь в самолет.
И в этом у них с Гариком было единственное противоречие - Бройслав верил в прошлые жизни и будущие не от того, что был фанатиком или продвинутым мистиком, суеверным и кармически озабоченным - просто так ему было легче жить. Вера должна быть у человека. Одни ищут ее у других и в другом, а он искал в себе. И точно знал, хоть и не мог внятно объяснить, что все повторяется в жизни и случайностей нет, и тот круг, что сложился - заведомо предопределен, как и сам путь, по которому идешь. Может, от того его считали фаталистом, а он не сопротивлялся. И считал это правильным.
Как первое движение души: сродство возникает сразу и не нужны проверки или раздумья, и не важно, кто этот человек - шут, вор, обыватель или политик. Он близок тебе, понятен и, кажется, давно знаком, даже если ты видишь его первый раз. Или, наоборот, при всей лучезарности и порядочности человека, длительном знакомстве и партнерских отношениях ты никак не можешь его принять, не то что понять.
Как с Андриасом. Вроде родной племянник, но терпеть его можно не больше пяти минут, а общаться лишь сквозь зубы, желательно по телефону, и вот уже двадцать пять лет у Бройслава возникает одно и тоже желание - придушить его.
Или Гарик - одна встреча в Будапеште, куда оба попали на выходные, чтоб отдохнуть, полюбоваться красотами древнего города, и увлеклись одной девчонкой и… махнув на нее рукой, засели в баре до утра, чтоб говорить, говорить, говорить, словно тысячу лет не виделись. И вот уже почти восемнадцать лет вместе. И терпят друг друга, считают нормальным все недостатки другого. Как и недостатки Витислава, мудрую угрюмость еще одного друга. И уверены в друге, как в себе.
Маленькое сообщество, закрытое, и тем, наверное, счастливое.
Знакомых, что дюжина по пятаку, а истинных друзей всегда мало и за золото не купишь - дороже они, чем любое материальное благо. Потому что они и есть истинное богатство, а воистину везучий человек - тот, кому как Бройславу посчастливилось иметь друзей. Они стали его истинной семьей, тогда как родственные узы тяготили, и ничего он не испытывал ни к родителям, ни к сестре и они к нему. Родные, а как чужие.
Только ничуть то Бройслава не огорчало, и то, что семью лет пять не видел, не угнетало. Звонков матери и сестры хватало с нудными докладами ни о чем. И желания позвонить самому или съездить к родителям, повидаться, не появлялось. Он обеспечил их, позаботился о безоблачной старости, воздав должное за воспитание и заботу, и на том считал, они квиты. А старческое ворчание и сиделки послушают…
- Ничего город, - бросил Гарик, с легким любопытством поглядывая в окно.
Москва - не Халеб и не Дамаск - здесь Гарик был расслаблен и благодушен. Как и Бройслав, поглядывал на здания и людей и щурился от приятного ощущения спокойствия.
- А ты не хотел лететь, - хмыкнул Энеску. - Смена декораций весьма полезна, друг мой.
- Мне дома больше нравится.
- Знаю, ты домосед. Дай тебе волю, ты бы так и провел жизнь за оградой нашего дома.
- Замка феодала, - улыбнулся Гарик. Редкость - улыбка на его лице, и знал бы он, как она ему идет, стал бы чаще тренироваться, растягивая губы не в презрительной насмешке или оскале, возможно, устроил бы свою личную жизнь. А то не ладилось у него в этом плане, впрочем, как и у Бройслава. Аглая, первая жена Фомина, года не выдержала, поставила перед выбором - друг или брак, вторая до регистрации не дотянула - вильнула хвостом в сторону залетного итальянца, а остальные пассии, как и у Энеску, лишь для утехи тела. Так и жили бирюками, но о том не жалели. Один свою Мадонну искал, другой посмеивался да головой качал, не понимая, а в тайне завидовал. А Витислав? Он со школьной скамьи себя без подружек не представлял и влюблялся пылко, до искр, до умопомрачения… когда на сутки, когда на месяц. Вот этому уже завидовал Бройслав.
Страстные любовные увлечения юности прошли мимо него стороной. Он закрывался от них научной литературой, учебниками, картами Вселенной, исследованием звезд и планет. Астрономия стала его первой любовью, на свидание с телескопом он бежал охотнее, чем на танцы с девочкой. В свое время его диссертация о системе Ориона вызвала интерес даже у именитых астрономов, но в науку он не пошел. Небо прекрасно и всегда одарит мечтой, но мечта не накормит тело. Он ушел в бизнес, оставив на память о прошлом прозвище - Орион.
Его карьера оказалась головокружительно быстрой и успешной. Через пять лет его уже считали акулой, через десять плавать в одной акватории с ним мечтали и киты, а светские журналы объявили на него сезон охоты как на одного из самых завидных женихов в Европе. Он не отказывал в удовольствии ни себе, ни соискательницам его тела и капитала. И брал понравившееся тело и оплачивал его использование. Порой увлекался, порой играл, порой удовлетворял желание. Но любил одну, ту, что знать не знал и лишь помнил ее образ, который привиделся ему в детском сне, и будто позвал в страну блаженства, где ничего, кроме счастья. Сколько лет прошло, а память о том ощущении, когда голова кругом, трепет и радость от края до края от одного ее взгляда, от одной улыбки, и ничего не надо - только бы не ушла, только бы время замедлило бег и стало вечностью в это мгновение. Нет, не передать то словами, не пересказать.
Детство? Даже став зрелым мужчиной, он так не считал.
Блажь? Утопия? Возможно, но если она прекрасна, как небо, и оно есть, то отчего бы и ей не существовать, не сбыться мечте?
И пусть безумие - но насколько оно изумительно, упоительно? Есть ли смысл с ним бороться, а потом жалеть о том? Лишать себя надежды и единственного света, что жжет, и греет.
- Я тебя найду, - прошептал в окно.
Фомин покосился на Энеску: да Бога ради. За те деньги, что ты готов заплатить, тебе и осколок Тунгусского метеорита найдут, и диплодока клонируют.
- Одержимый ты.
Бройслав рассмеялся:
- А как жить иначе? Представь, какая скука жить лишь материей, и даже кусочка своей жизни не оставить мечте.
- Ты всегда добиваешься своей цели. Это меня и настораживает. Найдешь ты визуальный дубль своей незнакомки и что дальше? Банальность до оскомины: она окажется стервой и шлюхой.
- Если это она, я узнаю ее не по лицу. Тогда и остальное не будет иметь значения.
- Потому что не будет иметь места? Романтик-идеалист.
- Я?! - Бройслав давно не слышал столь тонкой шутки от друга. - Смотрю, перемена климата и пейзажа положительно повлияло на твое чувство юмора.
- В чем ты шутку увидел? - нахмурился Гарик.
- Жизнь циничней наших планов, и если б я того не знал, сидели бы мы с тобой, в лучшем случае, в Мишкольцах с двумя форинтами в кармане, зато с полной головой мечтаний и слабенькой надеждой на сбыточность хоть одной.
- Ты и выбрал одну, но самую "простую" для реализации, - фыркнул Фомин, не скрыв сарказма.
- Да. Я не стану ее усложнять и требовать от своей девочки чистоты оперения. Я сам не ангел.
- Какое благородство, - качнул головой Гарик, ничуть не веря другу. Знал его и потому понимал, что за его словами стоит нечто большее, чем глупая идеализация. Наверняка уже по три-четыре плана на весь спектр вероятных вариантов встречи с загадочной незнакомкой имеет. Если она эта, значит, будет делать это, а если вот так, то он этак.
Действительно насмешил Гарик, назвав Бройслава идеалистом.
И рассмеялся:
- Знала бы еще твоя мечта о том, что ты о ней мечтаешь и куда она вляпается, встретив своего принца…
Телефонный звонок прервал его. Фомин выслушал доклад и, отключив связь, доложил Энеску:
- Анастаса взяли на героине.
- Прекрасно. Пошли нашего адвоката к Катарине.
Гарик кивнул: уже.
Сестра у Бройслава - женщина нервная, начнет своими звонками третировать, помощи требовать, раздражать, давя на брата. А так и овцы целы, и волки сыты - Анастас останется в тюрьме, утопленный по макушку стараниями семейного адвоката, который будет создавать видимость бурной деятельности по просьбе "встревоженного" Бройслава. Помогать и копытом землю рыть, радуя Катарину внятной надеждой на благополучный исход дела и своей "безвозмездной" помощью. В итоге брат останется нипричем, сохранив видимость родственных отношений, а Анастас избавит семью от своего общества на максимальный срок, который проведет в комфортабельной люкс-камере, опять же, с щедрой руки Бройслава. На какие только расходы не пойдешь, чтоб избавиться от надоедливой мухи?
- Я думал, ты еще пару лет в доброго дядюшку поиграешь.
- Уволь. Эта роль мне изрядно надоела.
- Но если б мальчишка не стал пасовать в чужие ворота, ты бы еще подумал.
- Подождал. Рано или поздно, он все равно бы предал.
- Сам разбаловал, посадив себе на шею.
- Всего лишь откупился от лишних проблем, родственных долгов и грехов. Теперь я никому ничего не должен. И чист перед собой, родней, людьми и их Богом. Согласись, ощущение чистой совести и полной свободы того стоит. Сегодня же отметим это событие. Наконец-то мои руки развязаны и никакие щенки не будут портить мне настроение, путаясь под ногами и напоминая, что я чей-то родственник!
- Виват.
Отвернулся к окну.
Катарину ему немного жаль. Ущербная женщина, недалекая. Все ею помыкают, как хотят: родители ни во что не ставят, брат терпит, сцепив зубы, как и щенка ее, а мужа сроду не было. Прибился альфонсик, а как последнее на него спустила - ушел, оставив ей на память ребенка. Энеску старшие вовсе ее чуть со света не сжили за ублюдка, Бройслав только, как мог, так и помогал, а как понял, что те на шею ему садятся, в сторону ушел. Это у него быстро - терпеть не может, когда ему на хребет забираются да помыкать начинают. С родителями так же - терпел, терпел и отодвинул резко, твердо и безвозвратно, как занозу из пальца вынул.
Прав, конечно, но Гарик так не может. Сестры и брата родители не дали, зато судьба Бройслава вместо брата послала. А мать ничем не заменишь - мамка она и есть мамка. Друзей может быть мало, женщин много, а святое у человека всегда одно - мама. И круг близких, широкий в юности, отсевается с годами, к удивлению, сужаясь до двух-трех человек, в лучшем случае. С этим еще вчера по кабакам шатался, по душам говорил, а сегодня видеть не хочешь, потому что заранее знаешь, что ему надо. Меняются люди, ты меняешься, мир вокруг, а одно неизменным остается - мама. Вот если б еще не болела да не старела.
- Что хмуришься?
- Мать приболела.
- Что-нибудь нужно?
- Пока нет. С врачом говорил - советует на курорт отправить. Сегодня ребята отвезут, отдохнет месяц, восстановится.
- Будем надеяться.
- Старенькая она совсем стала.
- Сколько ей будет?
- Семьдесят четыре.
- Еще не возраст, - успокоил его Бройслав, хоть так не считал. Пожила старушка. Вот тоже судьба - полжизни ребенка себе вымаливать, а остальную половину о нем заботиться. Получается, семьдесят лет жизни на одну идею убить и только ею жить. Хотя это как раз Бройславу было понятно, и оттого Евгения Ивановна, мать Гарика, у него только положительные чувства вызывала. К тому же и женщиной была тихой, доброй, не нудной и ворчливой, как его мать, на больное не давила, ничего не требовала, не связывала, не обязывала - редкостный человек.
- Что ей на день рождения подарить?
- Да ей, как обычно, ничего не надо.
- Ясно, - улыбнулся. - Ничего кроме одного - с нами увидеться.
- Ну.
- Значит, себя и подарим. Отложи все дела на неделю, с ней побудем. Ты, кстати, можешь на месяц остаться.
- Нет, я тебя одного не оставлю. Да и что мне там делать? За неделю взвою от скуки. И матери не отдых, а хлопоты, начнет опять блинами да оладьями пичкать, из кухни не вылезать. Кому надо?
- Тоже верно, - согласился Энеску, покосившись в окно. - Долго еще ехать?
- Почти прибыли.
Макрухин фактически протрезвел, но в себя еще не пришел. Голова тяжелая, в глазах туман стелется и хочется лишь одного - горизонтальное положение на сутки принять. А не получается, работать надо.
Семен потер в сотый раз глаза и опять уставился на визитку, всученную ему секретаршей вместе с пятой кружкой крепкого кофе. Золоченые буквы на кремовом фоне: Энеску Бройслав Вольдемарович, и больше ничего, ни единых координат. Что за перец с горы? Что за загадки с утра? И на хинди они ему?
Валька - дура, - недовольно глянул на секретаршу: сама разобраться не может, что ли? Или думает шеф всех подряд с улицы принимать станет?
- А-а… не пойти ли ему в лабиринт к Минотавру, Энеску этому? - поморщился, качнув визиткой в пальцах. Рука тянулась ее в резак для мусора скинуть, а что-то внутри Макрухина останавливало.
- Семен Яковлевич, господин Энеску записался на прием три дня назад…
- Хоть три года вперед…
- Это же Орион! - качнулась к нему раздосадованная женщина: совсем спятил! И чуть кулачком ему по лбу не постучала, видя вялую работу мысли в мутных с похмелья глазах - да, очухивайся ты быстрее и шевели извилинами!
- Энеску! Точно! - Дошло! Ничего себе, какую птицу в его курятник надуло!
И вскочил:
- Придержи в приемной: коньячок там, конфеты, журналы! Мне пять минут надо!
- Хорошо, - заверила и выплыла из кабинета, готовя дежурную улыбку на ходу, а Макрухин к шкафу метнулся, костюм с рубашкой срочно менять. Бритвой зажужжал, приводя себя спешно в порядок. Если этого клиента упустить - будет последним лохом. Он, может, всю жизнь вот на таких акул рыбачил, и если срастется, получится на крючок взять… а не пошел бы Чигинцев в туман за поворотом!
Валентина всяких мужчин повидала - клиентура Макрухина примечательная, с достатком меньше зеленого полмиллиона в год редко берет, да и служащие у него как на подбор, только успевай себя в руки брать, слюнки вовремя утирая. И вроде удавалось, а тут уехала. Увидела дивную процессию из трех шкафов и двух дядечек с обложки, застыла в ступоре, прижимая поднос к груди, как щит.
- Я Энеску, - представился тот, что невольно все Валино внимание на себя забрал.
- Конечно, - кивнула, дурой себя чувствуя. - Конечно.
И ни с места. Взгляд сверяет оригинал с мечтой европейских женщин, фото которого в последнем номере журнала во всем очаровании представлен, лично Валентиной исследован и даже в прикроватную тумбочку сунут, чтоб не потерялся. Что артисты, звезды эстрады и манекенщики? Лучшие гримеры и фотографы из любой Бабы-Яги и Кощея Бессмертного Афродиту и Аполлона за сходную цену сделают. Это она не понаслышке знала и лично не раз убеждалась в глобальном отличии фотокопии и оригинала. Порой пока не представятся - так и не узнать, а тут наоборот выходило - фото: а-а, а оригинал: о-о-о. Больше и слов нет.
Ходят же такие экземпляры, никем не прибранные?
Бройслав с усмешкой рассматривал статую секретарши, надеясь, что та перестанет соответствовать своей внешности манекенщицы и начнет соответствовать должности и имиджу разрекламированного ему агентства. Но прошла минута, а девушка по-прежнему напоминала ему стандартную куклу с подиума.
- Ты не ошибся? - спросил Гарика.
- Девушка, проводите нас к шефу, - бросил он Валентине вместо ответа другу.
- Конечно, конечно, - опять проблеяла та, но очнулась - о подносе вспомнила и, видно поняла, что он ей не идет - убрала за спину. - Кофе, коньяк, легкий завтрак? Семен Яковлевич просит вас подождать пару минут.
- Успеешь за пару минут завтрак съесть? - покосился на Фомина Энеску. Тот лишь губы поджал, тихо бросив:
- Убью Хансена. Порекомендовал конторку.
Бройслав кивнул, соглашаясь, и заявил девушке:
- У вашего шефа есть одна минута на раздумье, милая.
Та поняла и рванула обратно в кабинет к Макрухину.
Бройслав прищурился ей в спину: он терпеть не мог, когда на него смотрели, как на аппетитное блюдо, идеализируя с головы до ног и мечтая съесть, как какое-то фрикасе.
- Пригласи ее сегодня ко мне в номер, - приказал Гарику с желчным прищуром.
Тот понял, что Бройслав зол за то, что его заставили ждать да еще столь бестактно разглядывали, и нашел, на ком раздражение сорвать. Значит, сегодня предвидятся траты, а завтра проблемы у Макрухина, и лениво кивнул: отчего б нет? Гуляй, друг.
- Прошу, - с картинной улыбкой пригласила их секретарша, гостеприимно распахивая двери в кабинет.
Бройслав бесцеремонно отодвинул ее в сторону Гарика, словно сдал бирку в гардероб. И прошел в кабинет, а Фомин сунул в нагрудный кармашек девушки визитку и шепнул на ушко:
- В семь за вами приедут, куда - сообщите по этим телефонам.
И плотно закрыл двери за собой, шагнув за другом.
Валентина осталась стоять, разглядывая охрану Энеску с гранитными масками вместо лиц и резво соображая, что она успеет сделать за отмерянное ей время до ужина с мечтой половины женского населения, чтоб выглядеть потрясающе? Получалось - многое, но если шеф отпустит ее прямо сейчас.
Кабинет, как и сам босс, выглядел достаточно респектабельно, и Бройслав немного умерил раздражение. Сел в кресло и без слов протянул фоторепродукции.
- Мне нужна эта женщина, - заявил вместо приветствия, проигнорировав приветствие Макрухина и вежливый интерес о цели визита.
- Меня Семеном Яковлевичем зовут, - бросил тот и взял фото. Где-то он уже видел этот портрет. Может, в Эрмитаже или Третьяковке?
- Данные?
- В ваших руках.
Ха!